…грустить без тебя мне дни и ночи

Но я добьюсь, между прочим,

однажды своей мечты

Маликов

К куртке липла коричневая клеенка прилавка. На ее стыках блестел клей; казалось, еще миг — и выдавится наружу под натиском животов покупателей. Люди напирали, было душно. Вот бы тех, кому надо всего-то три морковки, пропускали без очереди! Или создали для таких отдельный прилавок… Даша от нечего делать разглядывала товары за спиной продавщицы: пирамида банок сгущенки, жвачки и сникерсы, расфасованные в пакетики “рожки”, и, внезапно — куклы, похожие на “Барби” в ядовито-желтых платьях. Их бойко разбирали — видимо, народ набился именно за ними. А на прошлой неделе в магазин завозили маркеры — яркие, гладенькие. Тогда Даша не удержалась и купила себе один, хоть рисовать им оказалось не очень: слишком уж стержень толстый и цвет светлый. Деньги, предназначенные на школьные обеды, зря потратила. Ну и что? Делать глупости порой тоже надо.

— Мужчина, ну что вы мнетесь?! Тут, между прочим, очередь!

— Столичную, две.

Большие синие весы походили на перевернутый метроном. Стрелочка бегала точно так же — только более нервно. Тик-так, держим в руках апельсин. Вторая октава, двести грамм сервелата, не напрягаем кисть, переходим к трехтактному сыру. Мучения с фортепьяно продолжались недолго и кончились, едва мама убедилась, что Даше уроки не доставляют совершенно никакого удовольствия. “Сапожник без сапог”, учительница музыки без музыкального ребенка, ужас какой. Стрелочка весов снова перевалила за килограмм — кто-то брал копченую рыбу: сквозь смесь запахов духов, нагретого меха и сигарет потянуло дымком.

После гастронома Даша собиралась зайти за сметаной — машина с размашистой надписью стояла на углу, уличные коты, как всегда, терлись под ногами продавщицы в надежде на подачку. Скорей бы уже выйти: ручка бидона успела нарезать пальцы. 

Зато вечером будет борщ, настоящий, с большой мозговой костью; эту вкуснятину Даша с папой поделят пополам и съедят. Мозг нужно вытряхнуть на хлеб, который полагается отламывать от буханки прямо руками. А свежая горбушка с хрустящей корочкой — и вовсе рай! Хорошо, что горбушек всегда две — для папы и Даши. Мама корок не жалует, она любит тонко и аккуратно нарезанные пластики мякиша. И борщ с костью — единственный случай, когда мама разрешает домашним так “варварски” обращаться с хлебом.

Борщ с мясом — это чудесно, особенно после долгих недель пустых “рожек” и манной каши без масла. Склад, где работали родители, закрылся. Маме повезло устроиться на “точку” — теперь она продавала газеты и журналы в ларьке у входа в парк и уже принесла домой первую получку. А вот папа еще не устроился, и кухонный стол был завален шуршащими листками серых газет, раскрытых на страницах объявлений. Частые муравьиные строчки пестрели яркими овалами — Дашин розовый маркер все же пригодился.

Но все равно денег на обеды жаль, хотя давали в столовой всего-то стакан обжигающе-горячего некрепкого чая да крендель, присыпанный сахаром. Он был очень вкусным, такого теста почему-то не получалось ни у бабушки, ни у тети Тоси. Аппетита не портило даже то, что школьная повариха несла булки и крендели с кухни до прилавка в большущей кастрюле с размазанными, словно сочащимися кровью, буквами “МЯСО”.

Три морковки мотались в голубом пакете, под ручку потяжелевшего бидона пришлось подсунуть рукав куртки. Погода стояла пасмурная, дорога из магазина до дому казалась очень длинной. 

Водрузив бидончик со сметаной на стол, Даша взяла тарелку и наложила себе две щедрые ложки, попутно ляпнув мимо. Воровато оглянулась и слизала густую белую каплю прямо со столешницы, пока мама не увидела. Посыпала свой заслуженный трудом десерт сахаром. Потом тарелку можно вылизать — опять же, пока мама не видит. Скажет “Как маленькая!”.

В большой комнате разговаривали, снова на повышенных тонах и о том же. Отец хотел вернуться к профессии, мама возражала, что времена изменились и этой профессией нынче не прокормишь ребенка. Папа бурно возмущался.

