Когда Олег, очнувшись, выслушивает серёжины объяснения, его охватывает безумная злость. Он материт Серёжу яростно и отчаянно, забивая гвозди в крышку его гроба, но тот не меняется в лице ни на мгновение. Серёжа с каким-то христианским смирением смотрит в искажённое злостью лицо и радуется, что он просто жив. Олег ненавидит серёжину ложь, его молчание, его выбор. Серёжа молчит, не объясняя своё решение, ведь они оба понимают, что оно — единственное верное и справедливое. Если должен умереть Серёжа — умрёт Серёжа. Волков упирается просто по инерции, ещё не до конца осязая эту предрешённую константу. Он в отчаянии пытается отстраниться от Разумовского, чтобы жуткая корона растворилась и вновь легла на олегову макушку, но Венцу от этих попыток ни жарко, ни холодно. Серёжа всё равно Олегу в ноги бросает сердце своё жалкое. И хоть с каждой ссорой и грубым словом боль от Венца отступает, Серёжа сам на шипы насаживается, прося у Олега хоть каплю былой нежности.

Уживаться в общежитии становится невыносимо. От Олега искрит непринятием и обидой, Серёжа возвращается каждую ночь побитой собакой и ложится на кровать Вадима, которая после волковской постели кажется холодной и огромной, а брошенная однажды Марго перестала ластиться и теперь даже не каркает, только смотрит молча. Игорь переехал бы к Юле на время, но близость общаги к Академии делает своё дело — ему приходится терпеть эту осязаемую наэлектризованность воздуха днями напролёт.

У Серёжи начинает болеть голова. Уродливые раны ему каждый день перевязывает Олег, потому что, к своему стыду, всё ещё Серёжу любит, но в жёстких касаниях и суровом молчании читается только глубокое разочарование в любимом человеке. Но если старые раны на удивление быстро затянулись, покрывшись тёмно-коричневой коркой, то совсем скоро под шипами появляются новые, круглые красные углубления. Венец словно сверит в серёжиной голове отверстия. Серёжа глотает обезболивающее упаковками, и ему даже становится легче.

Первые дни проходят как в тумане — к тому моменту Венец отсчитал Серёже чуть больше месяца. Разумовский дожидается следующего вторника и возвращается в Райдо. Странная женщина с поразительной копной золотисто-рыжих волос и родинкой над губой никак не выходит из его раскалывающейся головы. Как и многое другое, впрочем, тоже, но разговор с хозяйкой кафе кажется самой просто решаемой задачей.

Когда он перешагивает за порог, воздух густеет. На первый взгляд в помещении нет ни души. Радио с шипением издаёт что-то джазовое и незатейливое. Из-за двери с надписью «служебное помещение» выплывает Уля, укутанная в странного вида зелёную накидку. Она приветливо улыбается и разводит руки в стороны.

— Надо же, так скоро! Рада встрече.

— Пока не могу ответить тем же, — следует угрюмый ответ. Серёжа зябко поправляет

пальто.

— Ты рановато, мы открываемся только через полчаса. Но, так уж и быть, сделаю исключение. Даша, прими у молодого человека заказ, — она обращается куда-то в дальний угол зала, — я скоро подойду.

Серёжа смотрит в сторону столов, где сидела почти засыпающая молодая девушка. Она кажется ему смутно знакомой. Официантка берёт меню и не спеша подходит, дежурно улыбаясь посетителю. Завидев Разумовского, она сначала задумчиво прищуривается, потом глотает воздух от удивления и распахивает кукольно круглые, пыльно-бирюзовые глаза. Она сжимает губы, чтобы не выдать очевидного смеха, и чуть вжимает голову в плечи, прижав меню к груди. Серёжа хмурится и даже бросает быстрый взгляд на своё пальто — вдруг что-то не так? Официантка пытается скрыть смех за кашлем и торопливо натягивает на лицо маску серьёзности, которая трескается то тут, то там; открывает рот, чтобы что-то сказать, но опять начинает фыркающе смеяться и торопливо извиняться. Уля и Серёжа одинаково удивлённо вскидывают брови.

— Даш, ты чего? — с весёлой улыбкой спрашивает хозяйка.

Официантка берёт женщину под руку и уводит чуть в сторону, после чего наклоняется к увешанному разными серьгами уху и довольно громким шёпотом говорит:

— Я этого не обслужу.

— Началось в колхозе утро. Что такое?

— Он шизофренд какой-то, Уль, там такая история…

Серёжа вдруг вспоминает девушку: не так давно тряс её за плечи недалеко от площади Восстания в приступе кратковременной эйфории — и сдержанно хмыкает. С последней их встречи её челка стала заметно короче, хотя прошло всего ничего. Серёжа решает спасти девушку от неловкого разговора.

