— А что я должен на это сказать, Бельский? Сука ты легавая, чтоб завтра мне привёз: чистые, новые и хрустящие. Мне насрать, где ты их найдешь за вечер. Не поверю, что у тебя, падлы продажной, всё пусто, — Алексей нервно расхаживал по собственному кабинету, то и дело шаркая цепкой резиновой подошвой туфель о ковёр.

Фёдор то поправлял, то перекручивал кольца на пальцах, сидя в отцовском кресле и, едва ли заметно съежившись в попытке занять как можно меньше пространства, внимательно вслушивался в слова собеседника, доносящиеся из громкого динамика. Он точно никогда не позволил бы себе подобную наглость в присутствии хозяина этого рабочего места, если бы тот сам не указал пришедшему сыну на него. Басманов-младший уловил суть разговора: отец выбивал забытые долги из старых знакомых — «заработанных» денег едва ли хватило на полное покрытие счетов в частных клиниках, в которых юноша стал частым ходком в последний месяц после случившегося.

Он помнил Григория Лукьяновича, бывшего друга отца. В детстве Фёдора всегда забавляло несуразное сочетание низкого роста и длинной рыжей бороды у бандита — это делало его похожим на уродливого карлика из красочной книжки со сказками, что охранял несметные богатства в пещере. Охраной он, в некоторой степени, и правда занимался, да и, отличаясь особой жадностью, деньги любил. Ради них был даже готов слить мусорам своих же «коллег», за что и лишился доверия Басманова-старшего.

— И племянницу будешь свою искать по всем лесопосадкам. Головоломку устроим, вовек не соберёшь воедино — Алексей, как обычно, был верен себе в способах добычи желаемого.

Телефонные разборки слушать было невыносимо трудно: Фëдор то и дело корчился — то от острой боли, не утихающей целыми сутками даже после внушительного количества таблеток, то от того, насколько отец в корне неверно, как ему казалось, вëл дела.

Да, отец порой был слишком радикален в своих убеждениях, и хотя дела требовали жëсткости и твёрдой руки, в некоторых моментах необходимым было бы смягчить тон для успешной коммуникации. Хотя бы, опустить угрозы и запугивания в любом разговоре с собеседником.

И когда в телефонную трубку тяжестью посыпалось очередное презренное ругательство, Фëдор, будто не придумав ничего лучше и обратив секундой-другой ранее своë внимание на пачку сигарет, лежащую на дубовом столе, вытянул одну и, негромко кашлянув, поджëг.

Было совершенно не ясно: отвлëкся Басманов-старший на чиркание серной головки о поверхность коробка или учуял крепкий табачный дым, но одно было известно точно — Алексей был зол. Он яростно, с размаху, опустил телефонную трубку на стол — ещë чуть-чуть, и та бы не выдержала.

— Ты кем себя возомнил, выродок? — оскалился тот.

Фёдор лишь небрежно бросил едва ли початую сигарету в отцовскую чашку с холодным недопитым кофе на самом дне. Та, на прощание, характерно зашипела, нарушая напряжённую тишину.

— Не кажется ли тебе, что у тебя всё идёт через жопу только потому, что ты как старый, замшелый пень, живёшь в своих девяностых? И стратегии работы у тебя такие же дряхлые, как ты сам, — Басманов-младший скрестил руки на груди и откинулся на спинку кресла. Кожа неприятно заскрипела, отсылая на воспоминания, после очередного всплывания которых хотелось простирать мозг на режиме «супер-полоскание».

— Ты меня тут учить ещё будешь, щенок? — Алексей сдерживал себя, чтобы не сорвать на сыне весь накопившийся вследствие пренеприятнейшего разговора гнев — ещё не отошёл от всего. Но проглатывать подобные выпады не позволяли ни характер, ни несокрушимое любыми жизненными неурядицами чувство собственного достоинства.

В горле будто поднимался вязкий комок, и Фёдор запнулся, но продолжил:

— Решение проблем через перестрелки в двадцать первом веке стоит оставить для сценаристов дешёвых мусорских сериалов. Ты похож на ходячий архаизм… — но Алексей не дал закончить.

— Тебе ли мне рассказывать, как дела вести? Из-за тебя, — отец бесцеремонно ткнул пальцем юноше в грудь и повторил, — из-за тебя у меня сейчас проблемы! Не ты ли провалил всю работу?

Губы юноши сжались в тонкую линию.

