Смерть — к счастью — умеет лгать.

Сколько бы Олег ни бес(поко)ился, Серёжа ни на мгновение не сломался в своей твёрдой уверенности: молчать. Олег не должен узнать о том, что Серёжину голову опоясывает колючая проволока, поэтому на любые вопросы у Серёжи обязан иметься ответ.

«Почему не спишь?»

Олег вяло потягивается и едва приоткрывает веки. Кровать Игоря пустует: тот сегодня ночует у своей новой девушки, которую почему-то скрывает — возможно, смущается того, что так скоро после расставания полюбил другую.

— Почему не сплю? Я за нас двоих небеса молю, потому не сплю, — фальшиво поёт Разумовский, стряхивая пепел в форточку. Костлявые узловатые пальцы мёрзнут. В конце марта резко похолодало и пошёл снег.

Небеса он, конечно, не молит, хотя строчки красивые — молить некого, молить незачем: уж кто-кто, а Смерть точно знает, что ничего понятного и примитивного, готового внимать к простым человеческим (в его случае не совсем человеческим) желаниям, «по ту сторону» точно нет — как и самого понятия «та сторона». Ни той, ни этой, ни трижды перевёрнутой и скрученной в трубочку — никакой стороны. Есть живое, есть его конец. Так легко, почти как плюс и минус, только плюс и ноль. А что там на небесах, за ними и дальше — это всё пустышка, наполненная чужими жалкими надеждами, крошащимися в пыль под серёжиной поступью.

— Глупости, — Олег зевает, — не говори.

— Это не я сказал. Мне вообще спать не надо, — заносчиво заявляет Смерть и сползает с подоконника.

— Когда это тебе мешало?

Серёжа пожимает плечами и осторожно присаживается на край постели. Задумчиво проводит пальцами по олеговому лбу, касается большим и мизинцем мягких висков, и бледная ладонь закрывает Олегу глаза, словно готовая веки опустить мертвецу.

— Ты чего? — Волков едва ворочает языком.

— Голова не болит? — как бы невзначай спрашивает Серёжа, убирая руку и кладя Олегу на грудь.

— Ну и вопросы у тебя, — вяло усмехается Олег.

— Отвечай, — сурово настаивает Серёжа.

Олег вздёргивает непонятливо бровь, но мотает головой. Серёжа устало вздыхает, ложится рядом и утыкается птичьим носом в широкую грудь. И всю ночь смотрит на сцепленные ладони, слушает биение сердца и вжимается щекой в чужое горячее тело.

«Что-то случилось?»

Олег встаёт за Серёжиной спиной и кладёт руки на острые плечи. Разумовский ждал его из академии и топтался около главного входа последние двадцать минут. Коричневая слякоть мерзко хлюпала под ногами петербуржцев, а диск солнца мутной точкой светил через многослойную серую пелену.

— Нет, конечно нет, — Серёжа поворачивает голову немного и откидывает её назад, чувствуя, как на рыжую макушку Олег кладёт подбородок.

— Ты хмурый такой.

— Кто-то умер? — хмыкает Серёжа, хотя ему совсем не весело.

В холодной, пустой груди скребётся когтями жуткий монстр в чернильных перьях, кричащий, что Серёжа — жалкий самозванец. Он и любить не умеет, и спасать, и заботиться. И однажды — однажды — Олег непременно его разоблачит. Эта игра не может длиться вечно, как бы актёры ни старались.

— Дурак ты, Серый, — фыркает Олег и как-то по-особенному трепетно пальцами берёт его за край рукава. Пустую Серёжину грудь стискивает от этого жеста — прикосновение, которое даже не задевает бледную кожу; но Смерть больше не собирается обманываться. Чуда не будет, сердце в нём уже никогда не забьётся, и жить, как и любить, он не научится.

Только лгать — это он умеет отлично.

«Ты сегодня со мной?»

Олег жарит омлет на общей кухне, пока Игорь зависает в телефоне, а Серёжа шарится в холодильнике.

— Ага, — нехотя отзывается Разумовский.

— А как же твои смертельные дела? — не отрываясь от экрана, спрашивает Игорь.

— Хотел… хотел с Олегом побыть сегодня, — старается как можно уверенней ответить Серёжа, но голос подрагивает идиотски.

Знать, что совсем скоро произойдёт что-то непоправимое, но не знать, что именно, невыносимо. Но хуже только держать это в секрете.

А ведь не надо было заводить любимчиков, чтоб их… И Олега, и его тупую удачу волковскую.

— Ты уже давненько не уходил. В Питере исчезли старики, больные и преступный синдикат? — недоверчиво уточняет Волков.

— А что, я тебе мешаю?

— Нет-нет, не в этом дело, — пасует Олег, — просто, ну… тебе ничего не будет?

Серёжа горько смеётся.

— Мне?

Смерть осторожно касается затылка и натыкается на разросшиеся терновые шипы.

— Мне ничего не будет. Игорь, тебе кофе?

— Да, давай.

«Ты в порядке?»

— Почему ты спрашиваешь?

Вопросом на вопрос тоже вариант, кажется Серёже. Так он ещё не пробовал.

— Ты как убитый последнюю неделю.

— А ты чрезмерно подозрительный. Я же тебе ничего не говорю.

— Это тоже на тебя не похоже.

Мимо них пробегает огромная собака, отчего Марго на плече Олега испуганно ерепенится. Каркнув, она прижимается белоснежной головой к олеговому виску.

— Я вижу, что что-то не так. Меня бесит, что ты молчишь.

— Не выдумывай.

— Чего? — Олег грозно хмурится. — Серый, это не шутки. Я с тобой во всём откровенен и просто хочу того же.

Поздний мартовский снег ложится на Серёжино пальто и только-только виднеющиеся над медной макушкой блестящие иглы Венца. Он втягивает воздух сквозь зубы, и по напряжённой спине его пробегает дрожь морозная.

— А может, я не хочу? — ядовито бросает Серёжа в лицо Олегу. — Ты меня спрашивал вообще?

Олег оторопело моргает и хмурится ещё сильнее. Они поворачивают в арку, ведущую к опустевшим к ночи заснеженным дворам. Если насквозь двора-колодца пройти, можно выйти на соседнюю улицу, а оттуда до перекрёстка и повернуть на Декабристов — до общаги уже по прямой почти.

— Вот сейчас и спрашиваю.

— Нет, ты меня перед фактом ставишь, а не спрашиваешь. Быть откровенным, здорово придумал… Может мы ещё клятвы перед алтарём дадим? И в горе, и в радости? Поклянёмся в верности, не знаю, и преданности?

Олег отходит на полушаг над. У Серёжи чувство, что он всадил в Волкова нож и теперь медленно раскручивает его в чужой груди. Они останавливаются. Волков судорожно вдыхает воздух через сжатые челюсти.

— А это, прости, какая-то проблема? — заводится он, и Марго испуганно пискает ему в ухо. — Проблема быть верным и честным?

Разумовский натужно смеётся, крикливо и наигранно, совсем как в их (почти) первую встречу, и оставшаяся уже за спиной арка отражает искусственный хохот стеклянным эхом.

— Олег, ну ты сам-то себя слышишь? — издевательски тянет Серёжа. — Какой ты верности хочешь? От кого?

— От человека, которого я люб—

— Человека?! — для Разумовского это как для быка красная тряпка. — Какого человека, Олег? Этого?

За спиной тут же расправляются два чёрных крыла, а глаза заливает жидкое золото. Рыжие волосы шевелятся огненными змеями. Серёжа разводит когтистые руки в стороны и насмешливо глядит в посеревшее лицо Олега. Марго испуганно трепещет.

— Я тебе никакой не человек. Не был и не буду. Я пустышка, муляж. А тебе просто удобно верить, что я нормальный. Что то, что между нами — нормально.

Олег смотрит на Серёжу всё холодней и безжизненней с каждым словом, но тот не хочет останавливаться.

— Если тебя всё устраивает, то пожалуйста! наслаждайся, милый мой. Но помни, что я никогда не буду с тобой честен, никогда не буду тебе верен, и никогда — никогда, слышишь ты? — не буду чувствовать к тебе что-то по-настоящему. А свои жалкие иллюзии оставь, пожалуйста, при себе.

Серёжина грудь ходит ходуном, челюсти Олега плотно сжаты.

