Тур открывает Екатеринбург. Уже первого ноября вся команда «Импровизации» прибыла в город, чтобы вечером дать концерт. Прилетели рано (начало десятого утра), потому что остальные рейсы их не устроили. Теперь Серёжа, Дима, Арсений и Антон расселись в холле отеля, на мягких диванчиках, пока Стас с Оксаной занимаются их заселением. Стас опирается на стойку рецепции локтями, время от времени посматривая на ребят. Оксана стоит больше за компанию: номера давно забронированы, она хочет поскорее получить ключ от своего и пойти смыть с себя всю грязь аэропортов, самолётов и трансферов.
— Шаста с кем поселишь? — Оксана клацает ноготками по экрану телефона, не поднимая взгляда.
Стас недовольно глядит на девушку по ту сторону стойки, уже пять минут пытающуюся отыскать их «куда-то затерявшуюся бронь». Девушка делает вид, что ничего не услышала, а может, ей действительно до пизды: нужно принять тот факт, что не все смотрят ТНТ.
— Шаст с Позом.
— Так и знала. Стас, не дури. Арс ещё два дня назад предупредил, чтобы мы их в один номер заселили. Не маленькие уже, ты им не мамка, чтобы веником гонять за каждое неровное движение, — Оксана блокирует телефон, убирает его в карман и щурит глаза: давай, попробуй со мной поспорь, дружочек.
Спорить что с ней, что с этой сладкой парочкой «Twix», бессмысленно. Заселит он их в разные номера, Арс всё равно Димку выгонит и с Антоном останется. Иногда Стасу казалось, что он действительно многодетный отец, который только и следит за тем, чтобы два обалдуя не выкинули очередные коленца.
Шаста с Арсом в итоге отправляют в один номер, да поскорее: с глаз подальше. Стас даже их взглядом не провожает: всё на совесть Оксаны. Пиздюлин пусть тоже она им вставляет для профилактики, когда Арс в очередной раз решит поиграть в свои любимые гейские игры натурала.
Антон с Арсением поднимаются наверх, таща за собой спортивные сумки и рюкзаки. Вещи не разбирают: завтра рано утром улетать, сколько им теперь предстоит этих отелей и гостиниц разной паршивости повидать… даже представлять нет желания. Антон уступает Арсению душ, потому что хочет поговорить с мамой, пока никто не слышит. Даже Арс. Он дожидается, когда в комнате раздадутся приглушённые звуки капель, бьющих о кафель, и тянется к телефону.
Пока слышит гудки, вспоминает, как они с Арсом пару недель назад всё-таки дошли до центра для людей с СНЛ. Антон сдал все анализы только для того, чтобы узнать: осталось чуть больше полугода. Повезёт, если дотянет до мая. Первую неделю это понимание давалось особо болезненно, сейчас немного легче. Никто, кроме Арса (и тех сотрудников центра, конечно) так до сих пор и не знает, и Антон стоит перед выбором: сказать родителям сразу, чтобы дать время свыкнуться с мыслью о его скорой смерти, или не говорить ничего, чтобы эти оставшиеся полгода они прожили в спокойном неведении? Арсений не помог: несколько раз повторил, что решить Антону придётся самому. В этом деле нет верного или неверного выбора.
— Антош! Ты меня слышишь? — голос мамы, даже искажённый связью, звучит тепло и знакомо.
— Привет, мам. Да, слышу.
— Ты как? — в оба голоса.
Антон улыбается, говорит первым:
— Я нормально. А ты?
— Всё хорошо у нас, всё по-старому. Ты расскажи лучше про себя. Вы сегодня в Екатеринбурге?
— Ага. Завтра рано утром двинемся в Пермь.
— Арсений там как? Все морозы своими голыми щиколотками собрал?
Антон смеётся, смотрит на вторую кровать: поверх кремового покрывала лежат тёмно-синие, почти чёрные брюки, которые Арс снял перед душем. Конечно, они укороченные, с парочкой небольших дырок на коленях. Арсений безнадёжен.
— Да, — отвечает Антон. — Все собрал.
