В моменты, когда Сергей тормозил на очередном светофоре Ленинградского и слившийся в единое пятно мир за автомобильными окнами вновь распадался на чёткие отдельные куски, тишина становилась совсем удушающей. Ни сигнализация светофоров, слышимая сквозь стёкла, ни громкое сопение Антона с заднего сидения не умаляли беспощадности этого вакуума неловкости. Арсений потянулся к бардачку и, нагнувшись чуть вперёд, открыл деревянную дверку, ища среди идеального порядка нужный провод. До Москва-Сити ещё минимум минут двадцать (благодаря Антону они все снова выехали позже и встряли в огромную пробку), а слушать это тугое завывание мыслей в голове больше невозможно. Не найдя искомого, Арсений выгнулся и спросил:

      — Серёж, где кабель?

      Сергей хотел ответить, что кабель в бардачке между пассажирским и водительским сидениями, а вот кобель сидит на заднем, но не стал и молча вытащил провод, протягивая его Арсению. Он, предпочитающий поездки в тишине, как никогда желал поскорее заткнуть эту глушь любыми звуками.

      — Пожелания, предложения? — без особой надежды спросил Арсений у Серёжи и Антона.

      — Похуй, — пробурчал Антон, всю дорогу не выпускающий из рук смартфон.

      Сергей пожал плечами:

      — Поддерживаю.

      — Ну хоть в чём-то вы сошлись, — пробормотал Арсений, подключая провода и начиная просматривать плейлист в телефоне на наличие чего-то, что удовлетворило бы желания всех троих. Это оказалось просто: Сергей почти не слушал никакой музыки, ему бы не понравилось девяносто девять процентов песен Арсения, зато с Антоном у него музыкальный вкус совпадал почти идеально. Немного замешкавшись, Арсений всё-таки включил композицию.

      — Чё повеселее не нашлось? — спросил Антон, закрывая глаза и облокачиваясь затылком на спинку сидения. Он любил эту песню, но от неё все внутренности сжимались и усыхали до состояния изюма, ещё одна строчка про умирающего в огне преисподней сиреневого мальчика и он, находящийся на пределе своих нервов, начнёт либо реветь, либо орать, что, в общем-то, для окружающих равнозначно плохо.

      — Я сразу спросил про пожелания, так что сиди молчи, — огрызнулся Арсений.

      Антон замолк. Сергей в их перебранку не ввязывался, он мягко надавил на газ, и машина тронулась с места.

      С момента того эмоционального взрыва на кухне прошло чуть больше недели, и с тех пор всё стало настолько плохо, что каждый из троих постепенно погружался в глубокое отчаяние, задаваясь одним и тем же вопросом: есть ли какой-то смысл во всех их стараниях? В ту ночь Антон постелил себе на диване, и после ещё пару дней спал там, пока Арсению не надоели эти показательные выступления. «Если ты хочешь наказать Сергея, то причём здесь я?» — спросил тогда он. С тех пор Арсений ложился посередине, разделяя Антона и Серёжу, и ему бы в голову не пришло, что сон между двумя любимыми людьми однажды может превратиться в такую муку. Он служил этим двоим плотиной, которая постепенно начинала протекать и разваливаться.

      Сергей и Антон друг друга игнорировали. Не разговаривали, не смотрели без надобности, никак не контактировали. При этом, когда Серёжа, напуганный и дезориентированный, просыпался по ночам с громким вдохом, именно Антон, с детства привыкший к ночным кошмарам Сергея, первым реагировал на это. Он вставал, шёл на кухню за нужным препаратом и стаканом воды. Арсений просыпался только от этого брожения по комнате и не сразу понимал, что происходит, а когда включался в ситуацию, Антон уже снова лежал рядом и обнимал его, в то время как сам Арсений обнимал свернувшегося под боком Серёжу. Так они снова засыпали, как набор из трёх ложечек, тесно прижатые друг к другу, близкие и разрозненные.