Где-то в глубине души он понимал, что не прав, что он провалил настолько простое задание и уселся в самую, что ни на есть, глубокую лужу с холодным дерьмом, но до конца признать это не мог. И походы по врачам в последний месяц занимали всë свободное время, которое он мог потратить на пьянство и не присущий ему разврат.

Фëдор, погрузившись в собственные мысли, даже не шелохнулся, когда отец замахнулся на него, желая припугнуть. Однако, уловив полное безразличие сына ко злости, Алексей ударил кулаком по крышке стола, и репродукция «Всадницы» над рабочим местом мужчины едва качнулась, и будто бы остановилась в оцепенении, как только Басманов-старший с раздражением обернулся на неё.

Чëрт знает, почему в кабинете висела эта «Всадница», ведь, как Фëдору казалось, женщин отец ненавидел просто всей душой, даже сильных, таких, как мать… Она защищала его, маленького и слабого, всегда — ледяными колкими невидимыми лапами юношу вновь тянуло в болезненные воспоминания.

С каждым днëм температура на улице понижалась — то постепенно, то неприятными скачками; шли дожди — бесконечные, шумящие днëм и ночью.

— Дворники включи, не видно ни черта! — Иван старался разглядеть дорогу сквозь искривляющие запотевающее от контраста температур стекло нескончаемые потоки воды.

— Василич, вот ты мне скажи начистую: на кой чёрт мы катаемся по этой улице который день, растрачивая бензин попусту? — громоздкий бородатый водитель, очевидно, недовольно, обратился к спутнику, удивительно спокойно ведя авто.

— А на той, Мишаня, что я не люблю лишних вопросов. Ты как красношёрстная борзая себя ведёшь в такие моменты, ей богу! — Иван был заметно раздражён от любопытства сотоварища, а из головы который день не выходило произошедшее. Страх ответа перед Господом за ужасный проступок давил на душу тяжёлым камнем, что вот-вот был готов опустить на самое дно мутной реки раскаяния.

Медведь. Такое обращение он предпочитал в свой адрес. Правая рука, надёжный помощник в любых делах, верный давнейший друг Ивана. Казалось, такой человек просто не заслуживал его общества. Чернец, чей крест был грязно-ржавым от чужой крови.

Чёрный. Иван Чёрный.

— Ты лучше за дорогой следи, а не допрос устраивай, — сказал он, но уже намного мягче.

— А ты свой базар немного фильтруй, пока тебе за красного пса кто-то другой морду не намылил, — громила резко повернул руль, — и окрестности тут у нас ты прочёсываешь.

Водитель всë не понимал мотивации Ивана, а, может, и вовсе не хотел разбираться до конца. Всë-таки, в делах и разборках лучше не задавать лишних вопросов, в особенности, если кои не касаются собственной персоны.

Однако, Медведь, имея за плечами огромный жизненный опыт и не зазря прожитые годы, о многом догадывался — поведение Ивана было слишком резким в последнее время, и он словно сидел на иголках, то и дело обращая внимания на проходящие мимо фигуры. Он пристально следил за каждой сквозь затонированное стекло автомобиля, и в какой-то момент Михаил уловил закономерность.

Один типаж: худые, высокие и темноволосые — программа минимум. Но, по видимости, Иван так и не мог найти того самого человека, за которым следил — ни в одном районе города, ни в другом, ни даже на выезде за город.

Все, как одна похожие друг на дружку девушки, не подходили под известные одному только Ивану критерии.

«Девушка», — паззл, кажется, начинал складываться, и первая деталь была найдена в куче прочего хлама и неподходящих кусочков.

Щёлкнуло колёсико зажигалки. Чёрный затянулся крепкой сигаретой и, стряхнув пепел в открытое окно, выпустил в салоне серое облако дыма.

— Вань, не борзей, а? Ты мне скоро всю машину прокуришь, потом проветривай после тебя, — Михаил гортанно кашлянул, когда едкий смоляной дым донёсся до него в течение нескольких секунд.

Иван сделал ещё несколько затяжек, отвернувшись к окну, и выбросил по ветру недокуренное тлеющее табачное изделие.

— Поверни туда, — вытянувшись через сидение, он указал направление рукой, — сейчас ещё одним кругом объедем, и на сегодня всё.

Медведь мимолётно ухмыльнулся, скурпулезно складывая в голове следующие кусочки паззла: друг отказывается ездить на собственной машине на подобное «патрулирование» московских улиц… Боится чего-то, скрывается, перешёл кому-то более влиятельному дорожку? Возможно, в будущем всё станет прозрачнее, и туман догадок развеется, как это серое облако табачного дыма, обнажая истину.