— …а у каменщика зарплата от трех с половиной до пяти! Какой-то геноцид интеллигенции! Вот ты, ты! С высшим образованием торгуешь дерьмом на морозе! 

— Сергей, что за выражения?!

— Не до выражений, Женя! Куда, к чему мы придем?!

Даша как наяву видела папины руки — жилистые, слишком тонкие. Пальцы с рассохшимися трещинками у ногтей, которыми он в волнении перебирает вынутую из кармана штанов мятую пачку сигарет. 

— Курить бы бросил, — донесся голос бабушки. — Уже семье подмога. 

— Да что вы, мама, в самом деле — сговорились меня извести?! — грохнула балконная дверь. — …единственная моя радость! — приглушенный окном голос папы звучал дребезжаще.

— Ах, единственная?! — воскликнула мама.

Снова хлопнула стеклянная дверь. Это что же — они прямо на балконе станут скандалить? На всю улицу? Даша нарочито громко уронила ложку в тарелку. В последний раз в доме так сильно ругались давным-давно, из-за банок с “заряженной” водой в холодильнике. Тогда даже Витя с Андрюшей еще не переехали в этот район. А Даша все помнила. Почему еще не придумали машинки для забывания? Р-раз — облучился — и забыл о плохом.

Лучше уйти и не слышать, не добавлять в ком дурных воспоминаний еще одно. 

Пышная песцовая шапка досталась от племянницы тети Тосиной подруги, а ботиночки осенью удалось купить на барахолке. Очень красивые, с металлической бляшкой сбоку. Девчонки хвалили. Даша гордилась ботиночками, пока в начале зимы не грохнулась на гололеде. И изменила свое мнение об этой самой бляшке — слишком уж сильно та ударила косточку в лодыжке, отек долго не спадал. Теперь шла осторожно.

По серому промозглому двору прогуливались двое милиционеров в форме. Остановились у горки, с которой катались дети и несколько старшеклассниц, стали, улыбаясь, что-то им кричать. Девушки смеялись смущенно.

Мимо Витиного дома пробежала без остановок: Витя теперь был вечно занят. Готовился к экзаменам, занимался какими-то соревнованиями. Что-то про код, про числа… В его речах Даша понимала тем меньше, чем больше стеснялась переспрашивать. Слушала, кивая и улыбаясь — так же, как ее саму дома выслушивала бабушка, не больно-то понимая, но поддерживая, что бы там ни было. 

А кроме учебы Витя еще подрабатывал, копил на поездку для поступления. Разносил какие-то листовки. Даша-то знала, что так не получится собрать достаточно денег — какие там поездка и поступление! Ведь после жить в столице тоже как-то надо! Стипендии — смех один. Достаточно новости по телевизору посмотреть. Но Даша не высказывала своих сомнений, она же не дура? Пусть думает как хочет, потом сам увидит. И может, даже никуда не уедет… 

А может, у Вити и правда получится — чудеса ведь иногда бывают? Он же у нее такой умный и талантливый, самый лучший на свете. Вечереющий город мигал разноцветными окнами, фонариками, вытеснял темные мысли, навевал романтическое настроение.

Тут поворот на турники, куда Витя ходит уже целых восемь месяцев. С тех пор, как Волков поставил фингал “за слишком большой ум”, а дома еще Майор добавил второй “для симметрии”.

Здесь чайная, где Витя наладил компьютер и теперь его там бесплатно угощают. 

Под этим деревом осенью Даша целовалась с Витей. С опадающих веток сыпалась сырая листва, а он дрожал от холода в новой цветастой рубашке, и поцелуй пах “Стиморолом”. 

Даша подняла голову, посмотрела на светящиеся окна знакомого дома. Не хотела идти, а ноги сами привели. Витя, наверное, снова учится, Андрюша играет в приставку. Одно окно — то, что в спальне — погасло. Ярко вспомнился вечер перед новым годом, когда только начались каникулы. 

Сидели вдвоем на диване, который раньше, до ремонта, стоял в большой комнате, а после был приспособлен под Витину кровать.

— Можно будет Андра забрать к себе, — мечтал Витя, облокотившись на стол и глядя в окно на мятущийся свет фонарей. — А потом я выпущусь, устроюсь в кибернетику и мы поженимся, — он серьезно сдвинул брови посмотрел на Дашу. — Ты же выйдешь за меня замуж? 