      О ночных пробуждениях, повторявшихся почти каждую ночь, Антон и Сергей не говорили, наутро опять делая вид, что не замечают друг друга. Никто из них не хотел идти на попятную, признавать свою вину и делать первый шаг к примирению. Этим оба раздражали Арсения, который продолжал метаться между ними, каждого понимая и одновременно с этим осуждая. Нелегко, всю жизнь занимаясь бегством друг от друга и всю жизнь оказываясь рядом, прийти к серьёзным отношениям, в которых всё нужно решать правильными поступками, тщательно проговаривать все мысли, чтобы они лучше усваивались как в своей голове, так и в головах партнёров, и при этом не иметь возможности выразить все чувства привычным способом: через постель. (С тех пор, как Серёжу выписали из больницы, ни у кого из них ни в одной из вариаций не было никакого контакта: каждый хотел, но понимал, что для секса втроём между ними проложен слишком толстый слой неловкости, а спать по отдельности казалось предательством.)

      В обед того же дня Антон попросил Арсения зайти к нему в кабинет. Арсений поднялся наверх и увидел пустую приёмную: рыжая Настенька, несчастная секретарша Антона, которой от начальника доставалось больше всех (и криков, и премий), отбыла на обед вместе с девочками-дизайнерами из команды этажом ниже, поэтому в кабинет всея студии Арсений зашёл без посторонних глаз и лишних вопросов.

      Антон стоял у окна и курил. Гнилое небо, прохудившееся мелкими колючими снежинками (конец ноября, а на улице до сих пор то плюс, то минус), отражалось в распахнутой оконной створке. Вид на стройку и кучу мусора от неё, кусок Пресненской набережной с тусклым мостом и грязь-грязь-грязь. Всё, как и год назад. Арсений никогда не полюбит этот город, но, благодаря Антону и Серёже, уже не чувствовал себя здесь чужим (потому что вчерашние чужаки уже через неделю считались в этом людском месиве своими).

      Заметив Арсения, Антон потушил сигарету, раздавив о дно толстобокой стеклянной пепельницы и, не закрывая окна, присел на подоконник. Арсений закрыл за собой дверь и, провернув замок на два оборота, подошёл ближе, вставая между разведённых ног Антона.

      — Что случилось?

      — Мне грустно, — пожаловался Антон. Эти детские слова, сказанные со взрослой интонацией иррационально напугали Арсения. Он не успел ничего ответить — Антон сжал его в своих руках, притянул ещё ближе и поцеловал.

      Поцелуй длился долго, и пальцы Антона то стискивали рёбра Арсения, то поднимались выше, то сжимались мягким нежнейшим капканом на шее, то на щеках, то зарывались в короткие волосы на затылке, то снова возвращались к рёбрам и талии. Арсений, отвечающий на поцелуй и возвращающий ласки, успокаивал Антона.

      — Я устал, — мягко прервав поцелуй, проговорил Антон, не отпуская Арсения. Он прижался своим лбом к его, кончик носа к кончику носа, близко так, что глаза не фокусировались на лице другого.

      — Да. А теперь вспомни, как плохо нам было без него, — ответил Арсений.

      Оба замолчали, вспоминая ту череду липкого горя и чёрного тумана, шлейфом тянущихся за ними изо дня в день, и сразу же происходящее сейчас стало не таким пугающим.

      — Уступи ему, Антон. Хотя бы на этот раз. Вы оба виноваты. Хотя, в общем-то, виноваты мы все, но решить эту проблему вы должны сами, я не могу всё время вас мирить, иначе вы никогда не научитесь ладить друг с другом без меня, понимаешь?

      Антон кивнул. У него в глазах застыли слёзы, и он снова притянул к себе Арсения, крепко обнимая его и кладя острый подбородок на его плечо.

      — Серёжа сегодня едет на терапию. Я уйду в магазин. У вас будет время поговорить. Хорошо?

