Все, что мне сегодня надо —

Просто быть с тобою рядом.

Губин

Дни рождения почти совпадали. Даша шутила: когда Витя по внутренней сети еще-не-рожденных узнал, что подружка уже появилась на свет, то срочно решил догонять.

В четырнадцать она не ждала особенных подарков от родителей, хватило бы торта и новых игр для приставки. Однако ничего в этом солнечном октябре не случилось: ни игр, ни даже торта. Потому что все обвалилось единой лавиной, и не только у Дашиной семьи — у всех.

Папино бюро закрылось почти сразу после дефолта; мама получала в своей музыкальной школе такие копейки, что и говорить о них не стоило. Пенсия пока оставалась стабильной, а еще бабушке наконец дали давно ожидаемую квартиру: однушку у лесополосы, подальше от аэродрома, как и мечталось. 

Уютное семейное гнездо разваливалось на глазах. Папу устроили на новую работу то ли дальние родственники, то ли однокурсники. Теперь он на каком-то складе по ночам принимал и отправлял неведомые товары, заполнял сотни накладных и возвращался до дашиного ухода в школу. Она смотрела в окно как папа приближается, ежится от утреннего ветерка, прижимает ладонью клок волос к лысеющей голове. Мама дважды в неделю по ночам работала там же: складской уборщице платили больше, чем учительнице сольфеджио.

Бабушка говорила с дочерью и внучкой по телефону каждый вечер и обещала приезжать часто, едва только все обустроит. Даша старалась отвечать бодро и весело, но, как и мама, едва сдерживала слезы. Теперь, без бабушки, Дашу поселили в большую пустую комнату, а прошлая детская стала кабинетом. Правда, компьютер стоял почти без дела: чертить папе было нечего, горка подписанных его убористым почерком дискет пылилась в ящике.

Дома как-то резко перестало хватать еды. Не столько потому, что не было денег на продукты, а потому, что главный повар съехал. В морозилке лежало завернутое в пергамент сало с торчащими чесноковинами: бабушкин привет. Даша ела его по крохотным ломтикам, стараясь вспомнить ее прикосновения и то, как пахнет дом, когда жарятся пирожки.

Пришлось научиться управляться в кухне. Делать хотя бы самое простое — варить рожки или печь картошку. За шкворчащими ломтиками было интересно наблюдать, сидя на полу с пледом, словно у камина. Они с Витей провели так много вечеров. Друг хотел научить ее готовить овсяную кашу, но Даша ее терпеть не могла. Тогда Витя показал, как сделать из серой массы печенье: всыпать сколько не жалко сахара, а если есть, то добавить сырое яйцо, и испечь. Красотой эти лепешки, конечно, не блистали, но хрустели и были сладкими. Что еще надо?

Все вокруг менялось, и менялось стремительно: жизнь серела, шла рябью, словно забытая на перемотке видеокассета. Вместо бегущих цифр — бегущие строки: Продам итальянские сапоги, куплю золото, ищу работу, одинокий мужчина желает познакомиться с жилплощадью… Даша смотрела на себя в зеркало и казалось, что эта голенастая девочка с челкой — какая-то чужая. А своя, знакомая осталась в моменте, когда палец еще не коснулся кнопки FF[1].

Витя тоже изменился. После каждой редкой, но меткой стрижки Майора (машинкой, под ноль) казался разом повзрослевшим и в то же время ужасно смешным. Уши топорщились, губы выглядели еще больше обычного. Непропорционально широкая челюсть казалась взятой от какого-то другого тела, потому что под ней торчала тонкая, длинная цапличья шея, совсем беззащитная без прядей темно-русых волос. На затылке сквозь сероватый пушок выглядывала родинка. Раньше стриженый Витя тоже смеялся, глядя на себя в зеркало, а теперь стыдился, носил шапку прямо в портфеле чтобы после уроков как можно быстрее натянуть на голову, пока снова все не отрастет.

