На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел,

Два крыла, крестообразно.

Б. Пастернак/Пугачева

Манная каша — это совсем несложно. Ну, по мнению Вити. Даше же приготовление такой, чтоб не подгорела и без комков, виделось великим кулинарным искусством. Несколько кастрюль оказалось перепорчено, пока у нее наконец, получилось съедобно. Зато смотреть, как Витя моет эти самые кастрюли, было отчего-то захватывающе. Наверное, потому что дома у Даши папа никогда не мыл не только кастрюль, но даже тарелок. Это — женская работа. Но вот Витя мыл и не смущался. Хотя… может, все потому, что он пока еще как бы не мужчина, а подрастет и тоже перестанет? Кухонные уроки продолжались недолго, Даша даже пожалела, что научилась так скоро… Вот историю с манкой можно было растянуть хоть еще на раз.

Даша реже видела друга: если раньше остальные едва смотрели в его сторону, то теперь от одноклассниц не было отбоя — наперебой приглашали Витю к себе домой заниматься математикой. Пичкали тортами и пирогами, даже сникерсами и жвачкой. А у Даши на кухне стояли желтоватые от времени тарелки, да вложенная между стеклом шкафчика и рамкой вырезка из журнала — коварная царица с зеркальцем. 

“Кто на свете всех милее?”

Щеку царицы пересекала полоса скотча, заостряя и без того точеную скулу.

“Кто твой самый-самый лучший друг?”

Анкета, разубранная фантиками и наклейками японских большеоких школьниц, неизменно отвечала: “Даша Кравцева”.

Сникерсы Витя относил Андру, а жвачки отдавал Даше — не нравились. Особенно часто угощала ими Лера Аверкович, от нее приходили розовые кубики, обернутые в приторные истории любви. Наверное, Лера считала, что никто, кроме Вити, не знает о ее чувствах. Однако все было строго наоборот: Витя понятия об этом не имел, а Даша сразу догадалась. И терзалась выбором, стоит ли говорить. Потому что… вдруг Витя тогда станет дружить уже не с Дашей, а с Лерой? У Даши, например, не такие длинные косы, и ростом она ниже, в маму. Мама над своим росточком смеялась: “Не модельный, зато и диет соблюдать не надо!”, а Даше вот было не смешно.

Ближе к концу весны Вите Майор внезапно купил джинсы, настоящие, с биркой от Levi’s, и куртку с кучей блестящих замков, а Андрюшке — джинсовый же комбинезончик. Когда Даша увидела Витю в незнакомой одежде днем, перед началом уроков, то поначалу заробела подходить. Замерла на ступеньках подъезда, рассматривая знакомого-незнакомого мальчика, что ждал ее внизу. Челка отросла в противовес выбритому затылку, и едва не касалась губ. Ресницы чернее обычного, словно напитались краской от куртки. 

— Ой, Вить… какой ты, — все, на что ее хватило.

А вот некоторые одноклассники, и уж конечно, все одноклассницы оказались более красноречивы. Облепили — не протолкнуться. Витя смущенно улыбался, пожимал плечом, искал глазами Дашу. Даша стояла у стены, демонстративно сложив руки на груди, и смотрела на квохчущую толпу у своей парты. Ждала, что Витя рассердится и шикнет, или там по столу ударит, разгонит этих куриц по насестам. Ударил звонок, Дашу по макушке, а курицы разлетелись сами.

Всего лишь одежда. Но сколько от нее бед! На улице теперь Даше казалось, все оглядываются на странную парочку и думают, как они не подходят друг другу. Вот бы тоже джинсы… Только у мамы ведь не попросишь — Даша не дура и знает, что почем. Можно только мечтать. И надо бы, наверное, изо всех сил стараться быть такой, чтоб, даже учитывая старомодные платья и серые колготки, не хотелось Вите разговаривать ни с кем другим. Но Даша не могла себя заставить лишний раз даже улыбнуться. Постоянно тянуло швыряться всем, что под руку попадёт, и дуться в углу. Чтоб подошли и утешили. Но не подходили и не утешали. Совершенно никто, даже мама.

Витин пенал валялся на полу, растоптанный. Сломанные ручки блестели пластиковыми остриями, похожими на куски тонких сосулек. И это не в первый раз. Волков усмехался, сидя на парте: ничего не докажут.