— Как ты… можешь так говорить, после… — он замолкает на секунду, как вдруг весь расслабляется, словно устав, и со смиренной тоской смотрит на Серёжу. — Я не понимаю, что с тобой, Серый. Мне тяжело, и тебе, очевидно, тоже, но… но твои слова делают больнее, чем ты можешь представить.

— Смирись, — беспечно отзывается Разумовский, отвернувшись.

Олег молчит, пытливо всматриваясь в резной профиль, безнадежно вздыхает и кивает сам себе.

— Ладно. Пошли уже.

Олег тянет к Серёже руку, чтобы убрать рыжую прядь с его лица, но тот резко вскидывается и отбрасывает чужую ладонь. Волков отшатывается и ошарашенно смотрит на свою руку, на которой расползаются три рваные багряные плосы. Глубоко вспоротая серёжиными когтями ладонь начинает жечь и гудеть от подступающей боли, а вязкая кровь выходит из ран, разливаясь маленьким морем. Первым порывом Серёжи было закрыть рот руками, вторым — кинуться извиняться, молить о прощении, да хоть раны зализывать шершавым языком. В темноте ночного двора-колодца три полосы на ладони казались почти чёрными, в цвет создавших их когтей, а белоснежная Марго, словно испуганная видом крови, застыла мраморной статуей на плече Олега.

Они молчат с полминуты.

Когда Волков поднимает на него взгляд, Серёжа не может выдержать и секунды.

Обида, жалость, смирение. Любовь. И печать Смерти на смуглом лице. Серёже морозно страшно и жгуче стыдно на это смотреть.

Смерть расправляет крылья и, рывком оттолкнувшись от земли, уносится вверх, собирая мокрые снежинки.

Серёжа не помнит, как долго он порхал под тяжёлым, мутным небом, разнося усилившийся снег вокруг себя. Питер под ним неприветливый, но живой. Пышущий уснувшей жизнью так насмешливо, издевательски даже. Не меньше часа он сидит на куполе Исаакиевского собора и вглядывается в бурлящие даже в ночи улицы города, словно вот-вот они раздвинутся и сложатся в слова. Город гудит, как из-под земли, говорит загробным голосом через толщу асфальта. Воздух ощущается таким объёмным и плотным, осязаемым и даже телесным. Пахнет сыростью и стылой землёй. Серёжа идёт по крышам, перелетая улицы и переулки, вторя начерченным на дороге пешеходным переходам, и заполняет этой прогулкой свою маленькую вечность. Человеческие души под его ногами тянут к нему свои бесплотные руки. Смерть вдыхает свежий запах улицы и колет им лёгкие. Планирует к горящей заплатке окон среди синеющих домов. Вывеска «Rайдо» тускло светится красным цветом, и первая буква перевёрнута вверх тормашками. Внутри, несмотря на поздний час, куча людей, и Серёжа неожиданно для себя рад затеряться в гулком шуме жизни и звоне столовых приборов. Он садится за барную стойку за неимением лучшего варианта, когда к нему резко оборачивается девушка лет тридцати пяти (может, хозяйка?) с буйными-буйными рыжими кудрями, собранными на затылке, и кучей золотых украшений на руках и шее. Ясные, зелёные, почти жёлтые глаза прищуриваются из-под круглых очков, и она растягивает розовые губы в хитрой улыбке. Клубок судьбы, спрятавшийся под пышной грудью, пульсирует подстать солнечным глазам — ярким и тёплым светом.

— Интересный у тебя головной убор, — внезапно говорит она вместо приветствия, и у Серёжи всё внутри леденеет. — Не колется?

— Чего? — сипит он, вытаращив посиневшие глаза.

Она на мгновение задумывается, но веселится пуще прежнего.

— Шапка твоя снежная на макушке, — звонко хохочет она. — Пряжа, небось, колючая. Чай, кофе?

— Потанцуем, — невесело бурчит Разумовский, стряхивая с волос снег так, чтобы не задеть Венец.

— Ой, это я с радостью! — беспечно отвечает женщина. — Обожаю танцевать. Но не сегодня — ты посмотри, сколько народу! Детвора у меня с ума сходит. Даша, новенькая, вообще юлой вьётся… О! кажется, я нашла тебе даму для танцев, — хитро ухмыляется она и машет гостье, только ступившей на порог кафе. — Юль!

Серёжа флегматично изучает вошедшую. Она разматывает объёмный шарф и поправляет идеальное уложенное ярко-красное каре, играющее в свете ламп рубиновым блеском. Под длинным тёплым пальто шоколадного цвета угадывается женственная фигура, которая как магнит тянет к себе взгляды: округлые бёдра, изящная тонкая талия и подтянутый бюст, которые туго обтягивает плотная изумрудная ткань недлинного платья. Глубокий вырез открывает грудь, а тонкую шею облегает тёмно-зелёная лента. Ноги, которые почти полностью закрыты высокими сапогами, элегантно ступают по паркету, и каблуки резво отстукивают свою задорную мелодию. На лице девушки лежит мягкая уверенность, и в изгибе тёмных бровей читается спокойная сила. Разумовский отчётливо понимает, что девушка перед ним — видимо, Юля — невероятной красоты. Такой, наверное, желают обладать; такая, наверное, плевала на чужие желания. Серёжина утончённая натура, взращенная ещё в эпоху Возрождения, переживает сейчас особенное эстетическое наслаждение, как это всегда бывает при виде чего-то настолько поразительно идеального. Кажется, словно все стандарты красоты, в сущности, опирались именно на этот образ, брали её за золотой стандарт. Но что-то внутри дёргается, когда она обращает на него свой острый взгляд: глаза её светло-карие, прозрачные совсем, и жизнь в них плещется так бурно, словно за стеклом её радужек вздымается закатный девятый вал. Сотканная из драгоценных камней — такой видится Разумовскому эта девушка: жемчужная белизна зубов, рубиновые переливы волос, изумрудное одеяние, янтарные глаза и, самое главное, алмазная нить судьбы, свёрнутая в аккуратный клубок-бриллиант ниже диафрагмы.

Хозяйка пододвигает к ней чашку к ароматным кофе, стоит ей только подойти к стойке.

— Улька, ты чудо, — выдыхает девушка и припадает к чашке алыми губами.

— Даже не буду спорить.

— Я весь вечер промоталась на открытии этого идиотского казино, представляешь? Устала до смерти. Зато какой материал, матерь божья — «Золотой дракон», все сливки общества!

— Пчелиное трудолюбие неутомимо, — женщина подпирает подбородок кулаком и растягивает фигурные губы в улыбке. — Ну и мы ничего, поджуживаем. Сегодня прям улей. Знакомься, кстати! Это Сергей, и он очень хочет танцевать. Составишь компанию?

— Откуда?..

Серёжа чуть не сворачивает шею, когда резко поворачивается к хозяйке. Она бренчит серьгами, лукаво наклоняя голову, а у Серёжи к горлу подступает паника.

Кто она?

Сердце стучит под кадыком, а пальцы на ногах сводит судорогой. Гомон вокруг становится оглушающе громким, словно кто-то выкручивает динамик на максимум. Он определённо не представлялся этой чудачке.

— Уль, — девушка укоризненно качает головой и недовольно цокает. — Я занята, вообще-то.

— Мне этот твой молодой человек доверия пока не внушает, — отмахивается Уля, гремя браслетами. — Вот покажется мне, тогда и поговорим. А Сергей прекрасно танцует, я тебя уверяю!

Серёжа прокашливается и поспешно встаёт.

— Мне пора, — сдавленно хрипит он и почти пулей вылетает из этого безумного кафе.

— Буду рада видеть снова! — жизнерадостно машет ему в спину Уля и разводит руками в стороны на строгий Юлин взгляд. — Что?

Серёжа распахивает дверь и выпрыгивает за порог на скользкий тротуар. Перед его носом визгливо проезжает машина. Весенний холод врезается ножами в лёгкие и щиплет чувствительный нос. Разумовский почти срывается на бег, чтобы в переулке раскрыть крылья и улететь отсюда нахрен, куда-нибудь на окраину, в лен, блять, область, когда его хватает за рукав чья-то цепкая рука.

— Сергей, подождите! — мягкий женский голос мёдом вливается в мигом покрасневшие на холоде уши.

Серёжа оборачивается и смотрит на Юлю, что пытается запахнуть пальто поплотнее. Ветер ласково треплет алые волосы, в то время как серёжины медные пряди мечутся за его спиной дикими змеями.