В последний месяц Фёдор не выбирался никуда, за исключением изрядно раздражающих походов по больницам. В печёнках сидело немое осуждение персонала, пусть и за большие деньги они не смели высказать своё непрошенное мнение «о таких, как он».

Но, больше, чем гомосексуальность, в серых русских реалиях порицалось насилие. Пускай уж лучше считают его содомитом, чем думают, что сам виноват.

Однако, вечно сидеть в крепости собственного дома, поджав хвост, словно трусливая псина, и бояться, Фëдор не мог.

Как минимум, день сурка, состоящий из обхода дома в поиске какого-то занятия, мог наскучить, а сидеть в комнате, увешанной гобеленами и смотреть в одну точку, ожидая, пока всë закончится, и вовсе было смертной скукой.

Басманов-младший не привык ломаться под гнётом извечных трудностей, что преследовали его, кажется, каждый божий день. Он привык нападать, бороться, кусаться, болезненно вгрызаясь в глотку соперника — словом, делать всë возможное для устранения опасности.

Вот и сейчас он, одевшись гораздо спокойнее, чем обычно — неприметно, без вычурности, он отправился на разведку.

Ледяной дождь хлестал в лицо, и сильные порывы ветра поднимали волосы юноши, путали пряди, портя причëску — он быстро подсобрал волосы резинкой в низкий хвост, и отчего-то обернулся — может, подсказал внутренний голос, а, может, и правила движения, но что-то показалось ему слишком подозрительным.

— Ни шиша не видно в этом тумане, нашёл же ты удачное время для вылазки, Ваня, — Медведь снова занимал собой водительское сиденье и приличную часть пространства, то и дело ругаясь на запотевшие от первого утреннего заморозка стёкла авто.

— Вот не гунди, на этот раз точно поймаем. У меня внутреннее чутьё работает, как часы, — мужчина старался разглядеть знакомую лишь ему фигуру сквозь плотную стену дождя.

— Твоё чутьё водит нас уже третью неделю по одной и той же дороге, и, не понятно, что мы тут стараемся ухватить. Скажи по чесноку, во что ты в очередной раз вляпался?

Чёрный понимал, что если друг уже решил спросить напрямую, значит, он твёрдо намерен получить ответ и не успокоится, пока не будет удовлетворён разложенной по полочкам информацией. Просто так Медведь в чужие дела соваться не станет — Иван это знал.

А что ему говорить? Выложить, на раз, то, как он недавно изнасиловал человека, да ещё и своего пола? Так и сказать, и при том поделиться мельчайшими подробностями. Можно ещё поведать об особой атмосфере заведения, где тот обычно отдыхал от работы, дабы Михаил прикончил его сразу на месте, не церемонясь.

Иван нервно поправил тëмные очки и едва ли слышно цокнул языком, когда Медведь, проезжая по уже приевшимся ему дворам, сбавил скорость и повернул голову к нему, желая получить ответ в кратчайшие сроки. Устрашения моменту добавлял хват руля — казалось, ещë чуть-чуть, и тот согнëтся в почти расслабленных, но до ужаса сильных руках Медведя.

— Понимаешь, ханурика одного сбил недавно — вечером дорогу перебегал, весь в тëмном, так и не заметил, — придумывал на ходу Иван, теребя пуговицу пиджака, — Долго уже его не видел, вот и найти хотел, узнать, вылечился или нет. Я-то человек, знаешь, хоть и опасный, но верующий, — он продолжил чуть тише, — Бог — он ведь всë видит и всë слышит, а тот от меня извинений и не дождался, вот и езжу теперь, почти как грехи замаливать.

В конце своей речи Ивану отчего-то стало очень горько в горле, и тот хотел бы сплюнуть, но сдержался.

В глубине души мужчина понимал, что рано или поздно Медведь раскусит паршивый обман, придуманный за несколько секунд, но сейчас соврать было единственным возможным вариантом.

— Прямо мне под колёса бросился, то ли очередной суицидник, страдающий от великой любви, то ли наркоман какой-то. Всем им и так путь в могилу да преисподнюю, а мне потом до конца жизни прощения у Господа не вымолить, — Иван подчеркнул последней фразой свою идеальную ложь, надеясь, что это заставит друга полностью и безусловно в неё уверить.