Мишка Галоян прямо налетел на Витю в коридоре, а когда тот возмутился, попер грудью, щурясь:

— Ну и чо? И чо ты мне сделаешь?

Витя отступил. Не в первый раз.

Но в этот — Даша смотрела. И в ней боролись огненный стыд за то, что он не дерется и страх, что все же подерется. Но страха оказалось все же больше, достаточно, чтобы подскочить, взять Витю за холодную сухую руку и утащить подальше от всех, под лестницу, к запертой кладовке технички. Обнять, утешая, молча извиняясь за свои мысли.

— Это бессмысленно.

— Что? — Даша откашлялась, вынырнула из кисловатой темноты Витиной куртки и посмотрела наверх, в лицо, расплывавшееся в полутьме.

— Наверное, всё, — улыбнулся Витя, — но сейчас я про драку. — Всех дебилов не поколотишь.

— Но хочется  иногда, да? — хихикнула Даша.

Витя повел плечом.

— Нет, не хочется. К тому же входные данные не равны, а вступать в любое столкновение без шансов на победу глупо.

— Ну… Защитить свою честь, — неуверенно шмыгнула носом Даша.

Витя уставился на нее с удивлением, покачал головой. 

— Ладно еще жизнь… Но честь? Это что вообще? Ерунда. Навязанная ценность.

— Тогда и мушкетеры ерундой занимались?!

— Нет, конечно, — уверенно кивнул Витя. — Потому что обычными людьми были, а Дюма сказки писал.

— Преданность королю, отечеству и рыцарство — тоже сказки?

— Во многом. Достоверности нужны неоспоримые доказательства, но человеческий фактор, к сожалению, формулами не просчитаешь. Историки много от себя насочиняли. Вот, к примеру, слово “феодализм” — его вовсе не сущест…

Даша встала на цыпочки и поцеловала, прямо в губы, которые говорили что-то про историческую достоверность. Такой красивый. Глаза блестят, щеку осветил разбитый решеткой перил лучик. Такой красивый. А городит такую чушь. Вот теперь замолчал.

──────── • ✤ • ────────

Им было пятнадцать. Целовались, сидя на скамейке в парке, дрожа от холода и жара одновременно. На асфальт сыпались сережки лещины, раскисали в дождевых лужах. Доски скамьи врезались Даше в спину даже сквозь кофту, Витя прижимал ее так сильно. Гвоздь под лопаткой — это уж слишком. Даша затрепыхалась, отвернула лицо, резко втягивая промозглый вечерний воздух. Губы саднили, Витя уткнулся в шею головой, его дыхание обжигало Дашину грудь.

Целовались в школе, за дверью туалета, стоя на мокром полу, а в мелкое окошко лезла черемуха. Острые зубчики замков Витиной куртки царапали пальцы, тяжелые от дождя цветки насыпались за шиворот, тонули в хлорных лужах и липли на грязные от брызг носки сандалий. 

Целовались дома, на ковре, пока родители на работе, а ворсинки оставляли на коже щекочущие крохотные точки. Пахло пылью и немного потом, но даже приятно, как невесомое свидетельство искреннего волнения.

Почему-то казалось странным, что Витя так полюбил целоваться. Словно бы это — прерогатива исключительно девушек. Дашина, если точнее. Ведь она поцеловала его первой. Теперь страшно подумать: что, если б не решилась? И Даша обнимала, снова и снова, прижимала к себе своего — своего же? — Витюшу, шептала в ухо какой он красивый, хороший, умный и любимый. А он молча закрывал глаза, находил ее губы, изобретал новые способы взаимодействия с ними.

— У меня в голове все время что то происходит… Не знаю, как объяснить. Как будто каждую вещь, которую я вижу, необходимо подвергнуть анализу. Если зажмуриться, то все равно вспоминаю все, что видел, все, что было, да еще думаю о том, что может быть, будет. 

— Так перестань.

Даша перебирала его волосы. Даша с Витей сидели за столом. По мнению родителей — занимались уроками и присматривали за Андреем. По мнению Андрея — занимались глупостями, вместо того, чтобы запускать с табуретки самодельный паровоз. На самом деле… На самом деле все-таки немного занимались уроками. И целовались, совсем чуть-чуть, чтобы не запалили. И говорили, говорили в этот раз — много.