— Простите её, пожалуйста, Уля бывает немного…экстравагантна, — Юля застенчиво улыбается и протягивает ладонь с аккуратным маникюром. — Юлия.

— Сергей, — сухо представляется Разумовский и одними пальцами берёт её ладонь, поднося к губам, не в силах не поддаться обезоруживающему очарованию этой дамы.

— Сергей, я всё ещё занята, — снисходительно улыбается Юлия, и в янтарных глазах бегают бесенята.

— Он большой счастливчик, — Серёжа выпрямляется и улыбается одними лишь уголками острых губ. — А это просто вежливость.

— Вы как из другого века, — коротко усмехается Юлия.

— М-м, своего рода, — неопределённо покачав головой, соглашается Смерть.

— А, вот в чём дело, — многозначительно кивает Юлия. — Значит, вы действительно прекрасно танцуете.

Да что тут за чертовщина творится?

Серёжа хмыкает неоднозначно, решая не отвечать.

— Конечно, я не склонна верить на слово, но в Райдо по вторникам джазовые вечера…

— Предлагаете мне похвастаться навыками? — недоверчиво уточняет Серёжа.

— Просто нахожу вам повод вернуться сюда ещё раз, — подмигивает Юлия. — Правда, вы заходите. Для меня в своё время Райдо стало островком спокойствия. Думаю, вам оно не помешает.

— Так заметно? — криво и горько усмехается Серёжа.

— А кому оно не нужно, спокойствие? — туманно отзывается девушка.

— «Уля» мне его не сильно внушает.

— Вы сначала попробуйте.

— Попробовать? — переспрашивает недоуменно Разумовский.

Юлия молчит, только загадочно пожимает плечами и тянет уголок накрашенных губ наверх, после чего разворачивается и уходит. Серьги-молнии в её ушах игриво блестят на прощание.

— Прощайте, Юлия.

Сергей следит за возвращающейся в кафе девушкой и, шаркнув напоследок ногой, взмывает в воздух, растворяясь в темноте ночи.

Перелетая из окна к окну, забирая душу утопленника из-под моста, парочку наркоманов из притона на окраине, в порыве ужаса убитого женою пьяного мужика и бабушку в коммуналке рядом с Галереей, Серёжа дожидается рассвета. Теперь светлеет раньше. Смерть лениво потягивает и зевает. Странная привычка спать даёт о себе знать. Он запрокидывает голову и упирает взгляд в высокое порозовевшее небо. Галереяя скоро загудит, Московский вокзал шумит и воет грохотом поездов, ласточек и сапсанов, метро совсем недавно открылось. Площадь Восстания всегда нравилась Серёже: несколько веков назад она была ему родней, чем та же Дворцовая или Сенная, да и звалась она тогда Знаменской — отчасти симпатия была вызвана именно красивым названием. Серёжа расправляет крылья и разбегается прямо на проезжей части, позволяя жёлтому такси проехать насквозь. Он отталкивается одной ногой от грязного асфальта и делает тяжёлый взмах крыльями, отчего несколько чёрных брызг вылетают из ровного оперения. Ему хватает всего нескольких широких взмахов, чтобы долететь до вершины обелиска и взобраться на острую золотую звезду. Сесть на неё не получится — в горизонтальные грани вбиты железные прутья, чтобы птицам неповадно было: Серёжа втискивает между ними стопы и подмахивает крыльями, чтобы удержать шаткое равновесие.

Внутри него равновесием и не пахнет, нечего искать.

Он сделал Олегу больно. Физически и… не только.

Когда Серёжа не видел Олега, не думал о нём (пытался отогнать любую мысль, ведь те не приносили ничего, кроме тоски), тогда Венец не распускался, шипы не врезались в кожу, а острия короны не поднимались ввысь. Но стоило только Олегу оказаться рядом, как Венец Смерти оживал.

Дело было в Олеге. Но почему?

Словно… словно Олег его убивает. Или должен убить.

Но… как?

А эта… чуднáя из кафе? Она же знала. Откуда-то знала имя, знала про Венец — может, даже видела. Почему? Разве так может быть? Она же обыкновенная, простая, незаурядная… Какая-то Уля, мало ли этих Уль на свете?

Серёжа достаёт телефон и сверлит экран взглядом. То ли ответ ищет, то ли ждёт сообщения от Олега — о звонке и мечтать не стоит, всё-таки хуйни наговорил тут именно Серёжа. В сводке уведомлений какие-то посты, фотки и сообщения от Игоря в телеграмме.

26 марта

вчера

Гром бровки молнией /21:54

купи картохт пж

картохт

блять картохи

когда всех поубиваешь там

Серёжа хмыкает. Игорь полный придурок, конечно.

27 марта

сегодня

Разум брови хуй пойми /07:12

ещё надо?Серёжа и не думает, что Игорь ответит, но тот, на удивление, почти сразу читает. К первой ему сегодня, что ли?

Гром бровки молнией /07:13

надо

много жмуриков?

Разум брови хуй пойми /07:13

пойдёт

[стикер]

Ну надо так надо. Серёжа со слабой усмешкой отправляет объективно уебанскую по всем меркам картинку с надписью «Богу стыдно за меня», разминает затёкшие плечи и камнем ныряет вниз с обелиска, успевая затормозить в считанных сантиметрах от земли. До ближайшего магазина рукой подать, и он решает пройтись пешком, раз уж снег не мешается и не лезет в глаза. Слякоть весело хлюпает и брызгает во все стороны. По дороге Разумовский прокручивает последние дни, словно старую заевшую кассету по кругу проматывая, но не может ни за что толком зацепиться. Да, он поступил как придурок похуже Игоря — тот хотя бы с принципами. Честный и верный. Сашка с ним была счастливей некуда, разбежались они мирно и с юмором — наверное, и его нынешняя всем довольна. Честный и верный. Честный. Почему Серёжа взъелся? Зачем? Неужели это того стоило, когда им осталось так мало времени: неизвестно, сколько точно, но не больше пары месяцев. Сам обманывает, лжёт нагло в глаза доверчивые, а злится, словно имеет право. Верный. Да Серёжа ни в жизни не посмотрит ни на кого, кроме Олега, просто не сможет. От той беспечности, что была раньше, не осталось и следа. Флирт и игривость никуда не денутся, но… это щекотливое чувство, что ты должен что-то другому человеку, что он тебе доверяет, что ты разрушишь его изнутри, не даёт переступить эту грань даже мысленно. Не нужен ему никто, кроме Волкова. Никто и никогда. Серёжа не изменит своим чувствам, даже если готов изменить своим словам.

А как Олег смиренно принял тот удар — случайный, мамочки, конечно же случайный! — и ничего Серёже не сказал, хотя крови лилось море. Как он стерпел эти слова в свою сторону. Как он стерпел Серёжу рядом с собой?

Он не заслуживает такого человека, как Олег — эта мысль стреляет в голову Разумовскому так ясно, что останавливает посреди тротуара. Действительно, ведь всё совсем не так, как казалось изначально. Тем летом Серёжа был убеждён, что это Олег не заслуживает такой плохой участи, как делить судьбу с Серёжей, но всё наоборот, всё иначе. Конечно. Это просто сам Серёжа не заслуживает счастья с таким чудесным человеком.

Что он делал? Выполнял свою цель? И как успехи? Заигрался в человека и порушил судьбы. Нарушил Великий Баланс, лишь легонько качнув его в бок. И чего это стоит? Всего-то его гибели? Значит, это правильно. Всё серёжино нутро скандирует, что это просто так нужно, так должно быть.

Зато теперь уж Смерти точно не скучно.

Теперь всё кажется гораздо проще, словно было решено заранее. Баланс же не зря существует, не зря толкает Смерть забирать души из мира живых. Хоть это и не было предопределено — Серёжа в этом уверен, — а всё же именно в этом и заключается суть бытия. Всё должно найти свой конец. Даже Серёжа.

И с чего это он решил, что он станет исключением? А ведь раньше это казалось аксиомой, а теперь… а теперь он умирает.

Противиться уже определённому глупее, чем спорить с законами математики в третьем классе, когда кроме дважды два оспорить и нечего. Всё же просто, всё понятно. Уйти от этого нельзя — а то, что Олег не умер в день их второй первой встречи, только подтверждает эту мысль. Видимо, Смерть не всесильна, как казалось всё это время Серёже, ведь, коли это действительно так, то Олег умер бы ещё той весной, да и не увидел бы Серёжу, когда умерла его мать.