— Я не буду заказывать.

— Ну вы!..

Уля упирает руки в мягкие бока и наигранно сердито смотрит на девушку.

— Брысь на кухню тогда, — официантка с готовностью кивает и улетает в служебные помещения, на ходу доставая телефон в цветочком чехле из заднего кармана чёрных джинс. Уля всё с таким же смешливым укором в кошачьих глазах обращается к Серёже. — Ты зачем мне детвору пугаешь?

— А ты посмелей найди.

— Они у меня и так хорошенькие. Ты садись, мест полно. А кофе я тебе всё-таки сделаю.

Уля уходит за стойку и начинает орудовать кофемашиной. Равномерное гудение заполняет пустоту большого зала, перекрывая голос радио. Серёжа решает не мелочиться и занимает круглый столик в самом центре помещения. Он ощутило великоват для двоих, но оставаться с этой чокнутой на короткой дистанции Серёжа малодушно побаивается. Хозяйка подходит к нему спустя каких-то пять минут, и Разумовский даже не успевает подготовиться к странному разговору. От чашки к потолку поднимается просто восхитительный аромат, и напиток уже по запаху кардинально отличается от той растворимой бурды, что обычно пьёт Олег. Рот заполняется слюной, но Серёжа упрямо сглатывает и старается не вдыхать: он везде чует подвох, даже в обычном кофе.

— Ты боишься кофе? — насмешливо усмехается Уля. — Или меня?

— Чт… никого я…

— Хотя, на твоём месте я бы тоже всего шугалась.

Серёжа сереет в лице, а Уля упирается подбородком в кулак. Разумовский неуверенно берёт чашку и за несколько глотков выпивает напиток до дна. Горячий кофе обволакивает горло и приятно горчит на языке. Сложно спорить с тем, как это вкусно.

— Ты же видишь это, — не спрашивает, а просто утверждает Серёжа, указывая на Венец.

— Я много вижу, — пожимает плечами женщина. — Смотря, что ты имеешь в виду.

— Я пришёл не в игры играть, — угрожающе клокочет Серёжа, подаваясь вперёд. — Откуда ты знала моё имя? Я не представлялся тебе.

— Почему ты так уверен, что все будут так легко отвечать на все твои вопросы? — Уля не выглядит напуганной и только беспечно разглядывает остатки кофе в чашке. — Ты всё равно помираешь. И очень, очень стремительно…

— С этим я разберусь.

— И как успехи? Пластыри на лбу помогают? Зря ты это сделал.

— Что?

Уля поднимает серьёзный взгляд на Серёжу, и в её глубоких зрачках он видит своё маленькое испуганно-напряжённое отражение.

— Из тебя никудышный убийца, милый. И, поверь, от этого будет только хуже, — сочувственно добавляет она.

— Да откуда…

Не могла же Юля рассказать всё этой… этой…

— Мне не нужно знать, Серёжа, я и так всё прекрасно вижу. А ты, к моему огромному сожалению, не видишь дальше своего носа. Ну неужели ты действительно думал, что обманешь Её, просто переложив свою кару на кого-то другого?

— Кого — Её? — севшим голос переспрашивает Серёжа.

— Судьбу, кого же ещё? Ты же фаталист до мозга костей. Или как ты это называешь? Бог?

— Я не понимаю…

— Не надо понимать. Чувствуй, как чувствовал до этого. Ты же не задумывался, откуда у тебя появились руки и ноги, откуда у тебя рыжие волосы, откуда синие глаза. Что мешает тебе просто смириться со своей участью и спокойно закончить жить?

— Я влюблён.

Уля хмыкает как-то горько.

— Это многое меняет.

— Он хочет умереть за меня, я — за него.

— Но умираешь же в итоге ты. Так в чём твоя проблема?

Серёжа кусает губы и уводит взгляд. Ему неуютно и хочется к Олегу, но тот снова его оттолкнет, думая, что так сможет спасти Серёжу — только Серёжу уже не спасёт ничего.

— Я… я жить хочу.

— А Юля, по-твоему, не хотела?

— Да хотела! — Серёжа привстаёт. — Хотела она, конечно, все хотят — а кто не хочет, лжёт, наверное, не знаю я…

Разумовский оседает на стул и резко смолкает.

— Если твой возлюбленный так хочет умереть за тебя, так почему же умираешь ты? Не-ет, ты не смотри на меня так. Я не к тому, что он тебя недостаточно любит. Я просто не понимаю, как до тебя, такого умного-разумного, никак не дойдет? Умереть должен ты. Если ты хочешь переложить своё бремя на того, кто этого не хочет, ничего не выходит. Если кто-то хочет забрать твою смерть себе, но не хочешь ты — вот чудо, ничего не выходит. Этого должны хотеть двое, понимаешь? Судьба милосердна к своим любимым детям, — она вдруг хитро улыбается. — Ты ведь не думал, что ты один такой?