— Да!

Смущаясь и чувствуя, как горит лицо, Даша вспоминала мелкие детали случившегося после: поцелуй, похожий и непохожий на все предыдущие, опасливый. Опасный. Странные, жгучие ощущения-огоньки в общем мареве почти судорожной неловкости. Холодный мизинец касается чего-то теплого, гладкого. Язык трогает чужие зубы. В глаз попал волосок. Непривычные запахи, телесные и горячие, смущающе яркие. Касания там, где уже совсем нельзя. Дрожь в бедрах, которые хочется и не хочется свести. И как Витя забавно сопит в ухо, как алеют у него красивые-красивые губы, и на них можно смотреть и смотреть… Как тяжело дышать, прижавшись столь тесно; как раздражающе скрипит диван и путаются в одежде руки. И боль оборачивается светлым ощущением сопричастности. Высокой жертвой, которую Даша по своей воле принесла на алтарь любви.

Это все теперь казалось сном. Может, и правда им было? Даша никому не рассказала, ни подружкам, ни даже маме. И с Витей об этом тоже ни разу не говорили. И больше такого не делали, по некоему негласному уговору. Только целовались как прежде, щемяще прижимаясь и шепча всякие глупые, теплые нежности.

В феврале папа наконец устроился во вновь открывшийся институт. Бабушка приезжала чаще, чем прежде, готовила любимые семьей пирожки. Но чего-то в них теперь недоставало. Может быть, детства.

Бабушка с мамой подолгу сидели на кухне, тихонько разговаривая, в уверенности, что их никто не слышит. Говорили, мама приносит деньги, а папа — одну головную боль. Было обидно за него. Ну и что, что он немного зарабатывает — зато снова счастлив и часто улыбается. Дашу опять отодвинули от компьютера, но у нее всего лишь игры, а у папы — работа. Во время этих задушевных разговоров лучше было не входить в кухню: тема тут же переключалась на Дашу. 

— Куда, в конце концов, ты собираешься поступать?

— Конечно, время еще есть, но оно идет!

— Ты не маленькая, Дашенька, и должна понимать, профессия… 

А что делать, если она не понимает? Не понимает — и все! И ни школа, ни обилие прочитанных книг не помогают решить на какую профессию пойти учиться? Вот Вите хорошо: у него мечта. А у Даши вместо мечты — какой-то кисель.

──────── • ✤ • ────────

Аттестат прятался под матрасом. Там же — грамоты с олимпиад. Золотая медаль, конечно, никакая не золотая, ее ценность в другом. Интересно, директор долго ждал звонка из области? Понял ли, что его просто развели? Вите не было стыдно, но и злорадной радости, которую демонстрировала Даша, он разделить не мог. Все это уже не важно.

Деньги лежали в надежном месте: внутри высыпавшейся с угла ДСП-шной полки. Витя мысленно пересчитывал их снова и снова и по ночам перебирал варианты сокрушительных провалов, которые могут настигнуть еще по дороге в столицу. 

Например, могли дать темы, которые Витя не знал. Он ушел далеко вперед и зарылся в высшую математику еще в десятом — но ведь не следовал какой-то определенной программе, а просто глотал все, что под руку попадалось. Целенаправленно заниматься стал только в последний год. И то неизвестно, как обернется — информация о том, что требуется для поступления, была неполная, обрывочная — ведь факультет-то совсем новый.

Или комиссии Витя не понравится с первого взгляда. Такое случается, вот как с директором школы, но столичных профессоров не обвести вокруг пальца. Если мест для иногородних всего пять на весь поток, первое впечатление может сыграть решающую роль. А Майор только недавно снова побрил обоих сыновей почти наголо, волосы не успели отрасти, и выглядит Витя не как интеллигентный абитуриент, а как гопник с района. Учитывая круги под глазами от недосыпа — еще и клеевой.

Эти возможные беды никак не получилось бы предотвратить или предугадать. Линии функций распределения нагло извивались, сплетались перед закрытыми глазами цветными тросами. Можно было лишь составить планы действий на те случаи, когда получилось бы что-то исправить, и деньги решали большинство этих воображаемых задач.