В этом… в этом и проблема. Почему-то Серёжа думал, что всесильный. Откуда эта мысль взялась, он не знает, но и… не было ничего такого, что могло бы этой мысли противостоять. До сих пор. Ведь… Серёжа действительно лишь… исполнитель. Тот, кто держит Великий Баланс в равновесии. Не тот, кто вершит судьбы. Да, он могущественней любого живого существа, но разве он мог быть сильнее самой судьбы? То ли Серёжа был беспросветно туп, то ли… то ли ещё что. Слишком тщеславен, чтобы заметить очевидное?

А теперь пытаться нет смысла. Как и нет смысла делать Олегу больно. Лучше… провести всё оставшееся время с ним. Не пугать его. И не отталкивать, это ни к чему. А с его уходом он смирится — поймёт, только бы не так, как сейчас.

Серёжа покупает килограмм картошки, шоколад, молоко и питьевые йогурты для Игоря, который, кажется, только на них и живёт. Магазин задрипанный, хоть и в самом центре — кажется, тут таких только больше. В углу зачем-то висит почерневшее узкое зеркало, в отражении которого едва помещается фигура Серёжи даже издалека.

Вдруг Серёжа чуть не роняет продукты.

Венец исчез.

Просто… пропал. Больше не стягивал кожу и не царапал затылок, не путал волосы и не блестел в свете одинокой энергосберегающей лампы. И хоть ощущение ближущегося конца не отступает и сжимает Серёжины внутренности, радость застилает разум, вынуждая игнорировать знакомую ледяную щекотку под диафрагмой и трупный запах, фантомно витающий в воздухе.

— Спасибо большое, до свидания! — почти кричит Серёжа от счастья продавщице и выскакивает на улицу.

Он хватает мимо проходящую сонную девушку за плечи, радостно вцепляется в её покатые круглые плечи и начинает трясти, приговаривая какой-то забавный бред. Чёрные солнечные очки слетают с её лба и закрывают вмиг расширившиеся от испуга водянистые глаза, тёмно-карамельные кудри опадают на плечи и вокруг её побледневшего лица. Разумовский убегает в сторону общежития ещё до того, как девушка его оттолкнёт, радуясь, что за время прогулки успеет проветрить гудящую голову.

Что он там говорил про невозможность обмануть судьбу? Полная хуйня! Серёжа наебал Смерть!! Ну, технически, сам себя?..

Ноги сами несут его вперёд. Ссора кажется теперь такой незначительной и неважной. Какое это имеет значение, если теперь между ними — целое необозримое будущее, неизвестно насколько громадное, далёкое и яркое. Кажется, Серёжа ещё никогда не был счастливей, чем в этот момент — когда судьба сжалилась над ним и отступила, давая Разумовскому спокойно вздохнуть от облегчения. Сразу вновь создаётся впечатление, будто ты всё можешь, будто всё в твоей власти, и от этого слегка кружится голова.

Серёжа налетает на Игоря на входе в общежитие, почти сбивая его с ног.

— Разум, бляха, — шипит Гром, потирая ушибленное плечо. — Картошку купил?

— Да! — чуть ли не взвизгивает Разумовский и встряхивает пакет с продуктами. — И йогурты тебе, и молоко, и шоколад.

— Нифига, ну… спасибо, — острожно отвечает Игорь. — Ты чего такой… на взводе?

— День хороший, — весело отзывается Серёжа.

— А у Олега что-то не особо.

Серёжа стыдливо кусает губу и резко теряет свой запал. Игорь похлопывает его по плечу, кивает на прощанье и спускается с крыльца.

— А ты чего так рано? К первой вам? — вслед ему кидает Разумовский, оттягивая нежеланный разговор.

— Нет, ко второй, мне по делам. Он спит ещё, наверное.

— А, — понятливо выдыхает Серёжа.

— Там коменда на входе, — предупреждает Игорь напоследок.

— Для старушки я Вадим, — криво усмехается Разумовский.

Игорь хмыкает и машет рукой.

Серёжа добегает до нужной двери за рекордно маленькое количество времени. Ему кажется, что и ступенек на лестнице стало меньше, и коридоры — короче, словно всё сближало его с Олегом и стремилось свести их как можно скорей. Но чем выше Серёжа поднимается, тем холодней становится под лёгкими, а запах стылой земли и смерти всё сильнее врезается в нос. Серёжа распахивает дверь и сразу же натыкается на стоящего к нему спиной Олега, натягивающего чёрные брюки. Первый порыв Разумовского — кинуться Волкову на шею и зацеловать до смерти, закрыться от мира его сильными руками и его самого окружить кольцом из чёрных перьев. Из груди невольно вырывается вздох, а продукты падают из рук. Вжаться бы в эту спину и не отпускать никогда.

— Олег! — чрезмерно радостно слетает с губ.

Волков недоумённо оборачивается и хмурит брови. Он выпрямляется и скрещивает руки на груди. Марго начинает настолько истерично каркать, что, кажется, сейчас сорвёт свой птичий голосок.

Олег ждёт объяснений, а у Серёжи из горла вырывается только немощный беззвучный хрип. Он немо открывает рот, как рыба, и синие глаза застилает мутная горько-солёная пелена.

Да почему так… несправедливо?

Серёжа по инерции отступает назад, но потом, опомнившись, бросается к Олегу.

— Олег, мамочки мои!..

С губ Серёжи слетает то ли всхлип, то ли стон. Он тычется лицом в Олегову шею и щёку, прижимает его голову к себе и беспорядочно шарится ладонями в его волосах, изрезая пальцы в кровь блестящими шипами.

— Прости меня, ради всего живого, прости…

Оторопевший Волков пытается отпрянуть или оттолкнуть от себя Серёжу. Разумовский падает перед ним на колени и слепо тычется в голый живот.

— Молю тебя, Олег, милый мой, родной… я всё для тебя сделаю, только прости меня, ты только прости…

Серёжа хватает его забинтованную ладонь и прижимает к губам, закрывает глаза и пытается унять слёзы.

— Серёж, ты охуел совсем? — рычит Волков, отталкивая Разумовского.

Серёжа оседает на пол, но тут же вновь поднимается на колени и пытается подползти обратно, но Олег, совершенно растерявшись, отпихивает его от себя ногой.

— Встань, боже, блять.

— Олег, прошу, умоляю…

— Поднимись на ноги!! — рявкает Олег, переступая через Серёжу и отскакивая в сторону окна.

Разумовский на негнущихся ногах встаёт, опираясь на бортик койки, и даже сквозь штору слёз видит, как на фоне солнца мерцает кровавым блеском Венец Смерти — точно такой же, как был этой ночью у Серёжи — на голове Олега. Серёжа во все глаза смотрит на олегову макушку, увенчанную ужасной короной.

— Слушай, это уже совсем неадекватно, — голос Олега угрожающе рокочет в тишине комнаты. — Я твои закидоны принимал спокойно, не докапывался к этим твоим… перепадам настроения. Я жрал твои замалчивания и откровенный пиздёж, потому что, ну, наверное, есть вещи, которые мне знать не обязательно. Я готов был захавать и твой вчерашний разгон — хотя ты буквально, блять, сказал, что я тебе никто и звать меня никак, мол, захочу — потрахаюсь на стороне и лапши на уши навешаю, чтоб наверняка. Ну а хули, ты же Смерть! И я даже готов был простить тебе вот это, — он трясёт забинтованной ладонью перед Серёжей, — потому что знал, что это случайность. Готов был простить тебе побег вчерашний, и, не сомневайся, я бы простил тебя, даже если бы не пришёл извиняться, потому что нихуя я от тебя не требовал никогда — а стоило вчера хоть словом заикнуться, что хочу банального, блять, уважения — после того, как ты мне в любви, сука такая, признавался, — так ты меня в землю втоптал, не моргнув. Но нет, тебе этого мало! Тебе всегда мало, ты жаждешь хлеба и зрелищ, только вместо хлеба мою кровь пьёшь. Прилетаешь, как ни в чём не бывало, с пакетом продуктов, как порядочная жёнушка, а потом вдруг видишь, что не очень тебе рады, и разыгрываешь чудный моноспектакль. Браво, Серёжа! Сыграно на ура!! — выкривает Волков и показательно хлопает. — Только я концерты твои терпеть не собираюсь. Задрало.

Волков хватает с кровати какую-то кофту и в три широких шага выходит из комнаты, беспрепятственно проходя мимо застывшего каменным изваянием Серёжи.

