Серафим несся домой, как на крыльях. Пусть устал и едва не заснул в метро в обнимку с тяжелым и неповоротливым чемоданом, в который превращался складной массажный стол, а руки после семи клиентов за день в разных концах города ныли так, что хотелось плакать. Но это все мелочи, ведь Серафим снова чувствовал себя полезным. Вспоминал похвалы пациентов после сеанса, их довольные стоны вперемешку с удивлением, когда они понимали, что мучительная боль под нажимом Фимы отступила, ушли спазмы и появилась легкость там, где ее отродясь не было. Руки Фимы называли волшебными, а его самого — ангелом, намекая на говорящее имя, и Фима с удовлетворением смаковал воспоминания об этом, но одновременно и стыдился такого своего махрового эгоизма.

Серафим ничуть не был абсолютно святым альтруистом. Он хотел слышать благодарности и получать деньги за свою работу, попросту не мыслил себя бескорыстным аскетом, ему как воздух нужна была похвала и чувство собственной значимости, незаменимости для всех вокруг. Он бы очень хотел стать чуть менее эгоистичным, снизить и так смехотворную для его уровня цену за сеанс или вовсе записаться в какой-нибудь волонтерский проект и отдать всего себя социальной работе. Он бы очень хотел быть именно тем идеальным ангелом, которого представляла себе его мама, когда давала ему такое редкое имя, но не мог. Мир вокруг сжимал липкие лапки на его горле, требуя быть меркантильным и не доверять людям, требуя быть смелым и пробивным карьеристом, а не простым работягой-парнем со светлой миссией за плечами вместо хрустящих бумажек в кошельке.

Это тоже стоило проработать с психологом. Эта строгая женщина наверняка скажет Серафиму, что любить себя и ценить свой труд абсолютно нормально, а он притворно покивает на ее слова и пожалеет выброшенных двух тысяч за сеанс. Только потом переварит и осознает, что весь бред о каких-то требованиях общества только в его голове и ему правда стоит перестать бесконечно оглядываться на одобрение каждого встречного-поперечного. Адекватная самооценка — это очень важно, над ней он работал долгих два года, изведя кучу денег на сеансы с психологом, которая тоже по праву ценила свой труд. Адекватная самооценка помогает ему видеть себя полно, со всеми достоинствами, за которые можно любить себя и ни за что не давать в обиду, и точками роста, над которыми стоит работать, чтобы становиться лучшей версией себя, более счастливой.

Счастье всегда было для Серафима чем-то непонятным, эфемерным, вечно ускользающим из пальцев. Раньше казалось, что предел мечтаний — вкусно покушать и не быть избитым сначала отцом, а затем и любимым мужчиной по надуманным ими поводам. Затем он нашел счастье в том, чтобы служить одному человеку, зациклив себя на нем, лишив воли. Теперь же для него счастье — просто быть и просто жить, работать и учиться, гулять по городу, радуясь теплому солнцу и холодному весеннему ветру, слушать музыку лишь в одном хрипящем наушнике, вторым же ухом выхватывая разговоры проходящих мимо людей, быть любимым просто за то, что он есть, и любить такой же искренней безусловной любовью в ответ.

Он растворялся в этом потоке жизни и иногда чувствовал за это стыд, ведь совсем недавно казалось, что счастье должно быть чем-то заслуженным, выстраданным: брендовыми шмотками, купленными на деньги от жестких переработок, и улыбкой любимого, для которого нужно было сделать что-то действительно значимое, исключительно для него приятное, чтобы почувствовать отголосок тепла в ответ. Но если выйти из душного метро и вдохнуть полной грудью влажный от недавней грозы воздух — это уже эйфория, а любят его теперь действительно от всего сердца, перманентно, без всяких противных «но», то к чему все остальное? Новый Хозяин его просто обожает, даже если Серафим в очередной раз косячит на ровном месте. Может поругать и даже очень жестоко наказать, но никогда не переступит установленные границы, сколько бы раз Серафим ни нарушал одно и то же правило.

