с раннего детства говорили мне взрослые, говорили:

если ты потеряешься, маленький глупый Билли,

ищи фонарики, разноцветные, как песок,

если будет плохо, тоскливо так, что хоть вой тут,

не беги домой или к другу, доктору, войту —

ищи фонарики, свет — лучший из адресов.

но в детстве были мама и папа рядом,

для защиты от мира большего и не надо,

а после уже забылось, почти ушло,

был подростком — часто чувствовал, что потерян,

но не знал, так ли это было на самом деле,

не стал проверять, свет есть ли за этой мглой.

а потом я вышел из бара, мне было двадцать, что ли,

Берлин, июльская полночь, и всё sehr toll, и,

если задуматься, во всем большом мире нет

поводов ни бояться, ни оглянуться,

если только затем, чтоб смотреть, как цветут настурции,

как смеются люди, невидимые во сне;

а чем, кроме сна, может быть этот чудный город,

где чувствуешь себя так, будто выиграл в споре,

в дурацком старом споре с самим собой.

и я шёл вперёд, улыбаясь всем, кого встретил:

фонари и окна, птицы, собаки, дети,

наверно, такой могла бы и быть любовь,

но я-то знал, что "любовь" — это только слово.

и убедился в этом, как шёл и снова

встречал всех тех, кого видел часы назад —

девчонка с собакой, священник в просторной рясе,

и в сердце кольнуло: должно быть, я потерялся.

и что-то совсем неправильно жглось в глазах,

но страха не было — лишь ощущение, что неверно,

не всё, а какие-то мелочи,

несущественные, наверное:

скользящие мимо взгляды из пустоты,

толпа, совсем не мешающая пробиваться

вперёд, в поисках выхода из ситуации,

совсем-совсем незнакомые мне мосты.

и вдруг я вспомнил: мне говорили в детстве,

и я был уверен, что свет — это лучшее средство,

что-то случится — надо идти искать,

идти туда, где свет заключён в гирляндах,

и мир, который дышит сейчас на ладан,

станет таким, каким ты его любил.

и я пошёл.

а света всё не было — блики в пустой витрине,

экран телефона, тусклый фонарь старинный,

неон над дверью, светящийся, как рубин.

но ни следа того, что хотел увидеть:

кусочки огня, которых кто-то обидел,

сплели себе защиту — шары, шары,

так много, я не знаю подобных чисел,

держащие друг друга, что б ни случилось.

и мне помогут выход найти, что скрыт.

я вышел на площадь.

всё было так знакомо,

как если бы наконец оказался дома,

и рыжие волны плыли над головой —

и стало столько пространства и столько света,

я даже растерялся и не заметил

вокруг себя — столько, столько всего:

какие-то лица, будто знакомые с детства,

блики огня, от них никуда не деться,

стук каблуков по каменной мостовой,

уверенность, будто правда я что-то значу

среди людей, но только полупрозрачных

и будто бы танцующих в темноте.

и тогда я вспомнил:

однажды меня забыли —

не мама с папой, а маленький глупый Билли,

в горячий полдень свою потерявший тень;

не знаю, как там нынче ему живётся,

но мне, как свечка тающему под солнцем,

судьба — ночные бары и фонари,

а если бы я вдруг потерялся вовсе,

другие рассказали, мне было восемь,

весь тот чертовски правильный алгоритм.

и я обнял всех, кто заботился всеми правдами,

чтобы в глупую мою голову, как в навигатор,

в случае страха была накрепко вбита цель

вернуться в мир, где я был, как другие, тенью,

среди таких же — лишь маленькой глупой тенью,

по счастливой судьбе не встретившей смерть в конце.