— Какой?

— Любимчик. Необычный. Немного не-человек.

Серёжа хлопает глазами. Уля вдруг заливается детским хохотом.

— Какой же ты наивный! Совсем мальчишка!

Она так громко смеётся, что, кажется, звенит пустая чашка на блюдце.

— Милый, ты только не расстраивайся. Понимаешь, тут в Питере в каждом дворе по любимчику. Они… не все кажутся, ну… здоровыми. Они были опьянены властью, совсем как ты, были сломлены, разбиты, и делали они иногда… ужасные вещи. Но зато их наследие, их собственные «любимчики», вот они — чудо. Вокруг ведь так много чудес, не находишь? И ты, разговаривая с ещё живыми людьми, делал их немного чудесными.

— Глупость какая-то. Детских сказок я только не слушал, ну конечно.

— А вот и не слушал! — весело кивает Уля. — Ты сделал больше хорошего, чем тебе кажется. Ты просто должен дождаться, пока кто-то даст тебе частичку своего чуда. Всё же совсем просто!

Серёжа не выдерживает и резко вскакивает с места, запахивая пальто. Он выходит из Райдо так стремительно, что не сразу осознаёт, что оказался на улице, со всей силы хлопнув дверью.

Эта Уля — точно чокнутая.

Двинутая.

Серёжа — Смерть. Какой ещё любимчик судьбы? Да если он — любимчик, то что тогда с остальными? И как может быть ещё кто-то, помимо него? Да, конечно, если он был лишь исполнителем какой-то высшей воли, могут быть и другие, но…

Но как?

Почему Серёжа никогда об этом не думал?

Неужели всё это время все было так просто — и вместе с этим так сложно? Всё же так понятно, когда ты один. Единственный. Это было очевидно, неизменно, прописанная истина. Разве может быть ещё хоть кто-то выше, чем ты? Ты вершись судьбы, ты сильнее, ты умнее, ты всегда на шаг впереди, что бы ни случилось. У тебя власть. Над каждым. Стоит только оборвать одну тоненькую ниточку — и человек обмякнет в твоих руках, рухнет на пол, упадёт в ноги. И если с Олегом ничего не вышло, это ещё ничего не значит. Только если…

Серёжа толкает дверь ногой и врывается обратно в кафе. Уля с мягкой выжидающей улыбкой смотрит на него. На мгновение он задыхается.

— То есть, каждый раз, вступая в контакт со смертным, я отдавал ему часть своей силы. А они передавали её дальше, и так через многие поколения. Сила трансформировалась и меняла свои качества. Так?

Уля ободряюще кивает и показывает большой палец. Серёжа начинает расхаживать взад-вперёд, активно жестикулируя и не веря самому себе.

— Мать Олега была той, до кого дошла эта сила, чудо, если угодно, и она передала её Олегу в виде парадоксальной удачи. И когда я хотел его убить, мои силы уже ослабли и столкнулись с его. Поэтому ничего не вышло!

— Ты хотел его убить? — немного ошарашенно выдаёт Уля, но Серёжа не слушает, расхаживая по залу, как сумасшедший учёный по лаборатории.

— Да, и как я сразу не понял! Чем больше времени я проводил с Олегом, тем слабее становился! А люди вокруг, напротив, всё сильнее. И вот, меня стало так мало, что больше я не могу поддерживать эту физическую оболочку. Поэтому я умираю! Ну конечно, Уля, ты гений!! Никто мне не мстит и не требует расплаты за любовь к человеку. Я сам привёл себя к этому. Я…

— Убил себя своей любовью, — тоскливо, но спокойно заканчивает за него Уля. — Ты подарил её стольким людям. Разве это не волшебно?

— Это… грустно, — сникает Разумовский.

Уля встаёт со стула и поправляет накидку. Она прилично ниже Серёжи, поэтому ему приходится сильно склонить голову, когда она подходит и кладёт мягкие руки ему на плечи.

— Твоё чудо ещё вернётся. Мне же когда-то вернулось. И возвращается до сих пор — даже в виде тебя.

Разумовский чувствует раздражающую солёную влагу на глазах и порывисто стискивает хозяйку к подобии объятий, перед тем как вновь выбежать из кафе и вернуться в общежитие. Виски простреливает острая боль.