Мама тоже смеётся, говорит, чтобы он присматривал за Арсением и выкинул его штаны. Антон шутливо обещает так и сделать. Ещё несколько минут они говорят о всякой ерунде: о подругах мамы и их дочерях, неудачно вышедших замуж, об отце, о том, что в Воронеже, как обычно, тротуары залиты лужами, и некому залатать эти бездонные дыры. Говорят о том, что на ужин мама сегодня будет варить любимый куриный суп Антона, что каждый вторник они с отцом смотрят новые выпуски, что они оба скучают по нему и всегда ждут домой. «И Арсения своего бери, купим ему хорошие штаны. Постоит на рынке с голой жопой на картонке за тонкой занавесочкой, так сразу передумает». Антон снова смеётся, в груди тепло и приятно: мама шутит, как всегда, специфично, но очень точно: Антон всё детство провёл на этих рынках, примеряя джинсы, стоя на картонках, пока город не заполонили всякие ТЦ и крутые магазины с модным шмотьём, а главное, с нормальными примерочными, с зеркалами у стены, а не теми чудовищами, обмотанными в три слоя скотча и того же картона.
Напоследок мама ещё раз спрашивает, всё ли хорошо. Антон лжёт, что всё отлично, посылает матери поцелуй, прощается и сбрасывает звонок. Лгать он умеет так, что и глаз не дёргается, но маме — до сих пор совестно и страшно, как в детстве.
Антон откладывает телефон на прикроватную тумбочку, вытягивается на своей кровати, той, что ближе к балкону, и поворачивается спиной ко всему остальному номеру. У него перед глазами только пыльные прозрачные занавески и не задвинутые мерзко-серые, как грязь за окном, шторы. Из окна видна линия электропередач и кусок замызганного неба. И это — только начало.
∞ † ∞
Чем ближе концерт в Омске — тем веселее становится Арсений. К концу ноября он почти доволен жизнью, меняет свои укороченные стильные штанцы на нормальные, подбирает к ним яркую зимнюю обувь и тёплый длиннющий шарф ярко-малинового цвета. Смотря на довольного Арсения, Антон невольно и сам начинает улыбаться. Вся его жизнь в последние месяцы связана с игрой на публику и фальшью, он продолжает строить из себя самого весёлого человека в мире даже когда остаётся наедине с командой. Потому что говорить кому-то, кроме Арсения, о своём состоянии он не собирается: будет тянуть до последнего. Как будто ещё надеется, что всё обойдётся, но сам же невесело смеётся с себя: ничего не обойдётся.
Концерт в Омске через два дня, ноябрь быстро сменился декабрём, а улучшений до сих пор никаких нет. С середины октября прошло полтора месяца, а в их с Арсом отношениях толком ничего не поменялось: как была их дружба слишком близкой, так и осталась, разве что Арс выедал Стасу мозги чайной ложечкой, и тот смирился окончательно: теперь их всегда селили в один номер по умолчанию.
На сцене Антон отрывался. Заставлял себя забыть обо всём, выпивал перед выходом несколько таблеток и шёл шутить. Стас даже выдохнул спокойно: Антон разгрёб своё дерьмо, вернулся в норму, снова начал зажигать зал и помогать тянуть некоторые сценки. Всё словно вернулось на круги своя. Арсений даже чуть было не купился на этот обман: может, у него получилось? Может, Антону легче? Но нет: всё свободное время Антон спал, курил и пялился в телефон, ел по-прежнему мало и уже не прятал поглубже в мусор пустые блистеры обезболивающих.
К декабрю Димка и Серёжа начали это замечать, но Арсений сразу предостерёг их: нет. Не надо. Это опасная территория, даже не вздумайте ступать на неё. Это касается только его и Антона. Дима сразу перестал лезть, Серёжа обиделся и даже не стал делать вид, что всё хорошо. До появления Антона именно он был лучшим другом Арса, но Арс, кусок долбаёба, не может понять до сих пор две простые вещи: во-первых, Серёжа не винит Антона, а во-вторых, Антон ему такой же друг, как Арс и Димка. И он, блядь, имеет право знать, что всё это значит.
Но и Антон, и Арс молчат. Оксана со Стасом как будто ничего не замечают: они разгребают свои организаторские дела и всегда остаются чуть в стороне от ребят.
В Омск прибыли глубокой ночью, кое-как поспав в дороге после Новосиба. Антону такие ночные переезды даются тяжелее, чем раньше, он всё чаще хмурится, старается скрыться из виду: его раздражает постоянная потребность держать лицо перед ребятами, то, что он не может быть собой, продолжает играть вне сцены, хотя вообще-то он не актёр в полном смысле этого слова. Арсений считает, что каждый в душе немножечко актёр.