      — Хорошо, — спокойно согласился Антон. Слёзы он так и не отпустил, но ещё долго держал Арсения в своих руках, жертвуя обеденным временем. Арсений баюкал уставшего Антона, надеясь, что эта глупая ссора закончится уже сегодня вечером.

      Домой Сергей возвращался в спокойном расположении духа. Впрочем, терапии, как и потраченные на них деньги, продолжали стрелять холостыми, и, возможно, дело здесь всё-таки заключалось не только во всех психотерапевтах, но и главным образом в самом Серёже: не имея желания открыться, он сводил все разговоры к общему знаменателю и единственным полезным из всех этих поездок оказывалось лишь продление рецептов на препараты. Он понимал, что это ещё более бессмысленно, чем ссора с Антоном (но зато менее болезненно). Если бы ему удалось открыть свой чёртов рот и начать говорить со всеми: с психотерапевтом, с Арсением, с Антоном. Если бы это было так просто, если бы он умел делать это с самого детства, а не искать утешения внутри себя, он бы сейчас так не мучил своих близких.

      Наверное, нужно всё-таки извиниться перед Антоном. Без детского обещания «я больше так не буду», потому что, во-первых, больше и не надо, достаточно и этого, а, во-вторых, не стоит обещать того, в чём не уверен. Спасало ситуацию присутствие Арсения. Рядом с ним всегда и всё получалось лучше, он каким-то невероятным образом настроился на Серёжу и понимал его намерения и слова, помогая облечь их во что-то более-менее сформированное. Сам Арсений делал Сергея более совершенным, чем он есть (хотя на самом деле просто помогал Серёже раскрыться и вселял внутреннюю уверенность в свои силы).

      Тем вечером квартира встретила Серёжу тишиной и темнотой. Только из зала в коридор вытекала ровная полоска белого света от напольной лампы. Что-то не так. Сергей щёлкнул выключателем, и, сощурив на мгновение глаза, стал всматриваться в очертания квартиры. Всё то же самое, всё на месте… кроме ботинок Арсения и его верхней одежды. И так внезапно план Серёжи начал крошиться кусками, потому что один он ничего не сможет сделать, и куда делся Арсений непонятно, потому что ни о чём таком утром он не предупреждал.

      В тот момент Сергей понял, как чувствовал себя Антон в его лофте: лишним, в чужой квартире без прав и возможности реализовать свои желания. Не ему одному эти отношения давались тяжело, не он один тратил на это силы и опускал руки, не получая никакого результата. Несколько секунд Серёжа стоял, не двигаясь — пытался решить, что делать дальше? Продолжить игнорирование Антона? Или попробовать извиниться перед ним один на один? Дождаться Арсения? Что он должен сделать? Что из этого правильно?

      На звук открывающейся двери из зала вышел Антон. Он встал, опираясь плечом о стену, скрестив на груди руки (от лишнего соблазна: будь это Арсений, Антон бы к этому моменту поцеловал бы его уже несколько раз и помог бы снять верхнюю одежду, но так как это Серёжа, выбор сужался до варианта «стоять на оптимальном расстоянии и ждать»).

      — Где Арсений? — Серёжа снова зашевелился. Зашуршало тёплое меховое пальто, лязгнула зацепившаяся за внутреннюю подкладку подтяжка, щёлкнула, возвращаясь на плечи.

      — В магазе, — тихо ответил Антон.

      — Надолго?

      — Не знаю.

      — А почему вместе не пошли?

      — Потому что у нас всё есть из еды, он пошёл покупать всякую херню, а мне было впадлу идти куда-то.

      — Ясно.

      Антон, выполнивший свой долг и встретивший Серёжу, вернулся в зал. Нормальный разговор таким образом даже не мелькал на горизонте. Нужно как-то собраться и пересилить свою обиду. Пока Антон раздумывал, с чего начать, Серёжа бродил по квартире: щёлкали выключатели, раздавались тихие шаги, едва слышимые скрипы дверей и какое-то шуршание на кухне. Сидя на краю дивана Антон всматривался в заблокированный экран смартфона, разглядывая своё отражение и пытаясь вызнать у мира, в чём смысл жизни и есть ли ответ на все вопросы. Телефон молчал, а лучше бы сказал «сорок два» и сломал Антону мозг, избавив его от жалких потуг наладить свою личную жизнь.