Но самым страшным и безвыходным оставался вариант, в котором Вите заступал дорогу Майор и запрещал ехать куда бы то ни было. Он, конечно, знал об экзаменах и позволил, даже поддержал: “Покажи этим каркалыгам столичным”. Но это еще осенью, а изменить свое решение он мог в любой момент — в том числе и просто чтобы лишний раз продемонстрировать, кто в доме хозяин.

В ночь перед отъездом Витя спал уже одетым, на всякий случай. Открыв глаза до рассвета, ровно в четыре двадцать пять, медленно, чтобы не скрипнул диван, встал с постели, схватил сумку и прокрался в прихожую. Кольнуло чувство вины — нужно было бы еще раз попрощаться с Андром, поцеловать в сонное личико. Но задерживаться чревато, лучше потом привезет брату что-нибудь из большого города. Витя даже в ванную побоялся зайти, натянул кроссовки и вышел. Пришлось писать в темных сырых кустах у стены пятиэтажки.

В условленном месте Даши не было. Но забеспокоиться не успел: тут же раздались знакомые шаги.

— Привет, — она чмокнула в щеку и улыбнулась: — Не умывался?

— Автобус придет вовремя, надеюсь.

Рука ощупывала необыкновенно туго набитый кошелек. Денег немного, просто все мелкими купюрами. Накопленное за год с лишним Витя рассовал по разным местам: во внутренний карман сумки, в куртку, в специально сшитый Дашиной бабушкой пояс под одеждой. Он изначально рассчитывал и собрал на поездку обоим, но недавно Даша заявила, что тоже хочет участвовать. Оказалось, попросила всех родственников дарить подарки деньгами и отложила, с дня рождения и нового года. К тому же Дашин папа организовал им бесплатные ночевки на всю экзаменационную неделю у своего знакомого — ведь столичный вуз не предоставлял общежитий иногородним абитуриентам. Так что половина денег поехали в сумках просто на всякий случай, и Витя надеялся, что сумеет привезти Андру хорошую вещь. Ну и Майору надо непременно купить дорогой подарок. Проявить уважение и надеяться, что в последний раз.

Трое суток в плацкарте почти не запомнились, хотя Витя впервые ехал в поезде. Разве что кислорода маловато: к верхним полкам поднимался весь вагонный чад. Витя не смотрел, кто его соседи: отгородился учебниками, которые были уже вызубрены наизусть. Лучше повторить лишний раз. И не думать о грядущем. Перед глазами двоились и троились числа, иксы уравнений разветвлялись, игреки врастали корнями в земной шар, терялись фрактальными кронами в звездном небе.

Даша лежала на соседней — через проход — полке. Тоже читала что-то, периодически звала есть припасенную из дома курицу или бутерброды. 

— Оса! Оса! Убейте ее, кто-нибудь!

Внизу бестолково размахивали газетами, визжала какая-то женщина. 

— Это не оса, — негромко сообщил Витя, наблюдая за бьющимся в окно перепуганным насекомым. — Это журчалка.

— Она ж полосатая! — возразила Даша. — Оса, просто мелкая.

— Муха подотряда короткоусых. Мимикрирует под осу. 

— Зачем?

— Чтобы выжить, — пожал плечом Витя.

Раздался звонкий хлопок газетой о стекло, и инцидент был исчерпан.

Когда свет выключали, учебники отправлялись в сумку, и Витя смотрел в ту сторону, где в мигании проносящихся фонарей мелькало то Дашино лицо, то коленка. В минуты затишья, когда по вагону никто не сновал, можно было даже протянуть руку и поймать теплую ладонь, сжать в своей.

— Семьсот пятьдесят рублей тридцать копеек. Молодой человек, вы так и будете стоять? — продавщица сосала конфету — голубую. А помада у нее была ярко-розовая. — Семьсот пятьдесят. Платите или пропустите следующего.

— Да. Извините… Тогда только чай. Спасибо.

— Триста рублей.

Нет, не зря он взял с собой всю накопленную сумму. Вряд ли ее хватит… хоть на что-то. Разве если питаться одним чаем и ужинами, которые готовила тетя Нина. Встретила их как родных, обнимала и кормила, пока не убедилась, что в гостей больше ни крошки не вместится. Выходит, бывают такие люди и помимо дашиной семьи. Но подобное притягивает подобное — не зря ведь они все дружат? Тетя Нина была доброй и большой, похожей на собирательный образ мамы всех на свете. Интересно, похожа ли на Витину мать?

