Когда Данте не находит моральных сил встать с постели, то он протягивает руку, хватает гитару за гриф и бросает на себя, лениво перебирая струны пальцами. Мысли в порядок это не приводит — мыслей попросту нет, но Данте становится спокойнее.

С некоторыми рифами приходится бороться месяцами, но это — та борьба, которая Данте нравится: она начинается в пустой голове и заканчивается на кончиках пальцев. До автоматизма он доводит множество вещей — гитарные рифы не первые и не последние в списке. Но этот автоматизм — для личного удовольствия, не ради выживания или очередной дрянной работы — только для него одного.

Здесь нет места злости или раздражению. Пальцы соскальзывают и промахиваются — Данте берётся за аккорд снова. Садится на постели, удобнее перехватывает гитару и продолжает.

Карабкается по струнам из пропасти абсолютной опустошенности, заставляет себя испытывать интерес — втягивается.

Улыбается, иногда качает головой в такт, но не подпевает — не потому что голос кажется Данте паршивым, а потому что ему нравится слушать гитару. Слушать то немногое, что он может создавать, а не разрушать. Он правда хотел бы создавать, если бы мир существовал по иным законам и не пытался ежечасно впиться в глотку.

Данте приходит к банальной мысли: если кто-то прячется от своих демонов в Лимбо, то он прячется от них между струн и ладов. Здесь просторно — здесь никто его не ищет.

Упираясь подбородком в сложенные на ребре гитары руки, Данте смотрит, как за окном трейлера по воде растекается кроваво-красное солнце, обращающееся золотом.

Через гитарные лады Данте вновь начинает ладить с собой.