И поэтому Серафим шел сегодня домой совсем не со страхом, но с противным червячком вины за душой. Он нервничал, зная, что его ждет за нарушение правила, но старался слишком уж не циклиться на будущем наказании. Все-таки он сам попросил Хозяина следить за своим питанием, сам же теперь волком выл от необходимости соблюдать диету с большим количеством белка, зелени и исключительно сложных углеводов, никакого жареного и жирного, мучного и сладкого, за исключением одной конфетки за завтраком, которую он выцарапал себе за неделю безукоризненного следования жесткому режиму, но теперь, видимо, и ее лишится. Потому что Серафим — ребенок с напрочь отсутствующей силой воли, а еще временем на обед в своем плотном графике. Зайти в какое-нибудь хорошее кафе было решительно некогда, и раньше Серафим без зазрения совести забегал в палатку с шаурмой, чтобы измазаться вкусным, но таким вредным соусом, и потом весь оставшийся день мучиться с животом, неумолимо зарабатывая себе гастрит.

Предыдущему Хозяину Серафима было на это до лампочки. Он контролировал каждый шаг своего мальчика и лез во все щели повседневности, но исключительно ради собственного садистского удовольствия, а не фиминого благополучия: едва ли его волновало его питание и общее самочувствие, и Серафиму долгое время это казалось нормой. БДСМ исключительно про постель и контроль оргазма, но уж точно не содержимого желудка — и с этой же установкой он вошел в следующие отношения. Привычно перехватывал фаст-фуд по дороге от клиента к клиенту и закидывался обезболивающими, страдая от своей бесхребетности и лени, даже не подумав о том, что новый Хозяин мог бы ему помочь, взять ситуацию в свои руки и дать Серафиму дополнительный стимул расти над собой. Фиме до него и в голову не могло прийти, что БДСМ — это прежде всего про заботу, причем взаимную, и не только после бурной сессии, а всегда, красной нитью через весь быт.

Серафим изначально не правильно понял смысл служения Доминанту, сам же нашел себе мужчину, который только подтверждал все его больные идеи о том, что Верхний — царь и бог, а саб — грязь под его ногами, единственное предназначение которой в том, чтобы доставлять удовольствие и заботиться о своем Верхе. Ему и в голову не могло прийти, что и Доминант, беря Серафима в нижние, принимает на себя огромную ответственность; что владеть чьими-то телом и жизнью — это не только получать удовольствие, но еще и постоянно заботиться о своей ценной вещи, следить за ней, ухаживать и защищать. Колоссальные проблемы с самооценкой заставляли Серафима чувствовать себя половой тряпкой, которую можно измочалить за пару дней, провозив по всем углам и в конце оставив у двери, чтобы каждый входящий вытирал об нее ноги. Потому позволял своему Доминанту абсолютно все, и только дойдя до грани, когда понял, что в один прекрасный момент даст забить себя до смерти, лишь бы угодить своему непогрешимому Хозяину, решил, что так больше продолжаться не может.

Первым шагом выползания из этой ямы стал психолог, одно решение обратиться к которому далось Фиме нелегко, ценой долгих месяцев самобичевания мыслями о том, что тот непременно осудит и его гомосексуальность, и тягу к боли и сильным мужчинам, и желание носить ошейник и ползать на коленях перед кем-то, обзовет все эти извращения результатом детских травм, от которых непременно примется Фиму лечить. И первый психолог, к которому он попал, правда был такой: суровый дядька еще советской закалки, очень любивший теорию Фрейда и относивший все проблемы Фимы к обиде на жестокого властного отца и фигуре слабой матери. Этот мужчина Фиме сразу не понравился, но он зачем-то продолжал ходить к нему еще несколько месяцев, стараясь не принимать слишком близко к сердцу его слова и советы и закапывая все свои сомнения в эффективности такой терапии простым «ну я же не врач» и «он-то лучше меня понимает». И что-то, видимо, этот дядька все же понимал, поскольку смог поднять самооценку Серафима из глубокого подвала ровно до того уровня, который позволил ему в один прекрасный момент не явиться на очередной сеанс и больше никогда не брать трубку.