Чай был не особо горячий и приторно сладкий. Так даже лучше: не жег руки сквозь  пластиковый стаканчик. И без чая можно обойтись, пить воду из-под крана в туалете. А ведь это цены в забегаловке рядом с университетом! И реклама висит “абитуриентам скидки”. Быть может, в столовой самого университета все дешевле? Сколько стоит чай в обычном кафе даже проверять не хотелось.

В государственных вузах обладателям золотой медали позволялось сдать только один экзамен, а остальные — не нужно. Но здесь свое место на первом курсе надо было заслужить потом и кровью, выбиться вперед среди сотен таких же приехавших за счастьем. 

Витя с Дашей приходили вместе смотреть на вывешенные результаты экзаменов. Даша вела пальцем по строчкам до буквы “Г”, потом палец начинал подрагивать. Витя на строчки смотреть не мог — только на этот тонкий палец с розоватым округлым ноготком. Сердце билось в груди как сумасшедшее. Он мысленно уговаривал себя, что списки составляют люди, а люди могут ошибаться, вон во вторник пропустили фамилию Бекиной, и хорошо, что она пошла разбираться! Абгаряна написали через “О”... И если “Григорьева Виктора” не будет в списке, это еще не конец.

Но Григорьев Виктор был. Первый раз, второй и третий. Оставался четвертый, самый страшный: комиссия.

──────── • ✤ • ────────

В большие двери зала входили важные люди в деловых костюмах. Даше видны были ряды кресел и стык арок высокого потолка. Сильно поредевшая толпа соискателей взволнованно топталась, никто не хотел входить в светлый зал первым. 

— …на съедение…

— …спонсоры университета…

— …меня точно вырвет!

Спонсоры. Какое-то низкопробное, неподходящее для этого места слово. Пахнущие старыми книгами каменные чертоги знаний, и вдруг — спонсоры. 

Из закрывшихся дверей выскочил кудрявый мужчинка в очках, звонко вызвал:

— Айзенман!

От толпы отделился мелкий щуплый парнишка. Все смотрели на белорубашечную спину с потемневшим от пота треугольником и молчали. Многие, верно, желали несчастному Айзенману провала — ведь мест куда меньше, чем жаждущих их занять!

Даша прижалась к холодной стене. Ей не входить в страшную комнату, не отвечать на вопросы под перекрестным огнем, но все же хотелось врасти в камень и пропасть из виду. А Витя отчего-то напротив, осмелел: болтал о чем-то с другими поступающими, даже улыбался. Потом обернулся к Даше, свел брови и подошел:

— Жаль, у меня фамилия не по матери. Яковлев… Пойдешь… со мной? — едва слышно спросил в ухо.

— Да ты что! Конечно нет! Это будет глупо! — Даша не знала, куда деть руки: больше всего хотелось обнять, прижаться, но нельзя при всем честном народе. — Ты справишься, я уверена! Я буду ждать прямо тут.

Время тянулось, лопалось на тонких секундах мерзкой старой жвачкой. Наконец, Витя вышел. Даша не успела подбежать, как за ним из дверей показалась женщина на высоких каблуках, в строгом костюме и с высоким хвостом масляно-желтых гладких волос. Начала что-то тихо говорить Вите. Он опустил голову, кивнул несколько раз, закусил губы. Волнуется… Почему? Что там случилось? Женщина склонилась, погладила по ежику волос. Витя был ниже нее на пол головы. Наконец, она улыбнулась белозубой улыбкой и ушла, а Витя, как-то странно глянув на Дашу, рванул прочь, бегом по коридору. Даша побежала за ним.

Витя нашелся в женском туалете: мужской был закрыт. Шумел открытый кран с холодной водой, и Витя зачерпывал и выливал себе на лицо, снова и снова. 

— Ты что… плакал?

Витя закрутил воду и обернулся.

— Нет. Умывался.

— Что спрашивали? Что она сказала? Что они все сказали?

— Спрашивали… — он смотрел куда-то мимо. — Про проблему двухтысячного… 

— Тебя примут?! — Даша в волнении стиснула руки. 

— Да. То есть, нет! Ну… могут принять.