Разумовский остаётся в опустевшей комнате, в которой каждая вещь кажется чужой и далёкой.

Марго качает пушистой головой и ерепенится, когда Серёжа к ней подходит. Он открывает клетку, давая птице полетать, но та забирается на шифоньер и затравленно жмётся под самым потолком.

— Ну что ты, девочка моя? Я не прав, да.

Птица согласно пищит, почти что мяукает, и Серёжа отстранённо усмехается.

— Что же я натворил?

Разумовский выглядывает в окно и смотрит за стремительно удаляющимся Олегом, прячущим лицо в капюшоне чёрной толстовки. Замёрзнет совсем.

Что-то вновь пошло не так.

Стоило Серёже отстранится от Олега, навредить ему, как тут же Венец передался ему. Как будто бы… как будто судьбе всё равно, кто из них умрёт — кто-то должен покинуть этот мир. Видимо, Серёжа уже достаточно наигрался с фатумом в кошки-мышки, пытаясь прикончить Олега, почти не пачкая руки. И теперь Смерть стоит перед выбором.

Или он, или Олег.

Серёжа вновь усмехается. Это даже выбором назвать нельзя, выбирать не из чего. Бесконечное существование без Олега и мучения от чувства вины, горе его близких из-за череды серёжиных ошибок или закономерная потеря физической оболочки и шанс для Олега зажить нормальной человеческой жизнью с кем-то, кто полюбит его (почти) так же сильно, как Серёжа. Это не выбор, даже не издёвка. Так, просто… толчок к действию.

Серёжа возьмёт смерть Олега на себя.

Только надо понять, как это сделать. Ведь чем теснее была их связь, тем сильнее сжималось кольцо Венца и выше росли острия. Порознь теперь нельзя: это лишний риск для жизни Олега, ведь пока на нём Венец, да ещё и прилично разросшийся, он в бесконечной смертельной опасности; только рядом с Олегом Серёжа может навести прицел револьвера судьбы на себя; в конце концов, Серёже просто тяжело без Волкова, и эта ужасная ссора сверлит отзвуками жестоких слов его черепную коробку. Надо найти Олега, а дальше решать проблемы по мере поступления. Лишь бы опасность от него увести, лишь бы…

Серёжа подзывает Марго к клетке, но она отмалчивается — со шкафа слезать не будет явно. Разумовский цыкает.

Стоит ему выйти из общежития, как солнце режет по глазам. Мокрая снежно-песочная каша на земле оставляет на серёжиных джинсах выбеленные разводы. Серёжа выжидает Олега у Академии, провожая взглядом снующих туда-сюда студентов, потому что знает, что до второй пары ещё много времени. Однако, кажется, он Волкова где-то проглядел, поэтому приходится несколько часов шляться по всему вузу, насквозь проходить все кабинеты и шастать по бесконечным путанным коридорам и лестницам, таким одинаковым, что на третий такой круг Серёже кажется, что у него едет к чёртовой матери крыша. Он готов поклясться, что Волкова в Академии нет, а на задворках сознания истерит какая-то его дикая часть: с Олегом что-то случилось, он почти не пропускает учёбу, его уже могла сбить машина, или он утопился, или упал в люк, или разбил голову, или… Страх за жизнь Олега подгоняет Серёжу обыскивать весь институт до самого вечера, несмотря на то, что он уже десять раз проверил аудиторию, где сидела их с Игорем группа (сам Игорь тоже сидел, кстати, но Разумовский решил ему лишний раз не отсвечивать), и прошерстил всё здание вдоль и поперёк. Внутри Разумовского бьётся что-то необузданное, кричащее, что Олег в опасности, правда в опасности, без связи с Серёжиной паникой.

Не дожидаясь конца пар, Серёжа взметнулся к небу и начал высматривать знакомую макушку с высоты крыш. Он осматривал все их излюбленные места, от табачки у метро и будки с шавермой до крыши, где они впервые поцеловались, и старой квартиры, где умерла его мать.

Олега нигде не было.

Потряхиваемый паникой, Серёжа вернулся в общагу. Марго, увидя его, взметнулась с подоконника на шкаф.

За окном уже совсем темно. Разумовский пытается отвлечься — ведь должен же Олег вернуться домой! — но получается отвратительно. Он то и дело бросает взгляд на дверь, дёргается от каждого шороха и отдалённо знакомого голоса, доносящегося из коридора. Серёжа просматривает все соцсети и мессенджеры, вплоть до тупорылого вайбера, но нигде Олег не появлялся онлайн. И уж тем более он не отвечал на звонки и смс. Серёжу заполняет фанатичное желание разыскать Олега, и какой-то голос нашёптывает, что только в этом правильный выход. Смерть привыкла полагаться на свои внутренние ощущения: каким-то особенным чувством понимает, где сейчас ослабевает тело и отпускает душу в мир иной, как сейчас — чувствует, как одна конкретная душа потеряна и ищет спасения.

Когда время на часах переваливает за пол-одиннадцатого, а ни Игоря, ни Олега в общаге не появляется, Серёжа не выдерживает.

27 марта

сегодня

Разум брови хуй пойми /22:34

игорь, мне нужна помощь. где ты? когда приедешь домой?

Гром бровки молнией /22:42

я с девушкой, не собирался пока

что надо

ты спалил общагу??

Разум брови хуй пойми /22:42

олег пропал.

Гром бровки молнией /22:47

да это разве проблема?

разве

забей, перебесится и придёт

Разум брови хуй пойми /22:47

он может умереть, это не шутка. мне срочно нужно найти его, пока ещё не поздно. прошу, просто поверь на слово , мне больше не к кому обратиться.

Игорь читает сразу, но не отвечает какое-то время, видимо, вчитываясь в слова и пытаясь сложить их во что-то вразумительное.

Гром бровки молнией /22:48

блять разум

Телефон взрывается трелью звонка, и Серёжа судорожно подносит его к уху.

— Да? — хрипит он в трубку. В горле пересохло.

— Что за хрень ты несёшь, Серый? Это у тебя юмор такой? Профдеформация? Что? — всё громче говорит голос Игоря из динамиков.

— Игорь, мне правда… я не знаю, кто ещё может помочь, но я не шучу. Это правда, клянусь, я всё объясню…

— Уж постарайся. Адрес скину.

Серёжа срывается с места, как только получает сообщение от Игоря. Лопатки ноют под тяжестью крыльев, которая уже давно не ощущалась так вещественно. Да и усталость постепенно берёт своё — Серёжа совсем уж очеловечился, что его начал морить фантом голода и сонливости. Дом девушки Игоря оказывается относительно недалеко. По какому-то удивительному стечению обстоятельств, именно в нём когда-то жил тот старичок-орнитолог, умерший от туберкулёза когда-то совсем уж давно и рассказывавший Серёже про разных птиц. Разумовский замечает две фигуры в свете фонаря над входом в парадную.

Игорь стоит, грузно нахохлившись, и о чём-то тихо, но серьёзно беседует с дамой своего сердца, что поправляет причёску и зябко кутается в пальто. Вдруг Разумовский понимает, что этот утончённый женский силуэт ему определённо знаком.

— Серый! — замечает его Игорь издалека и подзывает к себе.

Но Серёжа не удостаивает Грома внимаем: он удивлённо оглядывает Юлию, в ушах которой забавно блестят серёжки-молнии, и девушка так же пристально рассматривает его в ответ.

— Это Юля, моя девушка, — представляет её Игорь.

— Мы знакомы, — коротко отвечает она с весёлой ухмылкой.

— Юлия, — Разумовский берёт нежную ладонь, облачённую в перчатку, в свою и осторожно целует.

— Бля, братан, без выкрутасов давай, а? Нам вроде как немного не до этого. А Юле уже пора домой, — Гром строго смотрит на девушку, — так ведь?

— Ничего не так! — вспыхивает недовольно Юля.

— Юль, ты пойми, там всё немного… сложно, — скомканно пытается донести Игорь.

— У нас нет времени на препирательства, — резко пресекает развитие перепалки Серёжа. — Если Олег умирает в эту секунду, сам знаешь, ни ты, ни я себе этого не простим.

Игорь сводит брови на переносице и коротко вздыхает.

— Я не понимаю ничего.

— Я тоже слабо, — признаётся Серёжа. — Но я постараюсь объяснить по пути. Главное помоги мне его найти. Я весь Питер облетел, кажется, но его как ветром сдуло. Я был на нашей крыше, в его старой квартире, на могиле матери — нигде нет.