Только потом Серафим понял, как некрасиво поступил, и надо было хотя бы позвонить и расстаться культурно, но он всю свою жизнь поступал так — из каждых отношений сбегал, когда накипало, ему никогда не хватало внутреннего стержня сказать прямо о своих чувствах и уйти цивилизованно. Следующим психологом он выбрал женщину, рассудив, что от нее в случае чего будет гораздо проще отказаться, потому что она не будет прочно ассоциироваться для него с отцом, да и говорить о сексе с ней будет проще, не натыкаясь на махровую гомофобию в ответ. В целом, ожидания Серафима она оправдала: спокойно слушала, никогда не перебивала, не показывала отвращения или гнев, и, казалось, искренне интересовалась прежде всего его чувствами и взглядами на жизнь. С ней он и сам не заметил, как вырос, причем во всех аспектах жизни, нашел в себе силы наконец полюбить себя действительно по-настоящему, и уйти от своего горе-Хозяина, с которым и вполовину не было так же уютно и спокойно. С ним не было любви и тепла, только боль и секс, которые на тот момент Серафиму осточертели.

Какое-то время Серафим даже думал завязать с БДСМ, повесив и на эту часть своей биографии красную плашку «ошибка» и «травма», но тело прожженного мазохиста требовало свое: оно хотело жестокой порки и страха. Обычные ванильные отношения совсем не складывались, дежурный нежный секс не приносил ни капли удовольствия, и Фима тоже поговорил об этом с психологом. Она в очередной раз не дала ему готового решения, просто выслушала, делая акцент на чувствах, и завалила вопросами, которые еще долго мучали Серафима после сеанса. Он решил искать себе нового Хозяина вовсе не потому, что разобрался в себе и нашел какие-то ответы — он просто хотел снова почувствовать тугую петлю ошейника на горле и жгучую боль от ремня, хотел кому-то принадлежать без остатка. Когда собрался с силами на встречу с Владимиром, вовсе не представлял, что их знакомство продлится долго, сам он мыслил эти отношения на неделю, ну максимум месяц горячих сессий, после которых он опять вернется к психологу и снова попробует разобраться в себе и отказаться от БДСМ.

Серафим нервничал, пока трясся в автобусе до нужного места. То и дело дергался, поправляя свободную белую с мелкими синими полосками рубашку, и постоянно оборачивался к окну, чтобы поймать свое отражение и убрать лезущие в лицо светлые пряди. Он от природы был светло-русым, но зачем-то взял в привычку еще сильнее высветлять волосы до совсем кипельного блонда, что вдруг, вот именно за десять минут до встречи с понравившимся ему мужчиной, показалось ему жуткой безвкусицей. Они не обменивались фотографиями, кроме тех, что были на их страницах, да и их переписка была слишком короткой: лишь по-сухому деловое сообщение от Доминанта, что фимина анкета показалась ему интересной и он хочет пригласить его на свидание в людное место, чтобы познакомиться поближе, и мгновенное согласие Фимы, который тоже не очень любил общение в интернете. Анкета Доминанта тоже показалась ему интересной: мужчина выглядел потрясно, а их любимые практики и табу совпадали так, что Фиме было даже страшно, не списали ли у него все под чистую перед тем, как отправить первое сообщение. Не веря своему счастью, он опять согласился на быстрое развитие отношений, побоявшись упустить идеально подходящего ему партнера.