Родные стены встречают холодно. Марго намеренно игнорирует Серёжу, появившегося в комнате. Слишком умная птица сейчас вызывает у Серёжи жалость. Он осторожно зовёт её по имени, но, не дождавшись реакции, вздыхает и идёт на кухню, доставать из холодильника два пластиковых контейнера: один с надписью «комната 45» и подписью Олега «кто схавает тот пидор» — в нём лежало мясо для вороны; и второй, но уже поменьше, с таким же указанием номера комнаты, совершенно не подходящей подписью от Игоря «острожно, злая собака!!» и разными ягодами внутри. Серёжа возвращается в комнату и открывает клетку Марго. Она тут же вылетает и садится на подоконник. Серёжа терпеливо выкладывает внутрь клетки мясо, хотя его немного дёргает от обиды. Его любимая птичка стала совсем холодна к нему. Хотя он продолжал о ней заботиться! За исключением той ночи, когда они отправились искать Олега и оставили Марго одну. Но разве мог он поступить иначе?

— Кушай, милая, — ласково говорит Серёжа, смотря на ворону. Она встряхивается и надувает белую грудь. — Хочешь ягод?

Он встряхивает слегка контейнер, и птица заинтересованно поворачивает голову набок. Серёжа снимает пластиковую крышку, когда Марго вдруг взлетает и садится ему на плечо, клюнув зачем-то в висок.

— Умница, — усмехается Серёжа и даёт ей одну ягодку.

Ворона цепляет круглое угощение маленьким клювом и слегка пачкает оперение, после чего довольно урчит. Серёжа кормит её так какое-то время, прежде чем упасть на свою (теперь) кровать и свернуться калачиком. Отвлечённая мясом, Марго какое-то время не обращает внимания на Разумовского, но совсем скоро она испуганно каркает и подлетает к нему. Она мнётся на кожаных лапках рядом с его разметавшимися волосами и каркает как-то вопросительно. Серёжа начинает снова плакать, хотя, казалось, за всё это время вырыдал все свои слёзы. Он больше не знает, что делать. Марго тычется пушистой головой в его ладонь, и Серёжа слабо дёргает уголками губ, поглаживая белые пёрышки кончиками пальцев.

— Ты тоже — моё маленькое чудо? — почти беззвучно шепчет он, и ворона дважды моргает.

Венец сужается и давит на кожу. Серёжа стискивает зубы и отодвигает ворону от себя ладонью. Она непонимающе урчит и перескакивает через его руку, всем своим тельцем прижимается к хозяину. От птичьей нежности Венец только сильнее сжимается, вводя шипы под кожу. Серёжа завывает от неожиданной боли, вынуждая Марго жалобно каркнуть и отлететь на бортик кровати.

— Уйди, — сипло хрипит Серёжа, зажмурившись. Он слышит, как непонимающе мурлыкает птица, и ему приходится прикрикнуть. — Прочь, Марго!

Шелест крыльев сопровождает поутихшая боль. Серёжа вымученно стонет, тянется рукой к телефону на тумбочке. Разблокирует с третьей попытки и торопливо набирает сообщение Олегу.

6 апреля

сегодня

Серёжа /09:11

я узнал, почему это происходит. возвращайся после пар, пожалуйста, домой.

От этих слов становится больно, и эта боль совсем не похожа на ту, что приносит Венец. Звук уведомления раздаётся под ухом уснувшего в той же позе Сережи только после одиннадцати, когда закончилась уже вторая пора.

Олежик /11:29

у меня есть дела

Проснувшись уже к часу, Серёжа с досадой перечитывает короткое сообщение и воет в матрас. Он записывает ему спутанное и сбивчивое голосовое на несколько минут, где пытается всё объяснить, даже себя объяснить, оправдать, а в конце просто уходит в скулёж, извинения и признания в любви. Серёжа удаляет это сообщение сразу же после отправки и перезаписывает, сухо и сдержанно. Марго странно каркает из незакрытой клетки, отрывая себе кусок мяса. После этого, разом обессилив, Серёжа вдруг вновь падает на постель, пронзённый острой болью в висках, и забывается неспокойным бредовым сном. Ему чудится столько странных вещей в беспамятстве, что голос Олега в первые секунды кажется таким же воспалённым бредом.

Но нет, Олег действительно сидит перед его кроватью на корточках и тяжело смотрит.

— Очнулся?

Серёжа сонно моргает вместо ответа. Голову насквозь прошибает копьё боли, и он сильно морщится.

— Голова? Сейчас, погоди.

Олег достаёт из своей тумбочки пачку дротаверина и вновь склоняется над Серёжей.

— Открой рот, — на языке оказываются две продолговатые жёлтые, чуть зеленоватые таблетки. — Ну вот. Должно полегчать.

Серёжа послушно глотает лекарство и жмурится.

— Где Игорь? — едва открывая рот, спрашивает зачем-то Серёжа. Ему вдруг очень хочется увидеть этого придурка. Возможно, чтобы не ощущать эту тяжелую тоску Олега.

— В магазине. Так это всё… правда?