— Были бы все такими набожными, как ты, Василич, — Медведь никак не смог сдержать улыбку в реакцию на причину его неспокойной жизни уже несколько недель, хоть и пытался.

— Вот поэтому, Мишаня, я тебе ничего не говорил. Я знал, что ты, как обычно, всерьез не воспримешь, — пожал плечами Чёрный и поспешил срочно перевести тему в сторону объяснения тёмному в религиозных делах Михаилу причину, почему наркоманов и самоубийц непременно отправляют в Ад.

Фёдор спускался по улице вниз, где-то на подкорке подсознательно понимая, что стоит развернуться и уйти в дом, запереться в комнате с ненавистными гобеленами и не высовываться до того момента, пока он сможет хотя бы свободно передвигаться. Хромая походка явно не располагала к бегству, в случае чего.

Иван, изрядно устав от длительного патруля многочисленных улиц — он сидел на заднем сидении с двух или трëх часов ночи, попросил Медведя ненадолго остановиться. Во-первых, чтобы размять затëкшие ноги, а, во-вторых, чтобы скурить ещë одну сигаретку и не получить, в лучшем случае, осуждающий взгляд, а в худшем, крепкую затрещину. Испугавшись такого в собственных мыслях по причине богатой фантазии, Иван вышел из машины прямо на газон, как-то скрючившись, скукожившись, как шакал, что вечно ходил возле Шерхана, и, вдруг выпрямившись и встав в полный рост, достал, не глядя, сигарету из пачки, что лежала в кармане, и сжал кончик сигареты передними зубами. Плюнула искрой старая зажигалка, и следом появился огонëк. Иван затянулся — медленно, со специфическим наслаждением, и отвернулся от машины. Медведь из салона не выходил, лишь открыл почти допитую бутылку воды и смочил горло.

Ледяной ветер кольнул песчинкой глаза, и мужчина, опустив сигарету, проморгался и вновь поднял голову. Его взгляд остановился на высокой и худой фигуре: та, озираясь по сторонам, шла по противоположной стороне дороги. Это был он.

Огонëк безумия загорелся в глазах Чëрного, и тот, бросив недокуренную сигарету в еще зелëную траву и ударив кулаком по капоту автомобиля, уселся на переднее сидение.

— Вот он! — со злобным азартом произнëс Иван.

Медведь подметил эту интонацию — никогда бы человек не отозвался так о спасëнном. Особенно, при радикальной религиозности.

— Сидим тут, если проследуем хвостом — спугнём, а несчастный едва ноги переставляет, — череда воспоминаний ударила в голову стремительно проматывающейся плёнкой. Он в деталях вспомнил то скребущее отвращение к себе — ещё в машине, когда осознавал масштаб сотворённого и избегал взглядом зеркала дальнего вида. Ивану хотелось верить, что причина этого совсем не в нём, но логика указывала на обратное.

— Не хочу я ещё один грех на душу свою брать, глядишь, с перепугу опять под колёса кому кинется, так и не отскочит, окаянный, — заключил мужчина, не отрывая взгляда от фигуры.

— Слушай, а прав ты был, он гарантированно чем-то ширяется, на рожу посмотри, — тон Медведя был откровенно осуждающим. В его кругах, мягко говоря, не признавали ни барыг, ни покупателей. Тех, кто впаривал дурь и осознанно губил жизни, по всем понятиям следовало опускать. К самим наркоманам Михаил относился не лучше — не считал их людьми в принципе.

— Ширяется-не ширяется, а все мы — твари божьи. Даже такие, как он. И только перед Богом на страшном суде и будем отвечать. Грех мне искупить надо, иначе спокоен не буду.

Михаил ничего не ответил, он разминал затёкшую от неудобного сидения шею.

— Вот если бы сбил я его насмерть — отмолил бы душу усопшего и был спокоен, ведь на то воля божья. Но послали мне такое испытание, значит я обязан пройти этот путь, — продолжал Чёрный, наблюдая за медленно удаляющимся Фёдором.

Едва ли Медведю успели наскучить разговоры богобоязненного друга, как из мыслей его выбил голос:

— Теперь поехали, быстро.

Резко скрутив руль влево, Медведь, словно наплевав на правила дорожного движения, пересëк дорогу, пока нет других машин, поперëк, к противоположной еë стороне, и чуть поджал газу, равняясь с Фëдором. Тот, завидев приближающийся незнакомый автомобиль, смутился на мгновение, а затем, поняв, кто может сидеть в салоне, спохватился и в мыслях уже собирался бежать, однако, поздно понял, что не может. Он был словно в ловушке: сбежать он не мог, запутать след — тем более, да и автомобиль при любом раскладе был быстрее него, хромого.