Заселившись в комнату, Антон даже не стал принимать душ: свалился на ближайшую к двери кровать, засыпая. Проснулся от того, что Арсений мягко теребит его за плечо:
— Шаст.
— А? Чё? — Антон резко открывает глаза.
— Ничего не случилось, успокойся, — Арсений ему улыбается, оглаживает пальцами лоб, убирая назад влажную чёлку. — Всё хорошо. Я хочу к своим съездить, поедешь со мной?
Антон закрывает глаза. Пальцы Арсения продолжили ласково гладить его лоб, так, как в детстве делала это мама, и каждое прикосновение отдавало всю глубину её платонической любви. Антон понимает, что для Арсения это важно: съездить к родителям, пока выдалась такая возможность. Меньше чем через неделю концерт в Воронеже, и он сам потащит Арса к своим, обязательно увидится с мамой, потому что, возможно, это будет их последняя встреча.
— Сколько время?
— Десять.
Заселились они в четыре. Значит, он достаточно поспал. Антон снова открывает глаза: Арсений уже одетый, умытый, причёсанный, красивый, как обычно. Антону, вот, башку надо бы помыть, поискать в сумке какую-то приличную одежду.
— Поеду. Щас ток покурю сначала.
— Мама уже нас ждёт, наготовила всего наверняка, там позавтракаем.
— Кто ещё едет?
Арсений качает головой:
— Только ты и я.
Звучит заманчиво. Звучит так, будто Арсений собирается представлять маме своего парня, но Антон родителей Арсения знает давно, глупо будет шокировать их чем-то подобным, учитывая, что быть геем Арсу осталось не так уж и долго. Антон встаёт с кровати и прётся на балкон: сначала курить, потом таблетку, потом всё остальное.
Мама Арса могла бы легко подружиться с мамой Антона: уж им было бы о чём поговорить друг с другом. Так думает Антон, пока сидит на чужой кухне и ест горячие драники со сметаной, запивая их сладким чаем с лимоном и мятой из огромной чашки, больше похожей на мини-таз. И вдруг аппетит появляется, башка помытая почти не болит, по пальцам сочится тёплое масло, Арс сидит рядом и подкладывает ему в тарелку ещё и ещё. Мама Арса на это одобрительно кивает: тощий Шастун — запрещённое зрелище для всех мам и бабушек. И раньше жиром не грешил, а за последние месяцы совсем осунулся.
Арсу хорошо: тепло после улицы, знакомая квартира пахнет совсем как в детстве, на плите — всё та же столетняя сковорода, на окнах знакомые занавески с яблоками и грушами. Часы над дверным проёмом тикают громко и надрывно. За окном валит снег. Антон рядом, жуёт, как в старые добрые времена, потому что перед мамиными драниками ещё никто никогда не пробовал устоять.
У Шаста даже румянец на щеках появился, короткие волосы топорщатся на затылке от плотной шапки, и Арсений на автомате тянет руку, чтобы поправить. Антон этого не замечает: слишком привычный жест для них. Зато мама замечает, улыбается ему напряжённо-тревожно, как будто что-то видит, что-то понимает. Арсений отводит взгляд, берёт со стола свою чашку и выпивает чай. Просит ещё, лишь бы отвлечься от этого.
Вечером концерт. И, конечно, он пройдёт не хуже и не лучше концертов в других городах. С одним только различием: рано утром им никуда не нужно будет выбираться: в Омске они пробудут ещё два дня, наверняка завтра съездят к Арсу все вместе, обязательно вечером, чтобы застать вернувшегося с работы отца.
Антон снова ляжет спать пораньше, с одним только различием: плескающийся в душе Арсений выйдет тихо, переоденется и ляжет к нему, прижмёт к себе покрепче, обнимет со спины и уснёт рядом. Сквозь сон Антон почувствует это, переплетёт их пальцы на своём животе, но ничего не скажет, как будто так и должно быть. Как будто все друзья спят вместе на полуторке в отельных номерах, как будто им не впервой такая близость.
Утро наступит обычное: не хуже и не лучше других, с одним только различием: каждый следующий город они будут засыпать вместе. Потому что Арсений очень старается полюбить Антона в ответ, но пока он способен только на искренние и безграничные, но слишком дружеские чувства.