— Я не могу перестать. И устаю. — он вздохнул, уткнулся в руки. Потом повернул голову и улыбнулся. — Но когда я с тобой, близко… когда тебя целую, то во мне пусто. Так хорошо. — Витя закрыл глаза, нашарил Дашину руку, положил себе на щеку, вздохнул. — Нет. Я неправильно сказал: не пусто. — Он посмотрел на нее, и Даша замерла от чего-то ужасно огромного, словно вот-вот упадет сверху цунами, не оставив от них обоих даже пыли. — Это просто ты. Везде. Снаружи, внутри, и для остального не остается места. Даш. Поцелуй меня.

И она поцеловала.

──────── • ✤ • ────────

Андр учился хорошо, не капризничал, вставая по утрам, и с усердием выводил кривоватые буквы в тетрадках. Витя со смешанным чувством смотрел на брата, вприпрыжку бегущего в свой класс. Андр был абсолютно не таким, как он сам. Был нормальным.

Майор почти не ночевал дома, все время ездил куда-то на своей новой иномарке. В холодильнике появлялись разнокалиберные бутылки, продукты, которым Витя не знал названия. Как-то из свертка на ноги посыпались огромные серые жуки с длинными усами, мертвые, холодные и вонючие. Задерживая дыхание от отвращения, Витя подцеплял их пальцами за колючие ножки, бросал назад в пакет. Больше к незнакомым сверткам не прикасался, предпочитая получать подзатыльник за то, что “сгноил еду”. Две ракушки удалось вычистить от склизкого содержимого и приспособить в хозяйстве: для Андра, в игрушки, и в ванную, чтобы собрать внутрь вечно размазанные по раковине куски мыла. Случалось и мясо. Его можно было пожарить, правда, разжевать получалось, лишь порезав на крохотные кусочки.

Лето вовсю бушевало грозами и жарким ветром, выдувало из головы трезвые мысли, оставляя всякую дурь. Хорошо, что Майор редко заглядывал домой: молчать становилось труднее.

Даша. Она все время оставалась внутри: тенью прикосновения, эхом запаха, волоском, приставшим к куртке. Это чувство грело, словно крольчонок, свернувшийся под футболкой у сердца. 

Рука, маленькая, с исчерченным фломастерами запястьем, виднелась сквозь Витину куртку. Сквозь длинный разрез на спине. Резали явно недавно и точно специально. Ножом, наверное — ножницами так прямо не получилось бы. Даша, с бледным лицом,  держала куртку дрожащими руками, словно это не куртка, а свиток со смертным приговором. Витя обвел взглядом класс. Все старательно смотрели куда угодно, кроме как на первую парту, даже у Аверкович нашлись срочные дела в портфеле. 

— Может, мама сможет зашить? — тихо спросила Даша.

Витя покачал головой.

— Это же кожа. Все равно будет видно. 

Разумеется, Майор оказался дома, в кухне, сидел, курил, глядя в окно. Витя глубоко вдохнул, выдохнул и молча разложил куртку на столе, разрезом вверх. Лучше уж сразу…

Майор стряхнул пепел на пол, сунул сигарету в рот, прищурившись, рассмотрел прореху, провел вдоль пальцем.

— Ну че таращишься? — усмехнулся. — Хорошо, что тебя в этой куртке не было в тот момент. — Отвезу Захару, склеит — как новая будет. А ты марш в комнату: там тебе подарочек.

— К-какой? — сглотнул Витя с тревогой.

— Комп привезли. Сам сделаешь что там надо, но если наступлю на обрезок провода — в бубен получишь. Понял?

Витя стоял, ошеломленный. Майор вдруг улыбнулся невесело, странно провел рукой по лицу:

— Что, противно быть должником, а? Иди уже.

— Я…

— Рот закрой. Марш отсюда.

Под ногтями прочно засел клей, пальцы в трех местах изрезала бумага бесконечных лиловых с золотом лент, медленно, но верно покрывающих стены. Нужно было присмотреть за картошкой на кухне, сам будешь жрать, если подгорит (хрип луженой глотки Майора), сбегать за изолентой, пожалуйста (безымянный негромкий говор с грузинским акцентом) и доклеить угол большой комнаты (резкий окрик Данилыча, одного из Майоровых дружков). В коридоре под ногами мешались ведра и отблескивающие в темноте рулоны обоев; квартира пропиталась чужим горьким куревом.