Их класс перевели во вторую смену. Так было даже лучше: утром Даша могла побыть с папой, пока он не ляжет спать, а скучные одинокие вечера, когда Витя не мог прийти, наполовину съедали занятия.

Марьяна Олеговна оставила Вите большое прочувстванное письмо, где желала ему всяческого успеха и объясняла, что мужа срочно перебросили на Дальний Восток и они вынуждены уехать, не попрощавшись лично. Велела писать о достижениях и новых победах. Вместо нее математику теперь вел старичок с трясущейся головой и тихим голосом. Он бубнил себе под нос, вычерчивая на доске тригонометрические формулы, и бубнеж его совершенно терялся за шумом распоясавшегося класса, до которого старичку, по всей видимости, не было особого дела. 

Хулиганы норовили сорвать урок, желающие разобраться в новой теме ругались с ними, тихони подбирались ближе к доске, морщась, старались расслышать хоть слово, волновались… За Дашиной с Витей партой царило спокойствие: Витя знал эти темы и рассказывал Даше. Тихони все чаще прислушивались к тому, что говорил Витя, а не учитель, приносили стулья из дальних углов класса. Даша радовалась: теперь, без Марьяны Олеговны, рядом с Витей на математике сидит она сама. И одноклассики наконец-то оценят друга по достоинству. Но Вите все это было скучно, от нечего делать на перемене он сам себе выдумывал какие-то задания, но удовольствия в том явно не находил. Скоро и Дашино торжество угасло от осознания того, что вместе с мудреными формулами соперницы-математички из школы ушла единственная Витина радость.

К компьютерам его тоже допускали лишь в отведенные классные часы, заставляя нудно ждать своей очереди на выполнение простейшего задания. Хотели, чтобы он учился как все. Отличник? Вот и славно, остальное — блажь. Оказалось, Марьяна Олеговна прикрывала любимого ученика по всем фронтам. После ее ухода общее нежелание преподавательского состава возиться с чужими особенностями навалилось бетонной плитой. 

В понедельник, седьмого ноября, Витя впервые в жизни получил двойку за контрольную по математике. Они с Дашей глядели на красного лебедя, по чудовищной ошибке заплывшего не в тот дневник. Витя даже поскреб отметку ногтем. Даша вскочила и побежала прямо в учительскую. 

— Степан Михайлович, за что вы поставили Григорьеву двойку? Он же круглый отличник, особенно по математике!

Старичок помешал ложечкой в чае, поморгал на разгневанную Дашу из-под очков, покряхтел и полез в портфель. Долго там копался, выудил клеенчатую тетрадь и стал читать что-то, шевеля сухими губами.

— Григорьев Виктор… так-так. Он написал ответы без решения. Списал, стало быть, из учебника-ключа. 

— Ничего он не списывал! Вот еще выдумали!

— Кравцева, это что за выражения?! — прикрикнула историчка от окна.

— Если не списывал, откуда знал ответы? — поинтересовался учитель. 

— В уме он решал ваши скучные задачи! — Даша из последних сил сдерживала слезы. — Неужели вам не говорили? Марьяна Олеговна… Они с ней параметрические уравнения проходили… 

— Позвольте, позвольте, девушка, — забеспокоился старичок. — Не плачьте. Предположим, даже если в уме решил, бывают такие люди, да, бывают, — если и решил, то что мне, как учителю, с его этих, с позволения сказать, голых циферок? Я должен видеть, стало быть, процесс! А это уже школьный порядок, который, стало быть, здесь оказался нарушен.

Даша смотрела на него, на строгую историчку со вздернутыми бровями; на спины остальных усталых взрослых людей в тесной учительской с облупившейся по углам краской, и не могла найти слов.

Старичок поерзал:

— Ну хорошо, если нужно, разберемся, стало быть. Но почему же Григорьев сам не пришел? Почему вас послал?

— Он не посылал, я сама пришла. Извините.

Даша опустила голову, повернулась и медленно вышла в коридор. Пахло хлоркой.

— Куда ты прешься, не видишь — полы мокрые? — рявкнуло над ухом.