Он нервничал сейчас именно потому, что в анкете напропалую врал про возраст, стесняясь страшной цифры тридцать шесть. Он ничуть не выглядел на свои года, а главное — не чувствовал себя взрослым умудренным жизнью мужчиной. При этом он не хотел знакомиться с каким-то старпером за сорок и боялся отпугнуть молодого парня тем, что будет старшим в их паре. Саб и старше — уму непостижимо, такое привлекает только тип Доминантов, с которыми Фима ни за что бы не смог найти общий язык: капризных мальчишек в принимающей позиции, которые изображали из себя принцессу на горошине, заставляя большого и сильного мужчину-актива выполнять все их прихоти. Фима хотел быть маленьким и слабым рядом со своей парой, и плевать на цифры в паспорте. И потому он, испугавшись снова долго ждать свое счастье, а то и вовсе никогда его не найти, нещадно порезал себе возраст сначала на десяток лет, а затем, решив, что хуже уже некуда, еще на пяток, превратившись в робкого двадцатилетнего мальчика, ещё студента.

Если бы Владимир уточнил, Фима бы тут же сознался, понимая, что долго скрывать это у него не выйдет, но тот поверил на слово тому, что было написано в анкете, назвав ее интересной. Фиму он назвал интересным и очень привлекательным парнем, разглядывая старые фотки, и Фима не стал тушить едва вспыхнувшую между ними искру своим неуместным признанием. Он решил, что сознается при встрече, когда сможет все спокойно объяснить, не нарвавшись на мгновенный ЧС, а теперь кусал губы и чуть не плакал, предвкушая, как двадцативосьмилетний Володя от души пошлет его, зарекаясь больше никогда не верить парням из интернета. В кафе, где была назначена встреча, Фима шел, как на каторгу, истеребив несчастные рукава рубашки и думая о том, что двадцатилетний мальчик ни за что бы не оделся на свидание столь официально: он бы надел футболку с дурацким принтом и не выбеливал бы так яро свои волосы на манер поп-звезд из девяностых. Фима чувствовал себя просто жалко.

  — Привет, ты «Самолетик_2379»? — с улыбкой поприветствовал его уже сидящий за столом Володя, и Фима почувствовал жуткий стыд еще и за свой дурацкий ник на сайте знакомств. Он весь, до мозга костей, был донельзя нелепым, но хотя бы вечный бейби-фейс с так и не пропавшими комочками Биша пока не выдавал с потрохами его махинации с возрастом.

— Да… кхм… меня зовут Серафим, можно просто Фима, — замялся он, подавая руку через стол, и слишком поздно задумался о том, что молодые парни так, наверное, не делают. Володя же ничуть не смутился.

— Серафим — как ангел, верно? Огненный воин света, особенно приближенный к божественному престолу… м-м, — мечтательно протянул он, пожимая руку Серафима и кивая на стул, чтобы он тоже присаживался. — Ты верующий, Фима? — задал вопрос он, как только Серафим, все еще без конца одергивая только теперь оказавшуюся слишком неудобной рубашку, опустился в кресло напротив.

— Нет, как-то не сложилось, — с горечью хмыкнул Серафим, пряча глаза в меню. — Мама была, она и назвала так, — продолжил он, не вынеся неловкой при первом знакомстве паузы. — А Вас Владимир, как на сайте? — тут же добавил, лишь бы не развивать тему семьи. Ему не хотелось неловко докладывать едва знакомому мужчине о ранней смерти своей мамы и прочих жизненных перипетиях, настигших его сразу же после. Тем более, он все еще думал, что это знакомство будет коротким: из кафе сразу к одному из них домой, где они проведут пробную сессию и подпишут стандартный контракт, а затем Серафим расторгнет его уже через месяц, не вынеся более долгого обращения с собой как с вещью.