      В зал вошёл Сергей. Сделал два шага и опустился на диван рядом — на самый край, как и Антон, будто готовился к экстренному побегу от предстоящего разговора, который ещё не начался, но уже тяготил.

      — Хочешь, я уеду? — спросил Сергей.

      Антон нахмурился. Он ожидал чего угодно, но этот вариант — самый логичный и очень вписывающийся в характер поведения и мыслей Серёжи — он как-то совсем упустил, а потому растерянно ответил:

      — Это с хуя ли ещё? Опять начинаешь?

      — Ничего я не начинаю. По тебе видно, что ты мне не очень рад, и я понимаю, почему. Может, нам изначально не стоило даже пробовать. Не просто же так у нас с тобой всю жизнь ничего не получалось.

      — У нас не получалось, потому что ты не давал нам шанса попробовать. Я предлагал тебе отношения, помнишь? Ты отказывался, уходил. И тогда ты тоже ушёл, и я тебя отпустил, и Арсению не дал пойти за тобой, здесь мы все пизданулись конкретно, но тебе не нужно было уходить и всё решать за меня и Арсения. Всё можно было обсудить.

      — Ну вот теперь мы попробовали и что? Грызёмся, расстраиваем друг друга и Арсения.

      — Серёж, — Антон потянулся и отложил телефон в сторону. Потёр лоб, сложил руки между коленями, тут же высунул их обратно, сцепил в замок и снова расцепил. — Я хочу быть с тобой не для того, чтобы Арсу угодить. Я сам этого хочу, и уже давно, не просто же так я просил тебя попробовать отношения со мной. Но ты не подпускаешь меня к себе, и мне кажется, честно, что я исчерпал свой лимит попыток. Я уже не могу и не хочу пробовать снова приближаться к тебе, потому что ты не готов меня подпустить, и хуй знает, будешь ли готов хоть когда-нибудь.

      Антон замолчал, собираясь с мыслями. Он сказал ещё не всё, что хотел. Сергей его не перебивал: то ли не знал, что ответить, то ли ждал продолжения. Протерев вспотевшие ладони и колени, Антон снова заговорил:

      — Давай честно: раз мы решили быть втроём, то нужно обсуждать всё с двумя и говорить обо всём прямо. Ты хочешь быть со мной или только с Арсом? Если только с Арсом, то нам нужно решить как-то, что делать дальше: либо мы будем жить втроём, чтобы ему было хорошо, но при этом, честно тебе скажу, я не смогу всё время игнорировать свои чувства к тебе, если ты всегда будешь рядом; либо мы разъезжаемся, и Арсений у нас будет, как дитя развода, метаться от тебя ко мне и снова мучиться только потому, что мы с тобой не смогли решится на что-то большее, чем секс.

      — Ты дурак! — восхищённо выдохнул Серёжа. — Какой же ты дурак!

      — Чё опять? У тебя есть варианты получше? Отвергаешь — предлагай.

      — Вы оба мне нужны! — Это же очевидно, зачем Антону говорить все эти страшные слова, разве он не понимал, как сильно нужен Серёже? (Содержание.)

      Антон снова потёр лицо руками, пожал плечами:

      — Ну и что? Я тебе всегда был нужен: как объект для секса, для ненависти, для чего-то ещё, я не знаю. Что меняет моя «нужность»?