──────── • ✤ • ────────

Нелепая двойка давно была исправлена, с росписью учителя и пометкой об ошибке, но Майор все равно теперь звал сына Двоечником. Он не ругался, только посмеялся тогда. Просто повезло. Или это оттого, что дома был Андр. При нем особенно плохого не происходило. Во всяком случае, с Витей. Что там по выходным творилось на кухне с другими Майоровыми друзьями, было плевать. Главное, их с Андром не трогают, а там хоть пускай переубивают друг друга. Андр спал хорошо, причмокивал во сне, даже если с противоположного конца квартиры доносились рев и грохот. 

Витя не верил в Бога, но про себя звал Андра своим ангелом-хранителем. Брат уже подрос, но все же еще капельку походил на тех ангелков, что рисовали на потолках музеев. Отец говорил, Андрей удался в него, но Витя, к своей тайной радости, не видел сходства. Но и на мать младший тоже не походил, если судить по Вите, разумеется. Если верить, что она была такой же широкоскулой и большегубой, с темно-русыми волосами. Проверить никак нельзя, потому что фотокарточек мамы (стараниями Майора) не осталось ни одной. А память стиралась с каждым проходящим днем. 

Витя часто думал: почему она их оставила? Почему обоих? Что Витя сделал не так? Хотя ладно, сделал — так сделал, ничего не изменить, но Андрюшка-то был совсем еще крохой. Чем он мог ее обидеть? Если бы мама тогда забрала с собой Андра, все было бы гораздо проще. И ужаснее. Зато короче, намного короче.

Обычно в пятницу дышалось легче: впереди спокойные выходные, Андр и гуляния с Дашей. В эти дни Майор почти не заходил домой, можно было читать и вне своей комнаты, можно даже незаметно взять с кухни Sony и поймать музыкальное радио. Андра обычно приводил из ясель отец, в семь вечера. Та пятница была тринадцатой. Простое число, одно из многих, но самое предательское.

Еще подходя к квартире, Витя почуял неладное: из дома слышались голоса. Дверь оказалась закрыта изнутри на ключ, пришлось долго стучать. Наконец, ему открыли. На пороге стояла молодая, густо накрашенная женщина, босиком, в одних капроновых колготках и расшитой блестками кофте. В руке женщина держала стакан с коньяком, а над ним двумя пальцами — сигарету. Пепел падал прямо внутрь.

— Майор! — крикнула она, обернувшись. — Тут твой со школы пришел!

— Давай его сюда!

Витя снял портфель и куртку. Свободных крючков не было, так что просто сложил одно на другое. В большой комнате сидела компания, накрытый стол сверкал нагромождением бутылок и цветных пластиковых пакетов, люстра колыхалась в сигаретном мареве. Это показалось странным: обычно отец приглашал друзей в кухню, а праздники дома не отмечались. На коленях у хохочущего Майора сидел Андр. Увидев брата, тот радостно улыбнулся, хотел побежать навстречу, но его удержали.

— Положите ребенку утки, — предложил кто-то из гостей. — Нюра, дай тарелку.

— Сначала пусть поздравит, — отец широко оскалился, притискивая к себе Андра волосатой рукой с массивными часами. 

Все смотрели на Витю, замершего в дверях, и ждали. 

— Ну? — шепнула сзади та женщина с пеплом в коньяке. — Давай, чего боишься?

— Поздравляю, — сумел выговорить Витя. — Желаю здоровья, счастья и успехов.

— С чем поздравляешь? — прищурился отец.

Витя сглотнул. В панике взгляд метался по одинаковым, серым от дымного электрического света лицам, но они не помогали. 

— С днем рождения, — разочарованно прошептала его суфлерша. — Забыл? — хихикнула она.

— С Днем рождения, — механически повторил Витя.

— Иди сюда.

Было сказано тихо, но в неумолимой ясности Витя расслышал даже сквозь возобновившийся говор гостей.

— А ну, плесни горькой, Рудик. Да не жалей.

Полный стакан ткнулся в стол с глухим стуком.