Фëдор замер в страхе пошевелиться, как только из машины, хлопая дверью, вышел, Медведь. Он стоял молча, не произнося ни слова, и будто бы ждал команды Чëрного. Тот, выйдя из салона, скорчил рожу притворного сожаления, так и сочащегося злобой и токсичностью, и подошëл к Фëдору ближе.

— Здравствуйте, — нейтрально протянул тот, ещë сильнее внутренне сжимаясь. По спине побежали крупные мурашки.

Иван хищно улыбнулся и, сжав предплечье юноши, произнëс, так, чтобы Медведь не услышал:

— Сядешь в машину.

И это был не вопрос, а, будто бы, приказ. Ослушаться того, кто физически сильнее, особенно, с преимуществом в виде крупногабаритного подкрепления, Фëдор боялся и, громко сглотнув, последовал за Чëрным.

— Подвезëм мальчишку до дома, — Иван успокоил Медведя жестом руки, и Басманову показалось, что тот сложил оружие, если оно, конечно, было в его руках, и это не была галлюцинация больного испуганного разума.

Он сел в машину почти без сопротивления, не считая крепкого упора ногами в пол прямо перед тем, как залезть в салон — Иван болезненно пихнул юношу в плечо и поставил ногу в тяжëлом ботинке прямо перед его ногой, надавливая.

— А оно, ведь, знаешь как, — начал Чëрный, присаживаясь рядом с Фëдором и закрывая дверь — те мигом блокировались, и единственный путь бегства вновь обрубили, — Если грехи не искупить, в Рай не попадëшь, а всë с банальных извинений начинается.

Автомобиль тронулся с места, и скорость всë нарастала.

Басманов понял из его речей, что человек явно не в себе и фанатичен по теме веры на грани с сектантством. Такие бы сжигали людей на кострах во имя своих убеждений, живя они, на веков так пять, пораньше.

После всего, что Иван уже сделал, было бы глупо сейчас ему перечить, а то и пытаться огрызаться, как с отцом. Было совершенно не ясно, как далеко он мог зайти, а громила за рулём не придавал ощущения безопасности, создавая своим присутствием куда более напряжённую обстановку.

Имея багаж нужных знаний, Фёдор понимал, что такие, как он, руководствуются в жизни зоновскими понятиями, как животное инстинктами, и их сразу можно различить среди толпы обычных людей по характерному выражению лица и тяжёлому взгляду. Все догадки подкрепляли наколки-перстни, но их значение не давала разглядеть волна паники. Снова насиловать его не станут, в присутствии второго — не по понятиям, за подобное Чёрный рискует сам свалиться из авторитетов в опущенные, а с другой… Этот человек работает на него и, кто его знает, насколько придерживается принципов.

Фёдор смог разглядеть один перстень — с плывущим от времени, но различимым изображением кинжала остриём вверх*, обвитого змеёй.

Он старался не смотреть Ивану в глаза, когда тот, напротив, всё ещё с неровно натянутой маской искреннего раскаяния, старался уловить его взгляд. Юноша не давал мыслям и эмоциям взять себя под контроль, истерику стоило отложить до времени, когда оно у него будет. Хоть, в данном предложении больше бы подошло слово «если», Фёдору думать о таком исходе совершенно не хотелось.

Автомобиль ехал и ехал, с каждой секундой всë приближаясь ко дворам близ дома Басманова.

Давным-давно, в беззаботном, казалось бы, детстве, которое у него отнял его собственный отец, Федя жил в огромном доме — он помнил это. Помнил длинные огромные коридоры и алое напольное покрытие с коротким ворсом — маленький Федя мог бы воображать себя звездой красной дорожки, но расшатанная психика не позволяла даже отвлекаться на детские игры. Каждый раз, когда мальчик проходил мимо кабинета отца, перед лицом всплывала картина, рвущая сердце.

Но Федя помнил не только это. В его памяти крепко засела библиотека с пыльными книгами — в семье, насколько помнил детский разум, любила читать только мама, и огромный зал, вечно пустующий в ожидании гостей.

Старый дом, хоть и богато обставленный, казался Фëдору полнейшей безвкусицей, и когда отец сказал, что им придется переехать, сдержанно обрадовался — так, как мог, как умел, но возвышенное чувство длилось недолго. Оно резко оборвалось в тот же момент, как Фëдор ступил на порог нового жилья — двухэтажной квартиры с ремонтом — с такими же вычурными обоями с позолоченным рисунком, выбитым на них, с огромными люстрами, что обычно висят в театрах, и с ненавистными ему красными коврами.