      Сергей задумался. Задумался о том, о чём давно пора и что игнорировал на протяжении долгих лет. Это содержание чувств всегда по-разному влияло на их форму: время от времени Сергей, даже ненавидя Антона и желая ему смерти, понимал, что умрёт следом. Время от времени, в те дни, когда на Антоне сходился весь мир, Сергей страдал от неполноценности и неприятия себя, он не мог представить Антона, такого светлого и улыбающегося, рядом с собой. Всегда, вне зависимости от преобладающих к Антону чувств, Сергей винил себя и ненавидел свою зависимость от Антона, от его, пусть бы даже и косвенного, присутствия в своей жизни. И теперь, когда содержание чувств изменилось, утеряло ненависть и оставило любовь, форма трансформировалась вслед за ней. У них появилась возможность, спустя столько лет, начать что-то похожее на здоровые отношения, а они всё равно продолжали болтаться в прошлом, копаться в старых воспоминаниях и моментах, о которых давно пора бы забыть.

      — Я хочу быть с тобой, — сказал Серёжа. (Форма.)

      — «Хочу» здесь мало, — Антон покачал головой. — Может, и я что-то делаю не так? Что-то, что мешает тебе подпустить меня? Может, я слишком давлю на тебя или тороплюсь, но я всю жизнь ждал этого, хотел иметь возможность свободно выражать свои чувства к тебе, и теперь, когда мы к этому близки как никогда, у меня плохо получается регулировать свои тормоза.

      — Ты всё нормально делаешь, просто я такой… не знаю, почему мне так тяжело смириться, что ненависти к тебе больше нет. Я потерял её где-то, наверное, в больнице. Потому что я до сих пор вспоминаю тот вечер какими-то обрывками, но хорошо помню то ощущение, когда я так сильно любил тебя, что это причиняло мне боль и рождало ненависть. Я так злился на тебя за то, что ты забрал у меня всё, я так боялся потерять Арсения, потому что у меня никогда не было тебя, и я не хотел снова оставаться один. И теперь во мне нет ненависти, но я так привык к ней, что не знаю, как к тебе относиться и как дать понять, насколько ты мне нужен и важен.

      Всё. Это максимум, который Сергей смог выдавить из себя. Это его апогей, и все остальные слова (а их много-много-много) не лезут из горла, упираясь в зубы и цепляясь за язык. Нет смелости попросить прощения, потому что страшно его не получить.

      Серёжа поднял глаза: Антон всё время смотрел на него, не отводя взгляда, и это немного пугающе, но в то же время так интимно и близко. Эти глаза смотрели без осуждения, только с усталостью и отчаянием. Антон не готов отпустить форму, смириться с тем, что его содержание так и останется навсегда нераскрытым, ему так страшно, что Серёжа согласится на это, что они снова разъедутся, и Арс снова станет единственной связью между ними.

      Сергей двинулся ближе, сел вплотную к Антону и крепко обнял его. Антон подхватил его под бёдра, потянул вперёд, усаживая к себе на колени, целуя в лоб и висок, потому что хотя бы это он заслужил, потому что хотя бы это Серёжа не смеет отобрать у него: минутную слабость перед очередным нажатием на тормоз.

      Сергей поднял голову, и Антон слегка отстранился, пытаясь найти в лице напротив что угодно. Не успел: Серёжа наклонился ещё ниже и поцеловал его. Крепко и влажно, он мучил губы напротив несколько долгих минут. Целовал, целовал, целовал, вспоминая этот редкий вкус, гладкость зубной эмали, щербинку между передними зубами, искусанные изнутри слизистые щёк, обветренные корочки снаружи, колкие и размокшие от слюны. Запах сигарет и всего остального, теряющегося на фоне табака. Длинные тёплые пальцы на щеке. Закрытые глаза, родинки на переносице, похожие на мелкие веснушки. Как он мог избегать всего этого столько лет?..

      Перед сном Серёжа сам уложил Антона посередине. Он оттеснил длинное худое тело с краю к центру кровати, лёг рядом и поцеловал уже распробованные за вечер губы. Арсений выдохнул: наконец-то.

      Затянувшийся поцелуй Антона и Серёжи.

      Руки Арсения и Серёжи на животе Антона.

      Последние остатки неловкости, витающие в воздухе, дали им троим надежду на лучшее.