— Давай, пей штрафную.

Андр смотрел большими глазами, кажется, Майоровы часы впивались ему в шею. 

— Да куда столько ребенку!

— Цыц, — рявкнул Майор. — Он уже не ребенок. — И посмотрел в глаза так, что казалось, на задней стенке черепа остались две выжженные дырки. — Если уважает, то будет пить.

Страшнее всего было бы, если бы стакан выскользнул из взмокшей руки и разбился. А вкуса не ощущалось вообще, да вообще ничего не ощущалось, будто мир вокруг выключили, остался кадр немого кино: Витя со стаканом и Майор с часами. Секундная стрелка дергалась, будто ее держали, а она вырывала себе еще миг движения. И еще.

— Ну вот, говорил же — много. Валь, неси тряпку.

— Сплошной перевод продукта.

— Ты как? Ничего?

От нее все еще тошнотворно разило коньяком.

Никак. 

Ничего.

— Витюша, — это уже Андр. — Мы пойдем гулять?

──────── • ✤ • ────────

Случилось то, чем Дашу пугали родители: вечером в дверь позвонили. Сердце моментально ушло в пятки, руки противно задрожали. Воры проверяют, есть ли кто дома? И хлипкий замок с цепочкой их не удержит… Что делать? Может, сразу звонить в милицию? Или папе на склад? Сняв тапки, на цыпочках Даша подошла к двери и заглянула в глазок. Бросилась открывать.

— Витя? Ой, и Андрюша, заходите.

Она посмотрела на лицо друга и испугалась еще больше, чем до того — воров. 

— Что с тобой?

— Возьми его, — почти беззвучно попросил Витя, указав на брата, сбросил ботинки с курткой и ринулся в ванную.

Даша повела Андрея на кухню мыть руки, усадила за стол. Гостям прежде всего надо налить чаю, потом расспрашивать… Но чайник с некоторых пор бился током, и Даша налила в чашки яблочный сок. Андрей сразу начал рассказывать, какую собаку они встретили по дороге, и что в садике у него на шкафу тоже нарисована собака. Даша кивала невпопад, прислушиваясь к происходящему в ванной. То ли он там рыдает, то ли что — не понять. Андрей успел выдуть две чашки и съесть бутерброд с маслом, и уже начал тереть глаза, а Витя все не выходил. 

— Пойдем, я тебе сказку почитаю.

Что-то плохое случилось. Может, даже хуже синяков. Но что может быть хуже? Даша старательно поиграла с Андром в прятки. Мимо каркающей ванной проходить было страшно, в горле моментально вставал ком. Лучше в жмурки, далеко, в бывшей бабушкиной спальне. Сердце все равно колотилось, отказываясь успокаиваться. Нужно было перестать дрожать, прийти в себя, а то еще Андр начнет плакать… какая-нибудь добрая книжка — хороший помощник. 

Он уснул на диване, недослушав про Бременских Музыкантов, и Даша принесла плед, натянула на маленькое, вылезшее из широкого ворота плечо. Часы показывали без двадцати одиннадцать.

Даша села в коридоре на пол напротив двери, обрамленной тонким светящимся прямоугольником. Там шумела вода. Потом свет ударил в глаза, но сразу выключился. Витя сел рядом, он тяжело дышал, словно после урока физкультуры, от него сильно пахло мылом, кажется, даже изо рта.

— Андр заснул?

— Да. Вить. Может, скорую вызвать?

— Не надо. Голова кружится, но в целом нормально.

— Он опять тебя бил?

— Нет, не бил.

— Родители сегодня в ночь. Но… вам домой не надо? Он не будет ругаться?

Витя помолчал, судя по звуку — кусал губы.

— Не надо.

— Тогда я почищу зубы и пойдем? 

Кровать у бабушки стояла большая. Дедушку Даша не помнила: он умер, когда она была маленькой. А эта кровать теперь досталась ей, потому что вытащить из спальни “деревянного мастодонта” как называл кровать папа, было можно лишь по частям, да и не нашлось бы места в других комнатах.