— Теперь и подружку твою пригласить не стыдно, а?

В комнате Вити голубел экран и, отраженным светом, сто сорок восемь золотистых розеток. Даше понравились, выпуклые и блестящие. Витя постарался сократить экскурсию по дому до минимума, но Даша, как назло, хотела потрогать и рассмотреть каждую деталь. В кухне дверь обрамил фальшивый камень, словно вход в пещеру огнедышащего зверя. Тот сидел в шлепанцах на обычном месте и улыбался, глядя на Дашу. 

— Привет, красавица. Ну че, выросли у твоего парня руки, а? В ванной полку сам приделал. А то есть вот инвалиды умственного труда, а тут, видишь, наоборот! Ни одна такому не даст! — он заржал, — Свадьба-то когда?

Мерзко. Как же мерзко. Витя бы не раздумывая содрал это все со стен, пола, располосовал бы потолки. Оставил честным голым бетоном с приставшими кое-где вырезками желтых с потеками газет.

Новая женщина удушающе пахла дорогими духами и лаком для волос. Кажется, тонкий слой его покрыл весь дом, ну спальню Майора, коридор и кухню — точно. Она возвращалась, опять и опять, влипала и втискивалась в этот свой-чужой лиловый с золотом дом. Готовила еду, мыла полы, унитаз и окна. Показывала: она тут не на одну ночь. Больше не требовалось выходить во двор и считать круги. Не было смысла.

Она сидела у Майора на коленях. Тот читал газету, лениво попивая из чайной чашки. Пахло жженым кофе и сладкими духами. 

Витя пришел на кухню за молоком для Андра и остался ждать, пока согреется чайник: холодное мелкому было нельзя, сразу засипит, возись потом с простудой. Женщина ерзала по волосатым толстым ляжкам в шортах, хихикала чему-то, что шептали ей в обрамленное лаковыми колечками завивки ухо. Майор хрустнул шеей, спихнул партнершу на соседний стул и направился в туалет. Хлопнула свежеокрашенная дверь. Витя строго следил, чтобы Андрюшка не хлопал дверями, ведь за царапины спросят со старшего… 

Вода наконец вскипела, Витя разбавил молоко, пригубил, проверяя температуру. 

— Я могу Андрюшу и отводить, и со школы забирать, мне вовсе не трудно!

Она подошла и встала рядом, опершись широкой задницей о край шкафчика.

— Я хожу в эту же школу, если вы не заметили, — прошипел Витя, уворачиваясь от наманикюренной руки, что метила огладить волосы. 

— Ну и что? — женщина все еще улыбалась. — Лучше с друзьями погуляй после уроков, а вот… 

— Я сам могу прекрасно его и отвести, и забрать! И нечего… нечего лезть в чужую семью!

Выпалил и замер. Вдохнул колкий сладкий воздух, прямо взглянул на сужающиеся зрачки и поплывший напомаженный рот.

— Ты как со взрослыми разговариваешь?! Крысеныш!

Тон чистой ярости, но не рык, лишь визг. Витя без труда перехватил ладонь, на этот раз целившую когтями в щеку, и отбросил прочь. Взял чашку, пошел к двери. И уперся прямо в кривую улыбку Майора. Тот расхохотался, тыча толстым пальцем Вите за спину. Впрочем, освобождать проход и не думал.

— Че, съела, дура? Не видать тебе прописки! А лапы свои убери, мой сын только меня признает. Не крысеныш, — он посмотрел в глаза так, что морозом ударило в затылок, — Волченыш уже… Но от родного кулака и урок приятней, да?

Три пальца из пяти охватывали печатки. Золотые или позолоченные, как обои? Разницы нет: бьют одинаково тяжело.

──────── • ✤ • ────────

Факультет был один-единственный. Физико-математический, с отделением информационных технологий. Единственный в стране, в мире, во вселенной. Для уроженцев мелких городков — далекая мечта, для счастливчиков из столицы — реальность, но стоящая обломанных о гранит науки зубов, пота и крови. 

Витя никогда не был счастливчиком.