— Что — правда?

Олег мнётся и садится на пол, лопатками уперевшись в серёжину кровать.

— Я тебя убиваю.

— Нет, — мягко улыбается Серёжа и кладёт ладонь на чёрную лохматую макушку. — Это я себя убиваю. Уже многие годы. Ты тут не при чём.

— Но если бы не я…

— Я бы никогда не был по-настоящему счастлив. Всё к лучшему, милый мой. Который час?

— Почти четыре.

— А как же твои дела?

— Отменились, — Олег ведёт плечом. Серёжа слабо хмыкает.

Волков берёт ладонь Серёжи и убирает её со своей головы, подносит к губам и несильно стискивает его пальцы. Серёжа кусает губы от ноющей боли в ответ на невесомую нежность, но улыбается.

— Ложись со мной, — шепчет он и не надеется на согласие.

Олег фыркает, но встаёт с пола и аккуратно опускается на кровать. Койка визгливо скрипит под тяжестью двух тел. Серёжа отодвигается к стене оставляет между собой и Олегом несколько сантиметров. Они так долго смотрят друг другу в глаза, что, кажется, успевает стемнеть за окном. Это вовсе не так, просто тучи набежали, но время всё равно тянется приторным мёдом. Олег проходится подушечками пальцев от лба до виска Серёжи.

— Как он выглядит?

Серёжа задумывается на секунду.

— Он очень красивый. Колючие ветки опоясывают голову, а между волос проскальзывают острия короны. Они тоже на ветки похожи, неровные такие. Идеально чёрного цвета, что даже свет иногда тонет в нём. Но искрится слегка, блестит. Он сейчас очень большой. Я лежу, а верхушка почти царапает изголовье.

Олег вслушивается в тихий, еле живой родной голос и ведёт пальцами по воздуху, пытаясь поймать невидимые ему острия. Серёжа знает, что, скорее всего, он промахивается. Кислород между их лицами медленно разряжается, хочется дышать чаще и глубже.

— Поцелуй меня, пожалуйста, — просит Серёжа и закрывает глаза.

Олег медлит. Смотрит сначала на напряжённые острые черты, дрожащие густые ресницы, струящийся по плечам огонь волос. А потом целомудренно прижимается к влажным искусанным губам, как впервые. Кладёт широкую ладонь на талию и заводит за спину. Серёжа изгибается и тихо мычит, раскрывает губы и упирается руками в чужую грудь. Олег не напирает и не торопится. Все поцелуи происходят между ними словно с оттяжкой, вязнут в непримиримости времени. Серёжа сплетает их ноги и сильно жмурится. Подгоняемый разгорающейся болью стягивающегося Венца, он жмётся к Олегу и ловит тепло с его губ. Поцелуй становится глубже и чувственней, только главное чувство в нём — боль. Серёжа начинает стонать и мычать, цепляться пальцами за одежду, и Олегу сначала кажется, что это у него такой спонтанный прилив страсти, но слишком уж странно звучит надрывающийся голос. Волков в изумлении отстраняется и видит сырое от слёз лицо Серёжи, искажённое странной гримасой.

— Не уходи, будь рядом, ты мне так нужен… Мне тебя так не хватает…

Серёжа бормочет это и плачет всё сильнее. Олег прижимает его, трясущегося от страха, к себе, гладит по голове и целует в макушку, но Серёжа начинает завывать громче. Он брыкается и спихивает Олега с кровати.

— Уйди…

— Серёж, я не понимаю…

Ошарашенный, Олег привстаёт на локтях и отодвигается.

— Уходи. Уйди от меня… Мне больно.

— Всё ещё? Обезбол не работает?

— Работает, но не когда ты… рядом…

Серёжа задыхается и впивается пальцами в покрывало. Марго громко каркает. Олег подскакивает с кровати и в панике открывает новую пачку кеторола.

— Держи, Серёж, родной, всё будет хорошо, — он успокаивающе кладёт ладонь на чужую щёку, но Серёжа воет и резко отбрасывает её от себя.

Таблетка катится по полу. Разумовский жутко изгибается на постели и закатывает глаза. В этот момент в комнату заходит Игорь и от удивления чуть не роняет пакет из аптеки.

— Что с ним?

— Я не знаю!

Серёжа кряхтит и вскрикивает, руками хватается то за голову, то за рёбра, и на ладонях появляются, как из ниоткуда, новые рваные раны.

— Обезбол давал?

— Недавно, должен был подействовать. Ему резко стало плохо, я не знаю…

Разумовского подкидывает на постели. Он кричит, уже не сдерживаясь, широко открыв рот и зажмурив глаза. Он забирается руками под кофту и царапает грудь. В этом месте чёрная кофта темнеет, словно намокая.