Он жил здесь уже несколько лет, но так и не смог полюбить собственный дом, который ни при каком раскладе не мог бы стать ему родным.

Фëдор, боязливо поглядывая боковым зрением в окно, опасался, что водитель припаркуется именно у его дома, по случайности выбрав свободное место. Ладони вспотели, и юноша, незаметно вытерев их о штаны, негромко сказал:

— Вот здесь, — он сглотнул, — Можете остановить здесь?

Медведь отреагировал как-то замедленно, будто пытался считать мысли Фëдора через зеркало заднего вида. Он не верил этому юноше, ведь тот явно что-то недоговаривал, ровно как и Иван.

— Дело ваше, — пробасил мужчина, — Проводишь, Вань?

— Провожу, — сухо ответил, ограничившись одним словом, Чёрный.

Времени на размышление и составление точного плана запутывания конкурента было в обрез. Понятно было лишь одно — нельзя выдать настоящий адрес.

Автомобиль остановился, протяжно скрипнув тормозами.

— Приехали, на выход, — Михаил заметно вымотался за ночь патруля и не пытался скрыть некую неприязнь к странному пассажиру. Ещё более смешанные ощущения вызывал его внешний вид — в кругах общения Медведя «таких» не жаловали.

Он повернул голову, уже напрямую обращаясь к Фёдору:

— Ручку не дёргать — она открывается мягко, дверью не хлопать, не у себя дома.

Однако, туго ходящая защёлка двери белого «Жигуля», как обычно говорил сам Михаил, не поддавалась содрогающимся в трудно контролируемом треморе рукам Басманова. Тот дергал за нижний рычажок, начиная понемногу закипать от нулевого результата. Ни сила, ни частота попыток на него не влияли.

— Да что за хлипкая молодежь пошла. Не трогай, сломаешь ещё, — вздохнул водитель и выщелкнул из паза ранее не замеченный юношей штырь-предохранитель на дверях.

Только покинув салон, через долю секунды Фёдор почувствовал, как на его плечо опустилась большая рука, придерживая от падения, для случайных наблюдателей, и удерживая от бегства на самом деле.

Медведь извлёк из бардачка небольшой сборник судоку, потрëпанный временем, и всем своим видом дал понять, что ему безразлично дальнейшее развитие ситуации, лишь бы Иван вернулся быстрее.

Басманов решил придерживаться плана, наскоро придуманного при выходе из машины: зайти в подъезд чужого дома по вызову в домофон — забыл ключи, с каждым может случиться, и подняться на лифте до верхнего этажа. Наверняка, в здании есть окно, выходящее во двор, и с высоты открывается вид на всю площадь криво оборудованной парковки и небольшого скверика — Фëдор совершенно безопасно для себя отследит отъезд машины и выйдет из дома, когда угроза минует.

Юноша прикинул в голове, в какой дом вероятнее всего следует зайти, но ход мыслей прервал голос Ивана:

— Дом какой? — просипел он и, отвернувшись в сторону, откашлялся. Жаль, Фëдор желал ему подавиться.

— Сорок шесть.

Десятиэтажка с грязновато-серой отделкой фасада не привлекала особого внимания — дом, как дом, совершенно обыкновенный, однако, она находилась дальше всего от Фединого дома, и площадка у подъезда была извечным сборищем мамочек с детьми и недовольных жизнью старушек. Ради безопасности Фëдор пренебрëг бы даже покоем — детские пронзительные крики словно рвали барабанные перепонки.

Юноша, чуть замедлив шаг, оглянулся назад, запоминая примерное положение автомобиля, но Иван будто подгонял его, не давая снизить и без того невысокую скорость ходьбы.

— Я ведь правда извиниться хотел, не знаю даже, что на меня тогда нашло — бес, наверное, попутал, — в голосе Чëрного не ощущалось ни грамма искренности. Он не сожалел.

Казалось, вся его вера была лишь прикрытием для гадких поступков, и постоянное замаливание грехов в церквях было показательной процедурой для общества, что его окружало, и для людей, что не могли оправдать его поведения.

