Спустя полтора месяца, в середине октября, Антон начинает чувствовать первые признаки болезни: появляется пока ещё лёгкая слабость, синдром утомительного сна, головные боли, пропадает аппетит. Антон начинает пить обезболивающие. С Арсением он так и не поговорил (слабак), вместо этого с ним серьёзно поговорил Стас: шутить в своём состоянии Антону удавалось всё хуже, неиссякаемая энергия медленно, но неотвратимо покидала его. Впрочем, Стасу Антон тоже ничего не сказал. Всё нормально, временные проблемы, исправлюсь. Буду стараться лучше. Раньше и стараться-то особо не приходилось.
После дня съёмок Антон спешил домой, отказываясь посидеть с ребятами вместе, перетереть за жизнь, напряжение в шокерах, Димкину семью, Серёжины похождения, Арсеньевские шмотки и новые импровизационные сценки. Вместо этого Антон приходил домой, выпивал вместо снотворного полстакана рома, бутылка которого стояла у него нетронутая почти два года, и ложился спать. Чтобы проснуться следующим утром и повторить всё сначала.
Так жить осталось полмесяца: в ноябре начнётся тур, и одна мысль о том, что придётся бок о бок проводить с Арсением целые сутки, вызывала ноющую боль и страх. Сколько ещё он сможет тянуть? Сколько ему осталось? Некоторые люди с синдромом к этому моменту уже могли умереть, но Антон пока ещё чувствует себя сносно: значит, болезнь у него прогрессирует относительно медленно. Кто-то с синдромом умудряется и год прожить, но точный прогноз могут дать только в центре для людей с СНЛ, который Антон посещать не собирается: сдавать анализы, отбиваться от предложений побеседовать с психотерапевтом… на хер оно всё нужно.
Арсений не дурак. С той беседы в сентябре он особо тщательно наблюдает за Антоном, всё ждёт, когда произойдёт обещанный разговор, но недели идут, а Шаст продолжает молчать. Даже Серёжа, занятый своей «скрепкой», и Дима, каждую свободную минуту думающий о семье и недавно родившемся сыне, начинают что-то замечать. Арсений просит их не лезть к Антону с вопросами, обещает, что разузнает всё сам.
Все признаки — в прямом и переносном смыслах — налицо: Антон стал намного тише, шутит и улыбается только на сцене, мешки под глазами стали больше, чем у Арса с Серёжей вместе взятых. Взгляд усталый, курит чаще обычного, матерится себе под нос. В перерывах запивает какие-то таблетки минералкой. Арсений старается незаметно подсмотреть, что за таблетки: обыкновенный «Нурофен Экспресс».
Каждый знает симптомы СНЛ едва ли не с раннего детства. Со школы уж точно. Догадка бьёт Арсения по голове так неожиданно и резко, что ему физически становится не по себе: обдаёт жаром, начинает подташнивать, кружится голова. Это всё жара: в Главкино слишком хорошо топят и почти не проветривают.
До конца съёмок совсем немного, но Арс уже не может ни о чём думать: всё смотрит на Антона, пытаясь распознать какие-то ещё признаки, изо всех сил стараясь опровергнуть собственные догадки, торгуется сам с собой, мало ли что произошло, мало ли какие ещё у человека могут быть проблемы помимо СНЛ. И то, что Антон использовал уже две попытки, ещё ничего не значит.
Стас начинает раздражаться: КПД Антона упал, многие сценки на себе тащат ребята, но теперь и Арс не может вытащить на себе ничего: в голове мешанина из слов, фразы выпрыгивают из него невпопад, всё совсем не смешно. Кое-как закончив многострадальный съёмочный день, Стас громко и жёстко требует с обоих разгрести своё дерьмо и завтра приходить в нормальном состоянии, потому что они тут, вообще-то, занимаются делом.
Арсений извиняется, улыбается виновато и уверяет Стаса, что завтра он — как огурчик. Антон ничего не говорит: разворачивается и уходит раньше всех. Когда Арс идёт в комнату отдыха, чтобы забрать свою куртку и рюкзак, Антона уже нигде нет: дал по съёбам, снова ссыканул. Но Арсений начинает злиться: полтора месяца прошло, а понятнее ничего не стало. Антон его вообще ни во что не ставит — решил грызть кактусы жизни в одиночку? Упёртый придурок.