— Нагруби мне!! — орёт он на срыве. — Оскорби!!

— Что?..

— Обидь! Сделай больно!!

— Я не понимаю, Серёж…

Серёжино горло раздирает новый сухой крик.

— Неужели нельзя хоть раз сделать так, как тебя просят?! Ты бесполезен! Жалок! Каждая секунда с тобой — пытка! Я хотел бы никогда тебя не знать!!

Олег и Игорь в шоке смотрят за тем, как Серёжу внезапно отпускает приступ. Он размякает на кровати и часто дышит.

— Серый, что ты… — начинает было Олег, но его останавливает резко появившаяся на лице Серёжи гримаса боли.

— Так, Волче, отойди-ка подальше, — советует Игорь и отодвигает друга вглубь комнаты. — Кеторол пил? Но-шпу?

Серёжа мотает головой и вытирает пот и кровь со лба тыльной стороной ладони. Игорь достаёт из пакета таблетки и бутылку воды.

— Пей, — он терпеливо ждёт, пока Серёжа закончит. — А теперь объясняй. Тебе больно, когда Олег рядом?

Серёжа кивает и шумно выдыхает. Олег неосознанно сжимает кулаки и отворачивается.

— А когда я?

Серёжа слабо морщится, мол, не сильно.

— Кто-то другой?

Серёжа молчит, не зная, как точнее ответить, не прибегая к словам. Игорь цыкает.

— Зачем попросил наорать на тебя? И зачем сам наорал?

— Так легче… Боль… уходит…

— Ясно. Где болит?

Разумовский громко сглатывает и набирает воздух.

— Голова. И… грудь.

— Что-то новенькое.

Гром закатывает чёрную кофту Серёжи на животе и вдруг присвистывает.

— Матерь божья…

Олег тут же подаётся вперёд, но Игорь предостерегающе выставляет перед ним вытянутую руку. Вдвоём они смотрят за тем, как на теле Серёжи расползается небольшой кровавый крест. Кожа из точки под диафрагмой расходится в четыре угла. В самом центре — кровоточащее углубление. Края раны неровные, багровые, совсем как на лбу, а кожа вокруг мокрая и почти малиновая. Серёжа тоже пытается посмотреть, но ран он не видит почти. Обзору мешают толстые терновые ветви, пробившие его грудь в том месте, где у смертных обычно свёрнуты клубки судьбы.

— Откуда она взялась? — сипит Олег.

— Там тёрн… растёт… из груди…

Серёжа не может надышаться и захлёбывается в море боли и спутанных слов. Олег делает по инерции шаг к нему, но Серёжа вновь срывается на нечеловеческий крик.

— Не подходи!!

Олег прижимает протянутую было руку к своей груди, и ему на плечо садится Марго, выскочившая из клетки. Она сочувственно жмётся к его щеке и курлыкает.

— Сейчас обезбол подействует, — сдержанно говорит Игорь. — Ты, скорее всего, отключишься до вечера. Есть, что сказать до этого момента?

Серёжа мотает головой и прикрывает глаза. Гром с кряхтением встаёт с кровати, кивков показывает Олегу на дверь и выходит сам. В коридоре, к счастью, никого не было видно, поэтому странный вид парней остался незамеченным. Они переводят дух какое-то время, после чего, не сговариваясь, идут на кухню. Там воевал с макаронами Дима Дубин, курс которого в этом году курировал Игорь. Он воодушевлённо здоровается с соседями и поправляет хер пойми зачем повязанный розово-голубой фартук, но отвлекается на зашипевший на конфорке кипяток, вылившийся из кастрюли. Олег напряжённо смотрит на первокурсника, но Игорь беспечно отмахивается, доставая из холодильника свой йогурт и залезая на подоконник.

— Пизда котёнку, — говорит он, и Олег, вопреки всему, прыскает. — Но-шпу и дротаверин надо чередовать, пить два-три раза в день. Кеторол только при такой херне, как сейчас, а то смяучит раньше времени.

— Его нельзя оставлять в таком состоянии.

— Если ты не понял, с ним нельзя быть в таком состоянии. Я послушал голосовые, которые ты мне переслал. Это пиздец тотальный.

— Да не может же быть такого, что прям вообще без вариантов! — голос Олега слегка срывается, и он сникает, ощутив на себе удивлённый взгляд Дубина.

— А какой выход ты видишь? К прежней «жизни» он уже не вернется, поэтому путь, как говорится, заказан. По-хорошему, ему бы съебаться от нас и забыть это всё, как страшный сон, но он так уже не сможет. Если бы мы раньше спохватились, возможно, смогли бы что-то сделать, но теперь уже точно нет. Будет лежать и страдать, пока не помрёт.

— А если не он уйдёт, а я? — цепляется за последнюю ниточку Олег. — В армию, как Вад?