— Где ты был? — ошарашенно переспрашивает Игорь.

— На крыше, в…

— Нет-нет, я услышал, просто… — Игорь прокашливается. — Серый, если ты был даже в таких… м-м, неочевидных местах, и не нашёл его, то, думаю, мне нечем тебе помочь.

— Я обыскал всё, что знал, — обречённо стонет Разумовский. — Я не могу ждать его в общаге, потому что боюсь, что потом просто придётся обзванивать морги. Не могу сидеть на месте, зная, что… что… — Серёжа проглатывает слова, — но и делать мне уже… нечего.

Они напряжённо замолкают на несколько секунд, прежде чем Юля говорит Игорю:

— А есть какое-то место, которое знаете только вы с Олегом? Типа, что-то из детства, как курилка за школой или открытый подъезд. У меня были такие с подружками, — робко добавляет она. — Думаю, он не хочет, чтобы Серёжа его нашёл, а если у вас есть забытая детская тайна, то…

Она замолкает, не закончив. Серёжа с надеждой смотрит в сосредоточенное лицо Грома.

— Может… есть одно, — неуверенно начинает он. — Заброшка рядом со школой, мы там сигареты прятали. Ты знаешь? — Серёжа мотает отрицательно головой. — Ну вот. Но вряд ли он туда попёрся, это жесть как далеко. Да и нечего там делать под ночь: если он там был, то уже давно пошёл домой, холодно же. И вообще, это на него не похоже совершенно. Олег бы такой хуйнёй заниматься не стал, особенно из-за какой-то ссоры.

— Ссора ссорой, но я должен проверить, — настаивает Серёжа, и в голосе его сквозит горечь. — Скажи мне, где это.

Игорь вдруг сердито пришпиливает Серёжу взглядом.

— Ты один не пойдёшь. Или со мной, или никак.

— Что? — Разумовский нелепо хлопает глазами, прежде чем завестись с пол-оборота. — Ты что несёшь вообще?

— Не хочет он тебя видеть, Серый, если в такую жопу сбежал, — басит Гром. — Я не знаю, что ты ему такого сделал, но узнаю — пизда тебе.

— Ты соображаешь вообще? Причём тут это?! Он сейчас вообще может за себя не отвечать.

— Тем более. Хочешь, чтобы он при виде тебя из окна выпал?

— Я буду на месте через пару минут, — пропускает жуткую шпильку Серёжа. — А мы с тобой как поедем? С двумя пересадками? Или комфорт плюс закажем?

— У меня есть машина, — как бы невзначай бросает Юля, уводя взгляд куда-то в небо.

— У неё есть машина, — кивает Игорь, как вдруг вздрагивает. — Чего? Нет, не поедешь ты никуда.

— Вот, оставайся с Юлей, а я найду Олега и всё решу, — поспешно вставляет Разумовский, которого уже начинает потряхивать от нетерпения и нарастающей паники.

— Да ты совсем охерел, что ли? — гремит басом Игорь. — Сейчас будешь в общаге сидеть дожидаться.

— Что ты за цирк устраиваешь?!

— Что вы оба устраиваете? — резко рявкает на них Юля, приковывая к себе два озадаченных взгляда. — Садитесь в машину и не нойте. Разорались тут. Сами говорите, что потом поздно будет.

Юля разворачивается и уверенно идёт к припаркованной в отдалении чёрной тойоте. Она садится на водительское сиденье и гулко захлопывает дверь. Игорь и Серёжа переглядываются потерянно и немного злобно.

— Это всё из-за твоих ультиматумов, — бубнит Разумовский.

— Да иди ты в жопу, — отмахивается Игорь.

Юля протяжно им сигналит, заставляя вздрогнуть.

Серёжа садится на заднее сиденье, Игорь — по правую руку от Юли. Девушка уже завела машину и теперь снимает перчатки, после чего кладёт руки на руль и на пробу сжимает ладони.

— Адрес вбей в навигатор, — приказным тоном говорит она, и Гром немного недовольно и обречённо, но всё же смиренно выполняет просьбу.

— Давай, Серый, можешь начинать вещать. Нам ехать минут тридцать, — говорит Игорь, стоит им только выехать на проезжую часть.

— Сколько?! — подскакивает Разумовский.

— Мы росли на окраине, — пожимает плечами парень. — От общаги все сорок пять было бы.

— Ты надо мной издеваешься, — серым голосом отзывается Серёжа. — Олег же…

— Мы понимаем, Серёжа, — мягко прерывает его Юля, взглянув в синие глаза через зеркало. — Ты сам знаешь, что это единственный вариант. Быстрее просто не выйдет.

Серёжа мрачно переглядывается с Игорем, но тот отворачивается к окну, мол, сам решай.

— Не единственный, — осторожно возражает Серёжа, подбирая слова. — Есть ещё… не спрашивай. Я мог бы добраться один, но за пару минут.

Юля в недоумении хмурится.

— Допустим. В любом случае, Игорь тоже хочет помочь, и он говорил справедливые вещи. Ты понимаешь это лучше меня. Всё, что ты сейчас можешь сделать, так это объяснить нам, в чём дело. А я постараюсь побыстрее. Хорошо? — Юля ласково улыбается, словно пытается уговорить капризного ребёнка, и Серёжу это, к его удивлению, действительно успокаивает.

Разумовский вздыхает и неуверенно кивает.

— Хорошо, — тихо говорит он, и Игорь изумлённо поворачивает к нему голову. — Только, Юль, ты… не задавай пока вопросов, окей? — Юля смеётся и согласно кивает. — В общем… Есть одна вещь, которая помогает мне… видеть тех, кто скоро умрёт.

Серёжа замирает в нерешительности. Говорить при Юле об этом кажется ужасно неправильно, но та полностью сосредоточена на дороге, поэтому Разумовский переводит взгляд на Игоря. Тот выжидающе смотрит через плечо.

— Это такая… корона с шипами, которая появляется на голове человека перед смертью, от нескольких месяцев до недели. Называется Венцом Смерти. Он растёт довольно медленно, но… в нашу с Олегом встречу всё пошло не так. Он как-то резко на нём появился, резко треснул… в общем, бред какой-то. И вот недели три назад он появился на мне.

— Но ты же?.. — начинает было Игорь, но Серёжа торопливо его останавливает.

— Да-да, я тоже нихуя не понял. Сначала я изводился предчувствием, что скоро что-то случился, а потом, когда увидел на себе Венец, то… Вы не представляете, какого это — ощущать на себе печать смерти. Понимать, что вот-вот ты умрёшь — хотя физически просто не можешь! — и не знать, что с этим делать. Естественно, меня повело. Я от Олега то прятался, то лез к нему, пытаясь какие-то жалкие минуты урвать, перестал соображать вообще. Три недели меня то в огонь, то в воду бросало, ну а Олега вместе со мной. И вчера я сорвался, так тупо наговорил херни какой-то, порезал случайно… Игорь, не смотри, я сам знаю, что виноват. А извиниться сразу сил не хватило, я сбежал, думая, что так лучше будет, а на утро вдруг заметил, что Венец пропал. Обрадовался пиздец. Когда я пришёл к Олегу, то… увидел, что он был на нём. Я чуть с ума не сошёл на месте. Наделал опять какой-то херни, а Олег просто не выдержал — и ушёл.

— Ты дал ему уйти? — закипает Игорь.

— Посмотрел бы я на тебя в этой ситуации, — ядовито отвечает Серёжа, но моментально сникает. — Я не буду сейчас распинаться о том, как мне жаль, и каяться — тем более перед тобой, уж прости. Но… есть ещё кое-что. Я ощущаю колебания Баланса… ну, равновесия живого-мёртового, как бы сказать… своим нутром. Неосознанно. Это как чувствовать свою руку или ногу, а если сосредоточиться, то можно почувствовать отдельные мышцы. Также и с Балансом: я чувствую, какие души ослабевают, какие покидают мир живых, какие появляются на свет. И я так долго игнорировал все знаки, потому что… ну, не мог даже подумать в эту сторону. Взбесившуюся Марго игнорировал, холод под диафрагмой, запах стылой земли и прочее. А когда на Олеге увидел… увидел Венец, то меня словно молнией прострелило. Меня теперь его душа тянет, как если бы вас за палец кто-то дёргал, только чувство размытое и неясное. Я сейчас действую только исходя из внутренних ощущений, и это, ну, не самый надёжный источник, но я так долго пренебрегал ими, и вот к чему это привело. Я знаю, что он сейчас где-то в дорогом ему месте, что он ещё жив и что в любой момент это может кончиться — просто знаю, правда. Понимаю, тяжело поверить мне на словах, особенно после стольких косяков да и из-за нереалистичности происходящего, но у меня больше не осталось другого выхода.