Даша принесла от мамы второе одеяло: у Вити никак не согревались руки. 

Молчали долго, Даша рассматривала Витино лицо. В таком ракурсе она еще его не видела. Витя смотрел куда-то за спину Даше, в березовые ветки за окном.

— Я бы давно уже умер, только как Андр один будет…

— Не говори так. А как же я?

У него даже лицо не дрогнуло. Как будто не услышал. Может и правда не услышал.  Даше стало горько, так горько, как никогда еще не было. Она придвинулась ближе, обняла, просунув руку под его шею, притиснула напряженное, прохладное тело во влажной футболке так близко, как только получилось.

— Витенька, не говори так. Или нет, говори, если тебе легче будет. Только не уходи. И Андрюша, и я, и мои мама с папой, и бабушка — мы тебя любим. 

— Я знаю.

Кажется, он смягчился, расслабился немного. А имела ли Даша право такое говорить? Ведь если подумать…

— Я не знаю, не знаю, как тебе помочь. 

Потом все было неправильно: Витя утешал ее, ревущую в подушку, приносил в чашке воду, пахнущую соком, обещал, что никуда не уйдет, и не умрет никогда-никогда.

Утром Даша проснулась от громкого звяканья с кухни. Витя еще спал, с головой завернувшись в одеяло. 

На кухне спиной к двери сидел папа, напротив — умытый Андрей и с очень серьезной миной поглощал пирожок.

— Бабуля! — Даша бросилась обниматься.

— Погоди, дай хоть руки вытру! Дашенька… Погоди, давай-ка сядь.

Удивленная таким приемом Даша растерянно опустилась на стул. Папа словно бы избегал на нее смотреть, бабушка больше ничего не говорила. Мама вошла и тоже села, заняв последнее место.

— Что он делал тут ночью? — наконец, взорвался папа, тыча себе за спину.

— Витя? — до Даши с опозданием дошло, чем недовольны взрослые. — Им нужно было переночевать, там…

— В твоей кровати?! — взвился папа. 

— Ну тише, тише, — успокаивающе подняла руки бабушка. — Дашенька, по уму ты должна была и родителей поставить в известность, и постелить гостям по-человечески.

— Вам уже не по семь лет, — буркнул папа. — И ему передай.

Даше было обидно. Из-за какой-то ерунды все подняли такой лай… С чего внезапно Витя превратился в безликого “его”, словно родные узнали о лучшем Дашином друге что-то ужасное, постыдное. Но ничего ведь не изменилось! Им даже неоткуда было разведать, что Витя вчера выпил стакан водки. И потом, пил не потому, что сам захотел.

— Это просто неприлично, — заключила мама. — Ты должна понимать такие вещи.

— Пойду разбужу Витю, пусть тоже пирожков поест, — бабушка поставила на стол еще одну тарелку.

— Я сама разбужу, — вздернула подбородок Даша. — И вообще. Мы спали в одежде, и совсем ничего такого… Я даже ни с кем не целовалась еще!

— Даша, ну не за столом, — поморщилась мама. 

Витя перевернулся во сне на спину, ровный разлет бровей был таким умиротворенным… Даше тихонько присела на корточки, разглядывая друга. У нее самой то на лбу прыщи, то на подбородке, а у Вити — ни одного! Счастливый. После нервного разговора на кухне спальня казалась островком спокойствия. Да, надо просыпаться, но можно продлить этот покой еще чуточку. И посмотреть. 

Раньше губы у Вити были не только большие, но и как бы смазанные по краю. А теперь будто лицо до них, наконец, доросло и появилась четкая грань, под нижней губой — даже острая. Ее захотелось потрогать. Можно пальцем. При мысли о том, как это было бы — потрогать эту грань своими губами — Дашу бросило в жар, щеки зажглись почти до боли. 

— Витенька, вставай, там бабушка пирожки привезла, с капустой.

______________________

1 FF — обозначение кнопки перемотки вперед на видеомагнитофонах.