— Господь-то видит всë, — пальцы впились в предплечье Фëдора, — Я у него пощады попросил, а он сказал: у Фëдора, раба Божьего, души грешной, сам вымаливай, и коли простит, грех отпущу, — глаза его недобро сверкнули, — Словами брать труднее, — кончиком языка Иван облизнул высохшую губу, — Поступками надо, материальным чем-то.

Фëдор напрягся, когда мужчина полез в карман. Замешкавшись, он не сразу понял, что эта пауза была теми несколькими секундами, что могли его спасти. Домофон уже ненавистого ему сорок шестого дома и панель с круглыми металлическими кнопками цифр. Юноша напряжённо вздохнул.

Была-не была, квартира номер тридцать три. Гудки казались вечностью.

— Кто это там? — раздался из трубки скрипучий старушечий голос.

Внутри Фёдор радовался, что первый пункт плана мысленно был отмечен как выполненный.

Иван копошился в кармане, позвякивая внушительной связкой ключей внутри.

— Я, — другой ответ на данный вопрос сообразить было трудно.

Вероятно, у женщины, находившейся по ту сторону трубки, проживал внук или сын примерно возраста Фёдора, и та, по счастливой случайности, не задав дополнительных вопросов, открыла дверь. Басманов поспешил срочно впорхнуть в подъезд, захлопнув тяжелые двери прямиком перед носом Ивана, но мужчина остановил его, крепко ухватив за предплечье.

— Да стой ты, окаянный! Успеешь ещё домой убежать, не задержу. Извиниться я хочу, — Чёрный таки выудил из кармана небольшой пакет люксовой ювелирной сети — в таких обычно отпускали некрупные изделия в квадратных коробках, и молча протянул его Фёдору.

Юноша пропустил мимо внимания этот жест и поспешил всё же войти в подъезд, стоя на пороге.

— Да на уже, иди, Господа ради, — Иван всунул пакет ему в руки, втолкнул вовнутрь подъезда хлопком по спине и поспешил удалиться сам, захлопнув за собой дверь.

Только оказавшись в подъезде, Басманов поспешил вверх по лестнице, надеясь увидеть на последнем этаже окно, из которого будет открываться хороший вид на парковку.

Но его там не оказалось. Вместо парковки и площадки была видна мусорка с переполненными грязно-зелëными контейнерами.

Не было другого выхода, кроме как набрать ненавистному человеку, что наиболее вероятно предоставит помощь.

Фёдор набрал контакт, что в отличие от остальных, не был никак обозначен в телефоне.

Отец не брал — ни в первый звонок, ни в последующие. Из трубки всë доносились гудки и механическое «абонент не отвечает, пожалуйста, перезвоните позже».

Юноша, находясь почти в полном отчаянии, уже подумывал о том, что идея выпрыгнуть не кажется такой и безумной, но гудки вдруг оборвались.

— Чего звонишь? — донëсся голос отца, и, Фëдор никогда бы ранее не признался себе в этом, был безумно рад его слышать.

— Забери меня, — холодно ответил Федя, сползая по стене с облупленной краской. Ему не были противны не бычки, ни полузасохшие плевки чего-то зеленоватого на полу, — И скорее, — юноша нахмурился и прикусил губы со всей силы, чтобы остаться в рассудке и не заплакать от безысходности, — Они меня поймали и запихнули в машину, водила — шкаф…

— Где ты? — перебил его отец, по-видимому, ставя на громкую связь — голос чуть ушёл на задний план, и внешние звуки проступили чëтче.

Наверняка, он уже собирался, но не чтобы спасти сына по причине беспокойства, а ради собственной выгоды — всë-таки, кошелëк с каждым днëм всë уменьшался в размерах.

— В сорок шестом, — Фëдор со стоном поднялся с пола и, чуть спустившись, прошëл к лестничной клетке, стараясь разглядеть в полумраке подъезда номер этажа, — Девятый этаж, кажется, — он прищурился.

— Не бегай там, и сиди на месте, сейчас подойду, — по всей видимости, тот услышал шаги по подъезду.

— Побегаешь тут, как же. Особенно, прямо сейчас, с больной жопой сорвусь и побегу впереди их железной развалюхи, — огрызнулся Фёдор, которому было абсолютно всё равно на то, услышит ли кто-то этот разговор сквозь тонкие входные двери.

— От дурной головы и задница страдает, сиди там, я сказал, — из трубки послышался звук отключения абонента от разговора.

Во время вынужденного ожидания нужно было чем-то себя занять, чтобы отвлечься от накатывающих волну истерики мыслей.