Юля и Игорь напряжённо молчат несколько минут. Серёжа сидит и кусает губы, смотря на то, как только-только начавшийся дождь со снегом стучит о лобовое стекло. Гром сухо откашливается, но начинает говорить не сразу.

— Зачем Олегу вообще было лезть в такие ебеня? Даже после этих ваших приколов, он бы не стал так срываться с самого утра и куковать там до ночи. Ещё и пары пропустил.

— Это влияние Венца, — поясняет Серёжа. — Есть люди восприимчивые, есть не очень. Некоторые перед смертью очень меняются, предчувствуют неладное, начинают вести себя неадекватно и странно. Он как голос судьбы, которому люди не могут противиться. Я чувствую, что Венец будто… тянет Олега к земле. Если учесть, что всё происходящее с Волковым — ёбаная аномалия, это вполне нормально.

— А если его там нет? Если мы разминёмся?

— Я буду искать его хоть целую вечность, пока не найду.

Разумовский говорит это тихо совсем, понимая, что дурацкий план обречён на провал. Такой маленький в масштабах всего мира Питер кажется сейчас огромным и кровожадным чудовищем. Найти Олега, в сущности, невыполнимая задача: они могут разминуться, не заметить его, ошибиться с местом. Серёжа может сутками напролёт птицей неминуемой смерти порхать над городом и просто Олега не увидеть, не почувствовать, упустить.

— Или пока не будет слишком поздно, — мрачно добавляет Разумовский, и Игорь вновь отворачивается к окну, плотно сжав губы до побеления.

— Серёж, а ты не знаешь, почему этот твой Венец оказался на Олеге? — осторожно спрашивает Юля.

Разумовский задумывается на секунду.

— Я ещё не уверен. Но… есть мысль, что мне воздаётся за игры со смертными. Может, это как месть? Или скорее плата за попытку изменить чужую судьбу. Я же раньше особо не контактировал с людьми, так, от скуки иногда болтал. Ничего такого. А недавно вот Игоря грохнул на время…

— Чего ты сделал?! — Юля от неожиданности выворачивает руль, и тут же им прилетает протяжный гудок и мат из открытого окна белой сонаты.

— Юля, дорога! — прикрикивает Гром.

— Какая в жопу—

— Пчёл, следи за дорогой! Нормально же со мной всё!

Юля неуверенно стреляет взглядом в его сторону, но сникает. Серёжа неловко прокашливается.

— Так вот. С Игорем… эта история, да и Олега я неоднократно пытался убить, но не получалось…

— Чего?! — ещё громче, чем Юля, завывает Игорь, и девушка от испуга кричит и даёт по тормозам.

Серёжа хватается за передние сиденья, чтобы не улететь к лобовому, но ударятся виском о свою же руку. Машина позади резко тормозит и яростно гудит.

— Мы сейчас все тут убьёмся, если вы продолжите орать, — злобно шипит Разумовский.

— Пиздец у Олега стокгольмский синдром, — ошалело отзывается Игорь невпопад.

— Слышь, доктор, ты или слушай, или я помолчу, — сердито говорит Серёжа. — Если вкратце, на Олеге на секунду вырос Венец, потом разбился. Я подумал, что нихуя себе, а как это так, и решил его сам добить. Ничего не вышло, тогда я пришёл с ним мило побеседовать.

— А потом вы начали трахаться, — Гром кривит лицо.

— Игорь, — недовольно осаждает его Юля.

— В общем, да. Суть не в этом. Есть вероятность, что это всё происходит именно из-за таких вот приколов с попытками прервать чужие жизни, которые прерваны быть не должны. Типа, превышение полномочий.

— Бред какой-то, — бурчит Игорь.

— А по-моему вполне разумно. Но это всё ещё не отвечает на мой вопрос, — Юля поджимает губы. — Олег-то тут причём?

— Тебя как будто перед выбором ставят, ты или он, — тяжело басит Гром. — Но какой в этом смысл? Зачем вообще давать выбор? И кому?

— Не думаю, что это можно назвать выбором. Баланс не предполагает компромиссов.

— Но что это тогда за горячая картошка? И вообще, может ли это быть какой-то глюк? Или вдруг ты не сможешь забрать Венец назад? Ты же собираешься это сделать? — настороженно добавляет Игорь.

— Конечно! — вскрикивает Серёжа. — Но как это сделать, честно, я просто не знаю. Сначала надо найти Олега, а дальше станет ясней.

— Хорош план.

— Лучше не будет.

— Мне кажется, дело в чём-то другом, — задумчиво изрекает Юля, поглядывая на навигатор. — Но Серёжа прав, без Олега мы вряд ли что-то сейчас поймём.

— Долго ещё?

— Почти приехали, — отвечает за Юлю Игорь.

Оставшееся время дороги они проводят в тишине. Серёжу подмывает спросить, почему Юля так спокойно реагирует на странный разговор, но решает, что сейчас это будет лишним. Когда железный женский голос сообщает, что до точки назначения осталось несколько сотен метров, внутри Серёжи резко тянет стылым холодом.

— Он здесь, — севшим голосом говорит он.

— Ты уверен? — спрашивает Юля и торопливо паркуется.

— Абсолютно.

Втроём они почти выпрыгивают из машины и оглядываются по сторонам. Во дворе между кирпичными девятиэтажками и ещё голыми деревьями расположилась большая школа в форме буквы «н» за высоким забором, ни в одном окне не было света. Напротив школы вырастало четырёхэтажное бетонное здание, местами подразвалившееся и с торчащими то тут, то там железными балками и перекрытиями. Когда-то, возможно, здесь планировался детский сад или отдельное здание для начальной школы, но стройка была заброшена уже многие годы. Входы в здание были заколочены досками, как и окна, а стены разрисованы граффити. Ребристые листы железного забора, огораживающего дом, местами были погнуты или валялись на земле. Дождь размыл дворовые тропинки в жидкую серую грязь, и из-за скверной погоды и позднего часа на улице никого не было.

— Туда? Серьёзно? — недоверчиво изгибает бровь Юля, натягивая перчатки.

— Серьёзней некуда, — мрачно подтверждает Игорь. — Останешься тут?

— Ты обалдел, нет? — Юля отвешивает своему парню лёгкий подзатыльник. — Пойдём уже.

Юля уверенными шагами переступает через грязные ручьи и низкорослые голые кусты, ступает на пробу на повалившийся кусок забора, глухо гремящий под её ногой. Серёжа и Игорь торопливо следуют за ней. Хрупкая девушка оказывается очень настойчивой и с завидным упорством раздвигает торчащие отовсюду сырые ветки. Они подходят к предполагаемому входу в здание, но он оказывается завален обломками крыльца, а заколоченные окна-слишком высоко. Троица осматривается, как может, но заросли и размытая грязь серьёзно мешают.

— Должен же он был как-то зайти, — озадаченно хмурится Юля.

— Честно говоря, понятия не имею, как, — отвечает Игорь. — Все закрыто наглухо.

— И что делать? — обречённо завывает Серёжа.

— Есть одна идея…

В итоге Гром решает идти напролом: он подпрыгивает и хватается руками за остатки крыльца, подтягивается и становится на шаткую крышу. Над крыльцом — ещё одно окно, закрытое наискось одной фанерой. Игорь хватается за какую-то железку в стене и со всей силы ударяет ногой по доске, и та с треском ломается. Юля вскрикивает. За пару движений Игорь доламывает проём и поворачивается с Серёже и Юле.

— И как нам дальше? — спрашивает Юля, перекрикивая поднявшийся ветер.

— Могу поискать выход изнутри или сразу пойти за Олегом! Вы как?

Серёжа тяжело вздыхает и разминает плечи. В голове мельком проносится шальная мысль, что в рот он это всё ебал и нехер было связываться с этими смертными. Он уже в сотый раз за сегодня распахивает крылья, выросшие из его спины за считанные секунды, после чего уверенным движением подхватывает Юлю под коленями и берёт на руки. Она вновь взвизгивает, только в этот раз ещё более испуганно.