— Да. «Владеть миром» — удачное имя для Доминанта, не находишь? — улыбнулся он, жестом подзывая официантку. Фима быстро сделал заказ. На самом деле он был жутко голодным, но объедаться на первом свидании — тот еще моветон, даже если Фима, наученный опытом взаимодействия со своим прошлым Хозяином, собирался заплатить за себя сам. Потому Серафим ограничился весьма скромными бельгийскими вафлями и капучино, его же спутник лишь попросил долить кипятка в уже стоящий на столе заварник.

Опять повисла неловкая пауза, пока Владимир жадно разглядывал его, а Фима не знал, куда деть себя от смущения. Ему казалось, что с ним все решительно не так: одежда дурацкая, да и он сам ужасно неловкий, волосы еще эти ужасные, жесткие, и его будущему Хозяину может не понравиться тянуть за них во время сессии. Ну и, конечно же, Фима чувствовал, что его возраст видно за километр в ужасных морщинах, что вот-вот его разоблачат, и тогда будет мучительно стыдно за свое вранье. И зачем он затеял все это? Не надо было вообще опять лезть в БДСМ, он ведь знает, что ничего хорошего его в этом болоте не ждет. Да, он получит желанную порку и долгожданное удовлетворение, а дальше что? Снова ползать в ногах и поддаваться любым извращениям, которые только придут в голову этому «властителю мира», опять чувствовать себя нелюбимым, просто дыркой, тупой функцией без права голоса. Надо было сегодня, вместо встречи с Хозяином, поехать к психологу, целее была бы его психика.

— Расскажи о себе: работаешь, учишься? — наконец спросил Володя, когда Фима уже отчаялся ждать от этого свидания чего-то хорошего. Фима вздрогнул, поднимая глаза, и тут же утонул в заинтересованных голубых глазах Володи. Неужели ему и правда интересно, чем занимается Серафим? Но в любом случае он пока не готов был обсуждать контракт, а потому решил ответить как можно честнее:

— Работаю массажистом, отучился в колледже, пока набивал руку, встал на ноги… Только недавно дошел до того, чтобы получить вышку, неврология — в моем деле очень полезно, — засмущался он, разбивая на отдельные полусвязные слова свой еще недавно казавшийся цельным монолог в голове. — Поступил в мед, учусь… уже дважды брал академ, конечно, но преодолел третий курс потихоньку, — совсем замялся он, снова от нервов став одергивать рубашку. Гордиться тут ему было решительно нечем. В меде ему было скучно: мало практики, много теории, еще и странные, непременно сопровождающие всякое высшее образование, предметы вроде истории и философии довеском.

— Подожди, Фима, ты меня запутал. Сначала колледж — четыре года, потом работал и набивал руку — ну пусть год, поступил на вышку и уже на третьем курсе, но при этом дважды брал академ — еще минимум лет пять. Ты либо школу в десять лет закончил, либо лапшу мне на уши вешаешь, — со смехом стал считать Володя, и Серафим тут же едва не провалился под пол, поняв, как глупо и без всякой на то причины сдал себя и теперь придется рвать едва наладившееся общение.

— Мне тридцать шесть. Простите, что соврал в анкете, мне очень стыдно. Можете прямо сейчас встать и уйти, если это для Вас неприемлемо, — абсолютно искренне раскаялся он, снова спрятав глаза в меню. Ну вот и все. Пора Фиме перестать витать в фантазиях, где ему все еще двадцать и еще вся жизнь впереди, надо остановить свой выбор на старперах за сорок и перестать пускать слюни на красивого спортивного парня, в гладкой руке которого так ладно будет лежать рукоятка плети.

— Встать и уйти — это ты погорячился, конечно, — рассмеялся Володя, будто вовсе не обидевшись на Фиму за такой наглый обман. — С этим у меня некоторые проблема, Фима: у меня нет ног, — добавил он все тем же веселым тоном, из-за чего до Фимы не сразу дошел смысл сказанного.

