Данте хочет слезть.

Данте заходит в комнату и в комнату черепной коробки — двери захлопываются. Здесь душно — и он душный. Данте знает: он — маятник. Ему вторят: он — ведущий людей к светлому будущему маяк.

Данте бесконечность может вариться в отрицании, но он на краю. Достиг крайнего предела. Заглядывает за угол Шредингера. И за этим углом его колбасит на кровати, Данте захлёбывается — ни живой, ни мёртвый.

Комната Порядка — убежище; тело — злоебучая клетка боли и непонятных импульсов вовне. Настоящий Данте в клетке, которая в убежище, которая типа в порядке, которая здание, возведённое такими же порядковыми единицами в городе костей недостроенных высоток и позвонков перемолотых судеб. В порошок.

Данте стонет и хватается за голову, сворачивается в клубок.

Врачи Порядка заверяют: ему нужен сон, ему нужен распорядок дня, он должен спать в строго определённое время, обусловленное биологическими часами. Но что представляет из себя определённое время? Данте живет в неопределённости. Что он должен сделать, чтобы его время стало определённым?

Царапая грудь, Данте стонет. Колющая боль всё ноет, мигрирует под рёбрами, пересчитывает их. Данте маячит из угла в угол комнаты, качается на месте, а потом снова валяется на постели и пытается стать как можно меньше, чтобы боль тоже стала меньше. И сраное время всегда неопределённое, как в блядском трипе. Но если в трипе неопределённое время по-ебучему классное, то в отходняке — по-ебучему поганое, длинное, течёт вечностью. А Данте в этой вечности крошечная замеревшая на месте точка.

Ноет всё. Даже то, о чём Данте не знал. Его то знобит, то ему жарко. И Данте снова шатается из стороны в сторону, старается не пылить голову новыми мыслями.

Но как так вообще? Он же чертов нефилим, венец творения по словам Вергилия, высшее существо, недосягаемый абсолютный идеал.

Корчится на постели, хватается за грудь.

И рыдает.

А всё дело в нервной системе и в том, что он сам — нервный, и нервы в теле забиты до предела. Жилы сводит, они твердые как камень — сейчас порвутся.

А мозг твердит, уговаривает: нужно по чуть-чуть слезать, нужно не сразу, нужно скидывать дозы аккуратно, нужно уменьшать — боли будет меньше. Всё, что он испытывает в этой жизни, — повод ширнуться: весело — закинься; грустно — закинься; хочется ебаться — закинься, ебаться будет круче; больно — закинься; проблемы — закинься; не помогает? — закинулся мало, давай ещё. И ещё. Пока руки не станут месивом. Или пах. Или куда он там последний раз кололся.

Нет, нет, на самом деле всё это — из-за головной боли.

Но боль есть всегда, всегда зудит в извилинах хитрющего до кайфа мозга, заглушается, но живет — зреет. Потому что Данте и есть — эта сраная боль. Снаружи его, внутри его — всё в боли, всё в крови.

Видит бог — если этот блядский слепец хоть что-то да видит — Данте заебался, Данте заебался так, что хоть стой, хоть падай.

И Данте падает, а потом встаёт и идёт дальше. Кровит, но идёт дальше. Он по-извращённому, сука, упрямый.

Внушает себе: иди ногами, голова догонит. Просто иди. И так всю жизнь. В неопределенность — иди. Но Данте устал от неопределенности. Данте хочет быть определенным, чем-то осознанным.

Потому что Данте — злоебучий маятник. И его мотает туда-сюда, в голове стучит. И ни он сам, ни кто-то другой не может этот маятник остановить.

И стоят ли мучения конечной цели? Если он будет ненавидеть себя в любом случае: будет ненавидеть, если не ширнётся; за срыв будет ненавидеть тоже. Такая вот круговая порука — из руки в руку, из вены в мозг.

Данте смеётся.

Данте ненавидит себя.

Данте ненавидит Вергилия. Пошёл он нахуй.

Данте ненавидит Кэт. К чёрту эту тупую несмыслящую в жизни суку.

Данте ненавидит всех членов Порядка. Бесполезные напуганные овцы под предводительством осла.

Нахуй он вообще во всё это ввязался.

Медленно выдыхая, Данте закрывает глаза.

Он не тупой, он знает: виновата психосоматика. Психосоматика с ним давно. Данте и есть — психосоматика. И голос в голове, бесконечный неопределённый голос, предающий его самого.

Последний раз.

Последний раз был сотню последних раз назад.

Нужно заткнуться. Хули он ноет? Кому-то сейчас хуже: кому-то пять лет и этого кого-то ебут на камеру, чтобы потом тупые жирные ублюдки на это говно дрочили; кто-то пиздец как хочет жить, но сгорает под натиском метастаз, у этого кого-то могут быть семья, дети — этот кто-то умирает.

Какого хуя живёт он, Данте? Какого хуя?

Дверь в убежище распахивается. В комнату заходит Кэт, её голос залезает в черепную коробку — клетка открывается. Переставая быть точкой, Данте садится на кровати и расправляет плечи.

Маяк сгорает, под жаром с него облупляется краска, но маяк светит и будет продолжать светить.

Не ради себя.