Глускин не говорил об этом, но Деннису и так было понятно, что его отношения с Вейлоном перешли на другой уровень. Поначалу он думал, что не испытывает каких-то эмоций по этому поводу, не должен был испытывать. Не должен был давать слабину и выпускать других на пятно. Никто из них не признавался в содеянном, а сам Деннис не мог определить, кто именно использовал его тело, и, выйдя наружу, не только установил связь с Вейлоном, но и вступил с ним в половой контакт.

Очевидно, перемены не шли Вейлону на пользу. Деннис не отвечал ему, если речь шла не об обычных просьбах по поводу еды, и из-за этого Вейлон иногда пускался в монологи и часто выглядел полубезумным. Но чаще он просто лежал в постели, едва ли обращая на него внимание, будто бы был тяжело болен. Деннис уверял себя, что это не имеет к нему никакого отношения – господин Глускин прекрасно знал, что он делает. Он знал, что причиняет Вейлону боль, знал, что постепенно его убивает – это было невероятно растянутой во времени пыткой, постепенным и неизбежным умерщвлением. Но Деннис – если хотел быть верным – не должен был колебаться.

И все же, когда Эдвард шел в крыло своего пленника, Деннис испытывал очень странное чувство, которому не мог дать названия. Он закрывал глаза, сидел у электрического камина неподвижно, стараясь различить голоса через стены – но те были слишком тихими. В конце концов, он стал подходить к двери в коридор, ведущий в комнату Вейлона. Там он мог слышать стоны и вскрики, и это тоже влияло на него странно.

Он не знал, чего боится больше – проявления сочувствия или ревности, поскольку считал, что эти чувства ему чужды – никогда в жизни он не пребывал в таких отношениях, которые вызывали бы у него эмоции настолько яркие, как знание того, что Глускин делает с Вейлоном. Деннис всегда уходил от двери раньше, чем они заканчивали, но однажды он понял, что Эдвард и так все знает – чуткий слух, чувствительность к запахам давно засекли присутствие. И когда однажды Глускин вышел из коридора, запирая за собой дверь на ключ, он вовсе не удивился Деннису, который стоял у этой двери, прислонившись и сложив руки. Деннис испытывал стыд – он знал, что нарушает какие-то границы, практически переходит неустановленный запрет.

- Хочешь как-нибудь зайти, посмотреть? – спросил Глускин, поправляя одежду. В его голосе не было укора, но Деннис все равно почувствовал смущение. Эдвард не злился, он звучал скорее игриво. Он привычно тихо рассмеялся, удовлетворившись реакцией Денниса, которую тот не мог скрыть, как бы ни старался – Глускин поймал ее в выражении лица, в его позе. Деннис скорее ожидал услышать, что он вновь разочаровывает Эдварда. В его голове всплыл запечатленный в памяти снимок первого дня пребывания Вейлона в поместье, когда он зашел в комнату в неподходящее время.

Тогда Вейлон посмотрел на него растерянным, непонимающим взглядом, с робкой надеждой. Деннис проигнорировал эту немую просьбу о помощи – в его приоритете была задача, беспрекословного выполнения которой требовал хозяин. Вейлон видел человека, который мог бы ему помочь – человека, который даже не попытался. И так странно было думать о том, что, несмотря на это, Вейлон был к нему привязан.

Даже в тот вечер, когда Деннис услышал в их комнате жуткий грохот, когда понятно было, что Эдвард разгневан – Вейлон лгал ему, лгал в попытке защитить Денниса. Денниса, который не помог. Глускин верно подметил это «интересным». Ведь даже если Вейлон понимал, что в приоритетах Денниса всегда будут приказы господина, слабо верилось в то, что он способен это принять. Он был живым и настоящим, из внешнего мира – и это было странным, что он ни разу не попытался пробудить в Деннисе его человечность.

- Ты что-то чувствуешь к нему, верно? – спросил Глускин, садясь в кресло у камина. Деннис продолжал стоять у двери, и лишь сейчас отмер и приблизился к столику с электрическим чайником, где по обыкновению делал себе кофе. Это был очень опасный вопрос, и отвечать опрометчиво, как и медлить, было нельзя. Чайник заурчал, начиная нагревать воду.

- Я имею в виду именно тебя, Деннис, - продолжил Эдвард, пока молчание затянулось, - а не кого-то, кто может занимать твое тело.

- Не думаю, что на самом деле что-то чувствую по отношению к господину Парку, - сказал, наконец, Деннис, насыпая растворимый кофе – рука дрогнула, и несколько гранул рассыпались по столу. Деннис взял салфетку, чтобы сразу убрать их – он не терпел грязи.

- Судя по всему, этот мир стал куда мягче с тех пор, как я в нем жил. То, что я делаю, не должно быть для тебя обыденной вещью. Это должно казаться тебе… жестоким. Не может быть, чтобы мои действия не вызывали у тебя никакого отклика.

- Я был в курсе ваших предпочтений, - возразил Деннис, и чайник щелкнул, нагревшись до ста градусов по Цельсию. – Меня воспитывали для того, чтобы служить Вам.

- Ох, Деннис, - покачал головой Эдвард. – Это просто слова, не так ли? Слова, за которыми ты прячешься, даже если что-то поражает тебя до глубины души, даже когда в этих стенах происходит что-то, с чем ты не можешь смириться! Ты говоришь это, чтобы успокоить себя, как солдат, у которого нет своей головы!

Деннис залил кипятком кофе, добавил виски, отпил, обжигая губы и, наконец, сел напротив господина. Глускин усмехнулся и распустил волосы, которые упали на плечи длинными волнами.

- Может быть, дело вовсе не в нем? - заискивающе произнес Эдвард, не обрывая зрительного контакта с Деннисом, вынужденным поддерживать его из уважения. Деннис покачал головой, хотя где-то внутри все же закрались сомнения, будто бы он в секунду разучился быть уверенным хоть в чем-то. Он физически ощущал, как его мир разрушается, как ломаются устои, и все, что он мог делать – пытаться сохранить внешнее спокойствие.

На задворках сознания, будто бы за затылком, он слышал голоса. Он стоял в комнате, во все двери которой отчаянно ломились. Деннис ненадолго закрыл глаза, мысленно укрепляя замки этих дверей, прибивая доски поперек них. Ему казалось, что кто-то следит за ним, кто-то мечется тенью по стенам, призраком – за спиной, невесомо и стремительно.

- Вы… Хотите видеть меня в качестве любовника? – ответил вопросом Деннис, уже жалея о неосторожности этих слов.

- Как вульгарно! – воскликнул Эдвард с деланным возмущением, и улыбка растянула его губы. – Знай свое место! Я всего лишь дразнил тебя.

- Приношу извинения. Мне следовало выразиться иначе. Однако, я в любом случае полностью в Вашем распоряжении, - проговорил Деннис, чувствуя, как все внутри него протестует этой фразе.

«Будто бы он недостаточно нас дразнит!» - пронеслась мысль в голове, но он пресек ее, оборвал. Ему как никогда нужна была внимательность. В двери не переставали стучать.

Глускин откинулся в кресле, пряча смех за кружевом манжет.