На свою съёмную квартиру Арсений возвращается в десятом часу. Заходит внутрь, не раздеваясь, сидит на пуфе в прихожей, смотря на себя в огромный зеркальный шкаф-купе: усталый, помятый немного, но всё равно выглядит лучше Антона. В пизду. Арсений вызывает такси, указывая адрес друга. Он дал достаточно времени горе, чтобы та подошла к Магомету. Теперь Магомет будет переться к этой горе напролом.
Антон только что принял душ: тёплая вода омыла усталое тело, нежно облизала всю кожу, сняла тяжесть. Стало чуть легче. В квартире жарко и душно, Антон не трогает кран у радиатора, чтобы сбавить температуру — вместо этого открывает окно в единственной комнате на микропроветривание, бредёт на кухню, садится на табуретку у окна и льёт себе остатки рома в обычный стеклянный стакан для сока: ничем получше пока так и не разжился. Выходит чуть больше половины. Нормально. Завтра зайдёт в магаз и купит чего-нибудь ещё.
Антон выпивает полстакана в три присеста: горько и противно, грудь жжёт, на голодный желудок вообще запрещённый приём, но ему-то теперь какая разница? Гастрит, если и успеет появиться, станет меньшей из проблем. Он шарит рукой по подоконнику, ищет пачку сигарет, зажигалку. Открывает окно настежь и закуривает. По плечам, со всего размаху, ударяет поток холодного октябрьского воздуха, разгорячённое после душа тело тут же твердеет, кожа идёт мурашками. Дым заливает лёгкие.
Время — самое начало одиннадцатого, давно пора спать. Свет горит только в коридоре. Окна выходят на Варшавское шоссе, по которому, сливаясь в единую светящуюся линию фар, мчатся автомобили. Позади видны красно-белые трамваи — ещё ходят, наверняка полупустые (издалека не видно). Людей с его шестого этажа не разглядеть: всё поглощает темнота, фонари светят бледно, неровные рыжие лужи пятнами лежат на тротуаре вдоль дома, но по вечерам здесь редко кто появляется. Надо было квартиру поближе к Главкино снимать...
Антон сидит в одних трусах, задрав ногу на ногу, курит медленно, пепел стряхивает прямо из окна, игнорируя заполненную окурками пепельницу. Надо бы маме позвонить…
Как только Антон думает об этом, на всю квартиру раздаётся другой звон — из прихожей. Кто-то очень хочет попасть к нему в гости на ночь глядя. Он вообще-то никого не ждёт, но мало ли кто и что. Антон, зажав остаток тлеющей сигареты между губ, идёт ко входной двери. Вынимает сигарету изо рта, прислоняется к глазку: на тёмной лестничной площадке едва угадываются знакомые черты.
— Арс?
— Я.
Антон открывает дверь, заходит вглубь коридора, облокотившись на стену. Сигарета возвращается в рот. Арсений разувается, снимает куртку, по-хозяйски вешает её на крючок и шествует на кухню, включая там свет. Немного удивлённый Антон идёт за ним, делает последнюю затяжку и тушит сигарету, укладывая её в пепельницу поверх других. Ещё немного — и эта гора из табачных трупиков начнёт рассыпаться.
— А ты чего…
— Бухаешь в одиночку? — Арсений перебивает Антона, рассматривая пустую бутылку рома и такой же пустой стакан рядом. Не похоже, что Антон выхлебал всю бутылку за раз: слишком трезвый для этого, но блики ламп отражаются в уже стеклянных зелёных глазах.
— Подбухиваю. Так чего ты приехал? Что-то случилось? — Антон выходит из кухни: у него не убрано, в раковине посуда уже неделю стоит, на столе крошки, подоконник в пыли.
Арсений всё это осматривает тяжёлым взглядом и тоже выходит из кухни, выключает свет, идёт в комнату следом. Антон уже сидит на диване, смотрит хмуро. Каждый знает, что ночные визиты не случаются просто так, что обязательно после них происходит что-то неприятное или даже плохое. Арс садится рядом, полубоком к Антону, отвечает:
— У меня-то ничего не случилось. Зато у тебя — да. Полтора месяца прошло, Антон. Пора рассказать, потому что, как я вижу, один ты не справляешься, уже даже ребята начали это замечать.