Пот противно лез в глаза, от духоты любая одежда мгновенно приставала к телу, соленые пятна оставались на листках, да и крови на тетради и клавиатуру проливалось достаточно. Из носа. Тот давно уже зажил, не осталось следов, а легкая горбинка Даше даже нравилась. Но теперь стоило просидеть чуть дольше за учебниками, как начинался потоп, после которого приходилось отмывать и стол, и кнопки, и пол, и раковину в ванной. Но какая разница, если факультет — один, и возможность туда попасть — тоже одна. Если не поступил бы в следующем году — сбылась бы мечта Майора про армию и тогда все, все кончено. Потому что оттуда Витя не вернулся бы, он знал и ощущал это настолько же ясно, насколько, должно быть, казнимый ощущает холодок лезвия на шее перед тем, как палач делает окончательный замах.

Все портила единственная четверка: по английскому. Хорошего произношения в этакой тьмутаракани, конечно, неоткуда взять, но любое правило грамматики Витя мог рассказать даже если бы его разбудили ночью. Вот только учителю английского это было до лампочки. Он просто не любил Витю, не любил — и все. Не любил и Дашу с ним заодно. Но для Даши четверки и даже тройки — небольшая беда. Витины пятерки, буде все же те случались — ведь письменные контрольные трудно завалить, не придумав маломальски убедительную причину, — учитель выцарапывал в дневнике словно по живому телу, те щерились шершаво драной бумагой, пропечатывались на несколько листков вглубь. Самая большая беда заключалась в том, что английский преподавал директор.

За окном громко перекрикивались сойки, младшие отсиживали уроки в прохладных пока что классах. Старшим, во вторую смену, не так везло: только сидящие прямо у окон хоть как-то дышали, остальные — задыхались. Но до этого оставалось еще целое утро тишины и прохлады. 

Ковер привычно колол кожу. Даша как-то предлагала постелить на него простынку, но предложение так и повисло в воздухе неловкостью, невысказанным намеком на нечто гораздо более взросло-опасное, чем поцелуи.

— А может, ему коньяк принести? — вздохнула Даша. — У твоего отца же много есть, ты сам говорил.

Витя фыркнул. Дашины коротко — по новой моде — обрезанные волосы лезли ему в лицо. 

— Я не могу взять, он заметит. 

А если просить — неизвестно, как отреагирует — посмеется и даст или даст по роже, или вовсе разорется и пойдет в школу скандалить. Хуже этого нет ничего.

— Можно и купить, наверное.

Витя перекатился в сторону, облокотился, подпирая голову ладонью.

— Надо дорогой, откуда столько взять? Да может, он и не пьет…

Лицо директора, сухое и длинное, встало перед глазами.

— На средневекового кардинала похож, да? — прыснула Даша. — Ой, а может… — она вскочила, взволнованно прошлась туда-сюда по комнате. — Мы тоже можем устроить заговор! Заговор с благородной целью, — она снова бухнулась на ковер, картинно воздела руку, — Вернуть поруганному дворянину причитающееся ему по праву!

Витя улыбался, качая головой.

— И как ты собралась это устроить? Нанять убийц? Вымазать порог учительской ядом?

— Давай сюда телефон! — Даша подскакивала от возбуждения.

— Что ты хочешь делать? — нахмурился Витя. — Сначала объясни.

— Ты мне не веришь? — надулась подружка. Но тут же опять улыбнулась: — Я читала, сейчас некоторым школам дают гранты, а деньги-то всем нужны!

— И что?

— Не бойся, я даже не буду называть твое имя, мы тут вообще не при чем! Давай телефон.

Витя бы никогда бы так не смог, ни за что. Столь виртуозно изображать кого-то другого, да еще и куда более взрослого… А Даша знай ходила по комнате, наматывая на палец витой провод трубки, и говорила. И это уже не Даша, а какая-то молодая надменная дама “из областного отдела образования”, который, оказывается, “ищет возможности поддержки современных учебных заведений”.

— Сколько, говорите, у вас золотых медалистов намечается в этом году?

Витя стиснул кулаки, ногти больно врезались в кожу.

— Двое? Хм-м… Маловато.

Она так высокомерна… Слишком. Это глупая затея. Дерзкая, глупая и детская. Сейчас директор пошлет ее на три буквы.

— Что ж, три — это уже весомо… Ну вы подумайте, подумайте, да… Мы перезвоним сразу после выпуска! Всего хорошего. — Даша повесила трубку на панель и повернувшись на пятках, сделала реверанс. — Вот и все! Пусть попробует не поставить тебе пятерку!