— Говорю же, раньше надо было думать. Он уже едва держится, Волче. К тому же, если не из-за тебя, так из-за кого-нибудь другого. Не так быстро, но всё равно: ему даже от меня хуёво.

На кухне раздаётся грохот и железное звяканье. Дима, достававший дуршлаг, случайно уронил следом кастрюли и крышки. Он вжимает голову в плечи и неловко улыбается.

— Простите, я случайно… Я не слушаю, правда…

— Нормально, Дим, — Игорь хлопает его по плечу и помогает поднять кастрюли с пола. 

Олег молча забирает у Дубина из рук дуршлаг и ставит в раковину. Дима, растерявшись, собирает посуду, и только потом запоздало говорит Волкову:

— Да не надо…

— Дай мне сосиски из холодильника, — говорит он, доставая сковородку. — И сливки. И сыр. У тебя же нет аллергии на молочку?

— Н-нет, нет.

— Супер. Тогда доставай.

— Хорошо, а… зачем?

— У человека стресс, Дима, дай ему заняться своей медитацией, — наставляет его Игорь с усмешкой. — Расскажи лучше, как у тебя дела. Да садись, чё ты мнёшься, Олег нормально всё намутит.

Дима неуверенно начинает рассказывать про учёбу, но по ходу разговора становится всё воодушевлённей и веселей. Особенно эмоционально он рассказывает про пары юридической психологии, в которой он последнее время делал заметные успехи. Игорь с мягким интересом расспрашивает первокурсника, напоминая своими интонациями старшего брата, а Олег только хмыкает в нужных местах, полностью сосредотачивая своё внимание на готовке. Димины макароны приходится досолить, потому что они оказываются совсем пресными. Вытравить тревогу из головы не получается, но он старается хотя бы притупить её ароматным запахом чеснока и сливочно-сырного соуса. Мысли о Серёже тормозят внутри него все процессы, сердце бьётся о рёбра в невыносимой тоске. Он так хочет помочь ему, быть с ним рядом, целовать, гладить нежную кожу, но всё это делает хуже и хуже, неотвратимо и жестоко.

Волков не замечает, как неожиданно стихают Игорь и Дима. Вдруг в голову Олегу прилетает что-то мягкое и шершавое.

— Э! — слегка по-гопарски восклицает Олег и сердито зыркает на шкодливо хихикающих парней.

— Надевай давай, Поварёшкин.

— Да бля-я, — вымученно стонет Олег, возведя глаза к потолку и наигранно вскинув руки. — За что мне это, Господи?

Он поднимает упавший на пол фартук, что недавно был на Диме, и завязывает его на себе под ехидные смешки Игоря.

— Домашний волк по сути пёс.

— Сам ты пёс. Я, может, и не может, но хотя бы не я.

— Фу-у, волчьи мемы, — Игорь кривится и имитирует рвотный позыв под неуверенный смех Димы. — Ты, кстати, не думал попробовать ролевые игры? Из одежды только фартук, ты повар, она плов — горячий татарский секс.

Олег молча показывает ему средний палец и возвращается к готовке. Постепенно в голове наступает приятный, опустошающий штиль. Движения медитативно спокойные и выверенные. Проходящие мимо кухни студенты грустно облизываются — Олег уже успел прославиться в качестве общажного шеф-повара. Совсем скоро на столе оказываются две тарелки с пастой и непрозаичными сосисками: для Димы и Игоря.

— А вы?.. Ой, то есть ты.

— Наелся уже. Пробуйте давайте.

Игорь с готовностью налетает на еду, пока Дима осторожно дует на макаронины, наколотые на вилку. Они издают почти синхронное довольное мычание.

— Ебать ты бог.

— Очень вкусно! Спасибо большое за помощь.

— Да ладно, мне не сложно, — усмехается Олег и стягивает фартук. — Как на соль?

— Охуенно.

— Всё отлично, правда!

Олег издаёт смешок в сторону и чуть закатывает глаза. Небо за окном слегка потемнело. Через часа полтора уже будет закат.

— Так что делать? С Серёжей?

Игорь поджимает губы, а Дима заинтересованно моргает.

— Да хуй его знает. Вы же всё равно друг от друга не отцепитесь, придурки. Но ты даже не думай его караулить, иначе ему вообще уже ничего не поможет. Надо только следить, чтобы он таблетки пил, так хоть полегче будет.

— И как ты себе это представляешь? Я как бы слежу, но меня типа нет? Не помню у себя шапки-невидимки. И вдруг что-то случится, пока нас нет?

— Я Юлю попрошу помочь, она же на заочке. Только работает много, но график плавающий. Когда сможет, будет навещать.