Антон вздыхает. Жалеет, что ром закончился именно сегодня, сейчас бы ещё полстаканчика не помешало. Он смотрит на Арса, жуёт губу задумчиво. Ответ всё никак на ум не идёт, но, благодаря выпитому, ему почти не страшно, и сердце бешеное тоже из-за градуса в крови, а не из-за понимания, что время правды пришло, больше ему не дадут тянуть кота за яйца, как бы ни хотелось.
— Ну, раз приехал, то и догадки с собой привёз? — наконец спрашивает Антон.
— Одна, — кивает Арс. — И она охуеть как не нравится мне.
— Ну?
— Ты влюбился?
Вместе с правдой подошло время для очередной точки невозврата. Антон тянет до последнего, молчит, но знает, что сказать придётся. Он же не врёт Арсу никогда.
— Да.
— Безответно?
— Да.
У Арсения внутри всё обрывается: его догадка подтвердилась, в горле будто камень застрял, распирая стенки изнутри — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Пальцы непроизвольно дёргаются, вакуум внутри постепенно сужается, и застрявший в глотке камень тяжело ухает вниз, сразу в желудок.
Молчат несколько минут. Антон на Арсения не смотрит — пялится в чёрный экран телевизора, пальцами постукивает по голой коленке, ждёт. Арсений тоже ждёт, когда спазм боли отпустит его, ослабит напряжённые нервы, даст возможность заговорить снова.
— Так… Этот человек знает?
— Нет.
— Какого хера, Антон? — Арсений возмущается. Он ёрзает на месте, подсаживается ближе. — Почему ты даже не пытаешься что-то сделать? Как-то это исправить?
— Потому что шансов у меня нет, Арс. Успокойся. «Влюбина» или «Антивлюбина» ещё никто не придумал, чё толку пустой кипиш поднимать?
— Ты даже не пытался. И я теперь должен успокоиться? Может быть, мне ещё пожалеть тебя, что ты сидишь на жопе ровно и ждёшь, когда сдохнешь? Шанс есть всегда.
— Не всегда, — теперь и Антон начинает злиться. Пришёл к нему, мать Тереза, блядь, покровитель всех несчастных, и делает вид, что любую проблему можно решить, если начать что-то делать. — Ты нихуя не знаешь, Арс, завались.
— Так. — А вот это уже серьёзно. Они с Антоном никогда не позволяют так разговаривать друг с другом. Приходится попытаться успокоиться. Получается совсем немного. — Это он или она?
— Он, — Антон как будто отгрызает это слово от самого себя, как плоть, и выплёвывает это кровавое месиво в услужливо подставленные Арсением руки.
— И я его знаю?
Антон смеётся: в полупустом желудке булькает полстакана рома. Он отвечает:
— Ты его знаешь, Арс. Возможно, даже лучше, чем любой из нас.
— Я не думал, что ты… В смысле, я думал, ты натурал.
— Ага. Я так тоже думал, пока не въебался в это… — Он хочет добавить «дерьмо», но останавливается: едва ли Арсения можно сравнить с чем-то подобным. А вот всю сложившуюся ситуацию — легко.
— Так кто это? Просто скажи уже, нехуй тут со мной в угадайку играть.
— Ой бля… — Антон закрывает глаза. Он, конечно, знал, что легко не будет, но и что так сложно — тоже. И как люди в любви признаются? Как он сам на это пошёл целых два раза, откуда в нём каждый раз наскребалось столько смелости? Видимо, она уходит с годами. Или в последний раз он вычистил последнюю, отдав её Наде вместе со своей любовью.
Арсений не сводит с Антона внимательного взгляда. Видит, как у друга начинают подрагивать губы, трясётся подбородок, глаза сжимаются совсем плотно, как в детстве, когда кажется: если зажмуришься и закроешь уши, то все страшилки тут же уйдут. Арс кладёт Антону руку на колено, сжимает в привычном жесте поддержки, как они оба делали это сотни раз.
— Шаст… кто это?
Антон не поворачивает головы, не открывает веки: боится, что из глаз ливанёт. Воздух внутри дребезжит, выходит рваными потоками, тяжёлый и густой, как кровь. Сейчас он совсем немножко пьян и вовсе не немножко несчастен.
— Ты, Арс.
«Ты, Арс. Ты. Арс. Ты — Арс. Тыарстыарстыарс…»
Блядский боже.