Превозмогая отвращение, Фёдор опёрся спиной о высокие перила, вероятно, последний раз видавшие краску в момент постройки дома. Пальто явно придется очищать от ржавчины.

Басманов извлёк из кармана всё тот же пакет, который по инерции всунул, поднимаясь по лестнице. Он не ошибся, это действительно были украшения. По открытии крышки было понятно, что под ней покоились внушительные серьги с крупными сапфирами и оплёткой из белого золота. Они ярко сверкали в свете фонарика на телефоне и отражались синими лучами на облупившихся стенах старого подъезда. Чёткий контраст двух слоёв населения.

— Под глаза подобрал, мудак, — выругался юноша и вернул коробку на прежнее место. Хоть ему и хотелось оставить её прямо здесь, душа требовала очередного перформанса, а эта безделушка могла с ним помочь.

В железную входную дверь постучали, затем ещё раз, более настойчиво. Внутри всё сжалось, и первой мыслью было то, что Чёрный вернулся за ним, в худшем случае, со своим карманным головорезом. А после раздался звук стандартного айфоновского рингтона.

— Выходи давай, или я так и буду здесь стоять? — это был Алексей.

Его голос был слышен достаточно отчëтливо, хоть и тяжëлая дверь заглушала звук. Фëдор коснулся кнопки открытия и, толкнув дверь, негромко пищащую датчиком, едва ли не снëс отца — тот вовремя успел отшагнуть назад.

— День, люди бродят, а ты выйти боишься, — Басманов-старший схватил юношу за рукав пальто и развернул, чтобы тот шëл по сторону стены дома — конкуренты заметят его с меньшей вероятностью.

Но всë-таки, на всякий случай, Фëдор опустил голову, склоняя еë, скорее, не в знак смирения, а чтобы притаиться.

До дома они добрались без проишествий — боковым зрением Фëдор пытался разглядеть в тени деревьев белое Жигули, куда, как ему казалось, едва ли мог уместиться громила. Для юноши оставалось тайной то, как Михаил, наверняка, имеющий большой авторитет в своих кругах, ездил на такой развалюхе. Тем более, с тонированными стëклами — уж это выглядело даже комично.

С такими размышлениями Фëдор и не заметил, как переступил порог квартиры. Отец бросил ключи на тумбу и принялся разуваться — он так торопился закрыть дверь квартиры, что не обстучал ботинки на лестничной клетке, и на коврике для обуви остались шмотки грязи.

Фëдор проскользнул на кухню, не обращая внимания на сдавленное отцовское «куда по чистому?» — к слову, чистота в доме уже давно была не его заслугой — и выудил пакет из кармана. Тот отправился в мусорное ведро, наполненное помоями почти до краëв — ещë немного, и тонкий тëмный пакет бы порвался. Юноша даже не побрезговал чуть надавить, отправляя фирменную упаковку в отходы.

Он удалился из кухни с гордо поднятой головой, с довольной усмешкой наблюдая за покрасневшим лицом собственного отца — тот был явно заинтересован и хотел поскорее узнать, от чего именно избавился сын.

Алексей проследовал в кухню, минуя влажные следы грязной обуви сына, и заглянул в мусорное ведро. 

— Интересно… — проговорил он, чуть закатывая рукав и подлавливая ладонью пакет. Тот был достаточно лëгкий, но, однозначно, не пустой — мужчина осторожно приоткрыл коробочку из красного бархата над кухонной раковиной. Серьги.

Сил на очередной скандал не было, и Алексей, тщательно вымыв руки с хозяйственный мылом, прошëл в зал, где, предварительно подложив ненужную газету на журнальный столик, бесшумно опустил на его поверхность открытую коробку с украшениями.

— Ничего не хочешь мне сказать?

Отец устало потëр переносицу и перевëл взгляд на сына.

— Мне от него ничего не надо, пусть подавится, — безэмоционально проговорил Фëдор, не желая более поддерживать разговора.

— Деньги на дороге не валяются, ты же знаешь, что мы на грани разорения? — он захлопнул коробочку, — Головой не подумал, что продать можно? Сдать, на крайний случай? Тебе не нужно, так отдай людям, — Басманов-старший сунул коробку в карман и удалился, громко шаркая тапочками по коридору.

Любые негативные события оставляют на душе тот или иной след, ложатся колотыми и рваными ранами, превращаясь в неизлечимые шрамы. Стирается настоящая личность, перерождаясь в её новое травмированное подобие. Цветок роняет лепестки, оставляя при себе лишь острые ядовитые шипы.