— Нет. Ни за что, — Олег сурово сводит брови. — Мне перед ней и так ужасно неудобно, если ещё и это… Даже не думай.

— А если Саша?

— Ну ты нормальный вообще, нет? Как ты ей будешь это всё объяснять?

— Я-я могу помочь, — робко подаёт голос Дима.

На него тут же обращаются две пары глаз: кристально-голубые и чёрно-карие. Дима дружелюбно улыбается.

— Кстати, отличная идея! Дубин, голова-а-а, — Игорь треплет первокурсника по блондинистой макушке.

— Нет, — сурово отрезает Олег.

— Да ты чего, Волч? Димка отличный парень, всё в ажуре будет.

— У меня сестра врач, я могу помочь, — тараторит Дима, расправив плечи. — Правда, она ветеринар, но это же лучше, чем ничего. У вас же кто-то болеет, да?

— Ну, как тебе сказать…

— А ещё я до конца семестра на вечерке, утром я обычно не занят, вот…

— Я же сказал. Нет.

Олег сжимает кулаки и стискивает зубы. Игорь закатывает глаза.

— Да нахер ты упираешься? Тебе помочь хотят, вон, на добровольной основе.

— Игорёк, ты прикидываешься тупым, или как? Серый умирает, с концами, не понарошку, и ты хочешь, чтобы я спокойно уходил в вуз, слушал там про криминологию и прокурорский надзор, а потом вахту сменял с этим, я хуй пойми, мальчишкой?

— Он будущий страж народа и, не побоюсь этого слова, мой приятель, так что со словами ты поаккуратней, — вступается за Диму Игорь.

— Умирает? — запоздало восклицает Дубин, чуть вскакивая. — Стойте, как это? А больница?

Игорь и Олег синхронно морщатся и отмахиваются.

— Там быстрее сразу в дурку, — мрачно говорит Олег.

— Или в морг.

Волков молчит какое-то время и лезет в карман джинс за пачкой сигарет и зажигалкой. Открывая форточку, он смотрит вниз, на остывающий асфальт, и невесомую секунду тоскует по прошлому апрелю, когда всё было, вроде бы, сложно, но совсем уж абсурдно легко. Он закуривает и устало трёт переносицу. У них всё равно не такой большой выбор — и не так много времени.

— Дубин, да?

Дима с готовностью кивает, а Игорь тихо хмыкает. Пепел осыпается в старую железную банку из-под кофе.

— Ну пошли, познакомишься с пациентом.

Бычок падает через несколько этажей на асфальт, и влага приминает его к земле.

Когда они втроём оказываются в комнате, Марго резко пикирует с шифоньера на олегово плечо, с интересом рассматривая нового гостя.

— Вы держите ворону? Обалдеть!

Дима в изумлении и восторге выдыхает, глаза его загораются, а Марго лишь раздувает грудку и глухо урчит, подставляя голову под лёгкие волковские поглаживания.

— У нас тут и похлеще зверюшки есть, — усмехается Игорь, кивая на серёжину кровать.

— Ой, у него весь лоб в крови…

— Если решил помочь, и не такое увидишь, — сухо отрезает Олег.

— Вот ему, — Игорь показывает пальцем на спящего Серёжу, — нужно скармливать вот это, — он тычет в таблетки на тумбочке, — и проверять примерно раз в час. Если ему сильно херово, ты дашь ему кеторол и напишешь мне.

— А как я пойму, что ему… прям очень плохо?

— Он так заорёт, что у тебя уши заложит, — вновь усмехается Игорь и хлопает первокурсника по плечу. — Инструктаж окончен, солдат. Вольно.

Дубин рассеянно кивает, оглядывая комнату, взмокшего Серёжу и ворону. Волков сверлит Диму недоверчивым взглядом и то и дело смотрит обеспокоенно на мирно спящего Разумовского, разметавшего на постели свои рыжие волосы. Марго вдруг спрыгивает с волковского плеча и садится на Диму, пискнувшего от неожиданности. Он немного нервно подносит ладонь к голове вороны, чтобы погладить, но она сама вытягивается к чужой руке и довольно урчит.

— Ну что за телячьи нежности, — хмыкает Игорь.

Олег вздыхает и подходит к окну. Питер багровел на глазах. Весь город окрашивается в цвет бурой пыли. Подступает закат. Волков открывает окно нараспашку, чтобы выпустить потную духоту комнаты, но неожиданно выпускает Марго. Она выпрыгивает из окна и взлетает, направившись через дома прямо к солнцу.

— Пусть проветрится.

— А она не улетит? — робко интересуется Дима.

— Всегда возвращалась, — пожимает плечами Игорь.

— Но я пойму, если не вернётся, — мрачно роняет Волков, всматриваясь в пропадающий в огне солнечного диска силуэт птицы.