— Возьмись за шею, — говорит устало Разумовский, перехватывая девушку поудобней.

— Что?!

— За шею, Юль, за шею.

— Что это такое?! — верещит она, пялясь то на чёрные крылья за чужой спиной, то на жёлтые глаза.

— Пчёл, всё хорошо будет! Я тебя тут поймаю! — кричит ей Игорь сверху.

— Да какой хорошо, это что за херотень?! Я думала ты просто экстрасенс или шизик какой-то, блять, простите!

— Всё, короче, полетели, — бескомпромиссно заключает Серёжа и отрывается от земли.

С непривычки его немного пошатывает в воздухе, и Юля с криком обхватывает его шею, чуть ли не придушивая.

— Твою мать, твою мать! — тараторит она, сильно зажмурившись.

В пару взмахов Серёжа поднимается на нужную высоту, после чего старается аккуратно спустить Юлю на руки Игорю. Сначала получается не очень, потому что одну высоту держать сложно, не говоря уже о том, чтобы делать на ней что-то сложное, но с третьей попытки всё-таки выходит — Юля ступает на крошащийся бетон, Игорь оттаскивает её от окна, а Серёжа влетает следом через несколько секунд. Он складывает крылья за спиной и отряхивается по-птичьи. Вздрагивающую Юлю обнимает за плечи Игорь и что-то успокаивающее ей втолковывает.

— Юль, извини, — искренне просит Серёжа, смотря на перепуганную девушку. Она дёрганно кивает и слабо улыбается. — Надо идти.

— Я наверх пойду, вы ищите на нижних этажах.

— А если тут наркоманы? — жалобно спрашивает Юля.

— С такой проходимостью — вряд ли, — усмехается Игорь. — Если что, этот их распугает.

Гром кивает на Разумовского, и тот коротко хмыкает.

— Всё, я погнал.

Игорь быстро уходит к лестнице и поднимается наверх. Серёжа неуверенно подходит к Юле и кладёт руку ей на плечо. Она слабо дёргается, резко напрягшиеся от прикосновения мышцы медленно расслабляются.

— Прости меня, правда. Я погорячился, надо было оставаться там с тобой.

— Да ладно, ты бы извёлся весь, — усмехается Юля. — Если бы такое было с Игорем, я и не на такое пошла. И было… по-своему весело. Наверное.

Серёжа слабо смеётся, и Юля улыбается в ответ. Они начинают шариться по этажу и окликать Олега, стараясь друг друга не терять из вида. Под ногами хрустит бетонная крошка и осколки стекла. С каждым шагом холод в груди Серёжи расползается всё сильнее, замораживая внутренности и принося боль при каждом вдохе. Это чувство омертвелого мороза становится настолько сильным, что Серёжа перестаёт ощущать, жив сейчас Олег или нет. Всё внутри сбоит и не даёт сосредоточиться, звуки словно выкрутили на максимум. Шум дождя — оглушительный. Слизистую носа проедает тяжёлый трупный запах.

Страх Серёжи огромен.

Он боится, что ошибся, и Олега тут нет. Он боится, что Олег уже умер. Боится, что не сможет забрать Венец с его головы.

Боится-боится-боится.

Когда Серёжа слышит выкрик Игоря откуда-то сверху, заглушенный разыгравшимся ливнем, он не разбирает ни слова. Юля прибегает к Серёже из какой-то комнаты и хватает его за рукав. Первые пять секунд он даже не может распознать эмоцию на её лице, а слова, вылетающие изо рта, он не слышит вовсе.

— Что? — заторможенно спрашивает Серёжа.

— Пошли, говорю, надо помочь скорее!

Девушка настойчиво тянет его в сторону лестницы, пока Разумовский судорожно прокручивает её слова. Помочь? С чем? Неужели там… Что там?

Они торопливо, но неуклюже забираются на последний этаж. Крыша местами решетит, пропуская дождь.

Игорь волочится в сторону лестничного проёма, облокотив Олега на своё плечо. В одну острую секунду Серёже кажется, что он действительно мёртв — но нет, Олег едва переставляет ноги и хрипло-хрипло кашляет. С него стекает вода, а губы и пальцы страшно посинели. На макушке всё так же блестит багряной чернотой Венец.

У Серёжи внутри что-то умирает от облегчения.

Он бросается к Олегу в ту же секунду. Игорь мягко отпускает его, и Волков падает на Разумовского всем телом. Серёжа прижимает его голову к своему плечу и дрожит от сковывающего холода и подступающих слёз.

— Олег, Олежик, милый мой, любимый, ты живой, живой, — шепчет Разумовский, не веря самом себе и не чувствуя себя от счастья, что Олег пытается обнять его в ответ и цепляется окоченевшими пальцами в промокшую одежду. — Живой, мамочки, ты живой…

Серёжа режет себе пальцы об острые шипы, но не может остановиться. Боль не отрезвляет совсем.

— Прости меня, прости, я тебе такого бреда наговорил… Я тебе всегда верен, и теперь буду честен, я всё сделаю, пожалуйста, только не уходи, только не умирай… Я когда понял, что тебя может не стать, я как с ума сошел… Может, и правда сошел…

Серёжа обессиленно смеётся и отстраняет Олега от себя, чтобы разглядеть его лицо. Волков не отвечает, не может даже взгляд толком сосредоточить на Серёже и только немо открывает рот. Разумовский нежно проводит пальцами по его скуле, оставляя на ней кровавый след.

— Это чья? — резко севшим голосом спрашивает Юля.

— Моя, — не глядя отвечает Серёжа. — Порезался.

Олег мотает головой и вновь роняет её на чужое плечо.

— В тепло надо, у него толстовка насквозь мокрая, — пытаясь вытереть ладони от грязи и пыли, говорит Игорь.

Серёжа кивает и отдаёт Олега Грому. Осточертевшие крылья вновь расходятся в стороны, отчего Юля сдавленно пищит. Серёжа протягивает ей руку и слабо улыбается. Во второй раз Юля уже не материт никого, однако цепляется всё так же сильно и вскрикивает, когда Разумовский отталкивается от бетонного выступа и ныряет вниз. Он доносит Юлю до машины и, удостоверившись, что с ней всё хорошо, возвращается за Олегом. Вдвоём они укладывают его на заднем сиденье, уже почти отключающегося, и дожидаются Игоря, решительно отказавшегося от Серёжиных услуг воздушного таксиста. Они вновь усаживаются в машину: Серёжа кладёт голову уснувшего Олега себе на колени и поглаживает холодный лоб и поправляет чёлку, с облегчением наблюдая за тем, как длинные шипы становятся всё меньше, а Игорь накрывает замёрзшую даже в перчатках руку Юли, лежащую на руле, своей пыльной ладонью.

— Поехали домой, — мягко говорит Гром, тепло улыбаясь своей девушке.

— Ко мне домой, — настойчиво добавляет Юля и заводит машину.

— Нет, Пчёл, ты уже нагеройствовалась.

— Правда, Юля, не стоит, — встревает Серёжа, — ты и так сделала для нас много. Больше, чем я мог просить.

— Отныне зовите меня не Юля, а Тереза. Ночью в общагу с грязным полутрупом, молодцы, круто придумали. У вас лифт хоть есть? — Серёжа и Игорь недовольно молчат. — Вот и всё. Но с вас причитается, мои хорошие.

Олег мычит в бреду, словно соглашаясь. Втроём они переглядываются, как вдруг из Юли вырывается фыркающий смех. Она начинает хихикать, прикрывая рот свободной рукой, и неловко извиняться за внезапные смешинки, но Серёжу тоже пробивает на слегка истеричный хохот. Следом за ними начинает смеяться и Игорь, устало и низко. Салон машины наводнением накрывает нестройный, но дружный смех.

— Не так я думала познакомиться с твоими друзьями, — фыркая, сквозь смешки говорит Юля Игорю.

Гром проводит по лицу ладонью, запрокидывая голову назад от смеха, а Серёжа сконфуженно уводит взгляд. Неожиданно Олег начинает кряхтеть. Все прислушиваются к едва различимому хрипу.

— О… очень прият… но… Олег…

Грома моментально пробивает на громогласный хохот, Юля смеётся себе под нос, пока Серёжа с протяжным «блять» бьёт себя по лбу ладонью.

— Ну ты и уёбок, Волч, — гремит басистым смехом Игорь.

Но Олег уже снова отключился, не сказал больше ни слова.