Арсений молчит. Он… удивлён. Шокирован. Расстроен. Сердце ноет от боли при виде Антона, который всегда светился энергией, сочился светом, как самое спелое, наливное яблоко из волшебного сада, и вдруг начал портиться, бледнеть и вянуть. И нет в Арсении никакой злости — только глубокая растерянность, один большой вопрос: а дальше-то что делать? Как быть? Взрослых такому не учат, жизнь не готовит к этому заранее. Арсений чувствует себя таким беспомощным перед сложившимися обстоятельствами. Он очень любит Антона, Антон — его самый лучший друг, самый близкий, после родителей, человек. Но он не может найти в себе то, что спасёт Антона от смерти. Не может найти и сделать с этим тоже ничего не может.
Арсений берёт руку Антона, сжимает в своих пальцах, кладёт на своё колено и поглаживает выступающие костяшки.
— Сколько уже?
— Месяцев пять… С той поездки к тебе.
— И ты молчал? Ты понимаешь, что ты уже мог… — Арсений не может закончить это предложение: слишком оно уродливое и противное.
Но Антон его понимает, как всегда. Дёргает головой, поворачивается. Щёки сухие, но на нижних ресницах застряли блестящие крохотные капли.
— Понимаю. И что я мог? Я пытался поговорить с тобой об этом столько раз… Да и какой смысл, сути дела это не меняет… Ты меня не любишь, и я не могу от тебя это требовать, я же понимаю всё, не тупой. И винить тебя не могу. Ссал только, что ты ещё и дружить со мной прекратишь, и чё мне тогда?..
— Да с хуя ли это я должен прекращать с тобой дружить, совсем ебанулся? — Арсений на мгновение забывает о боли — его топит возмущение и обида, он с перепугу даже материться начинает. — Хорошо ты обо мне думаешь.
— Прости. Сложно оценивать такие серьёзные вещи.
— Да ладно, — голос Антона возвращает к реальности. — Как ты себя чувствуешь? Сколько у нас ещё есть времени?
— Нормально. Сезон отснимем, тур, думаю, продержусь.
— Ну а времени у нас сколько? Ты в центр обращался?
— Нахуя?
Арсений вздыхает вымученно. Трёт свободной ладонью щёку, отвечает:
— Завтра едем в центр. Сдашь анализы. Может, поговоришь там с психиатром или кем ещё…
Антон безразлично пожимает плечами:
— Ну и чё потом?
— Потом… — Арсений думает: «Да в душе не ебу, что потом», но вслух говорит другое: — Ну, потом посмотрим. Я рядом буду, сделаю всё, что смогу. Кто знает, может, у тебя такой большой срок из-за того, что я смогу полюбить тебя. Попробуем?
Антон смотрит на него удивлённо. Поражённо. Как мог бы смотреть на появившихся вдруг зелёных человечков или разжиревшего за ночь до состояния бульдозера Пашу, или как на остригшего волосы Серёжу. Или, чего уж там, как на Поза, резко разлюбившего футбик.
— Чё попробуем?
— Вместе быть, — спокойно поясняет Арсений. Он сам в ахуе, что говорит это, не уверен, сможет ли: он же с мужиками никогда… только он-то в любом случае не умрёт, а попробовать спасти Антона нужно, это даже не обсуждается. Это его желание, его святой, как говорится, долг.
Антон пожимает плечами: у него от удивления все слова куда-то пропали, наверное, выплюнул их вместе с признанием. Он кивает, типа, ну да, попробуем, но до него до сих пор не доходит смысл. Ему слабо верится, что из этого что-то выйдет, но он в любом случае ничего не теряет.
Из возникшего напряжения можно крутить канат. Арсений делает глубокий вдох и тянет Антона на себя, обнимает крепко, прислоняет его голову к своей груди и молчит. Внутри всё постепенно тлеет от страха и боли, от досады и злости на чёртов мир. Антон сидит в его руках, не двигаясь, застыл щекой на груди, в кожу упёрлась подвеска Арса, но ему не хочется шевелиться. Пахнет вкусно, ему тепло и спокойно. Ведь всё могло быть гораздо хуже. Арс мог двинуть ему и, разозлившись, уйти. А вместо этого — всё ещё сидит с ним и говорит, что попробует полюбить. Странный от макушки до пяток, но не за это ли Антон и полюбил его? За готовность помочь другому, за поддержку и… да за много чего ещё, наверное. Или ни за что вообще — просто полюбил и всё. Снег тоже не ждёт сигнала, чтобы сорваться с неба, — он просто идёт.