— В смысле нет… — выпал в осадок он, став втрое внимательнее приглядываться к своему собеседнику. Да нет, парень как парень: спортивный, с сильными руками, и чёрная футболка обтягивает каждый мускул — мечта, а не мужчина. И сидит он совсем не в инвалидном кресле, а на таком же заваленном подушками ротанговом из кафе, как и сам Фима.

— В самом прямом: двойная ампутация выше колена. Хожу на протезах, но это совсем не быстрый и не простой процесс, как тебе кажется, поэтому сбежать от тебя при всем желании не могу, — спокойно объяснил Володя, ни единым словом или жестом не показав, что ему неловко или неприятно обсуждать эту тему. Он наоборот будто искренне веселился, объясняя Фиме такие очевидные и простые вещи.

— А как…? — Фима все еще был в шоке.

Нет, такого не может быть, он же видел его фотографии в профиле, и на некоторых он даже стоял в полный рост, не опираясь ни на какие костыли или ходунки. Серафим представлял себе, что такое двойная ампутация, особенно выше колена, как и то, что такое протезы, пусть даже самые современные, — у него были такие пациенты, и зрелище из себя они представляли жалкое. Образ сильного спортивного мужчины, так уверенно говорящего о своей проблеме, с этим ужасом никак не вязался. Фиме казалось, что над ним сейчас попросту издеваются. И тем более, как этот калека может быть Домом? Он ведь ни кнут в руках держать, ни как следует замахнуться не сможет. Серафим даже думать не хотел, как выглядит сессия с инвалидом, пусть даже на протезах, — это был какой-то сюрреализм, и такие извращения ему решительно не подходили, поэтому в свое «как» он сложил именно этот вопрос: а как же сессия, а как же кнут, а кто и как будет снимать его с андреевского креста, если станет плохо, а подвешивание? Так много вопросов и так мало ответов.

— Будучи подростком, я плохо дружил с головой и инстинктом самосохранения: слонялся по стройкам и заброшкам, а в один прекрасный момент нам с друзьями (теперь уже, конечно, бывшими) захотелось поиграть в зацеперов — это когда цепляешься за идущий поезд, проезжаешься на нем, а затем красиво спрыгиваешь. Ну так вот, спрыгнул я неудачно, прямо под колеса, и по мне проехало двадцать вагонов, едва не истек кровью. Мне было семнадцать, — также спокойно пояснил Володя, лишь коротко пожевав губами на слове «друзья».

— О Господи! — охнул Серафим, чувствуя, как от одного этого крайне сдержанного и скупого на подробности рассказа ему становится плохо. Только представлять себе, каково лежать на рельсах, чувствуя, как движущийся бесконечный состав весом в несколько тонн превращает в месиво еще совсем недавно нормальные ходячие ноги, ему было невыносимо. Еще и так некстати официантка принесла заказ, а есть совсем расхотелось.

— Прости, что не сказал сразу. Знал, что будет такая реакция и ты не согласишься на встречу, а ты мне правда понравился, хотелось показать себя с лучшей стороны и только потом все объяснить. Думаю, ты из тех же соображений врал про возраст, поэтому теперь мы квиты, — добавил Володя, не обращая никакого внимания на истеричные крики Серафима. Ему не нужна была чужая жалость, он давно пережил это и двигался дальше (каким бы ужасным каламбуром это ни звучало), а Фима все никак не мог взять себя в руки и попытаться понять.

— Да, но я, блин, не скрывал отсутствие ног! Да, скостил себе пятнадцать лет, но ты ведь даже не заметил, пока я сам не проговорился! Как и когда ты собирался мне об этом сказать? — истерил он, от возбуждения и полностью разрушенного флера таинственности перед Доминантом переходя на невежливое «ты». Он чувствовал себя обманутым, и это чувство ему совсем не нравилось, от обиды хотелось встать и уйти, но Серафим был слишком воспитанным для подобных истерик.

— Фима, мне не нравится, как ты со мной разговариваешь, — надавил Володя, почувствовав, как общение между ними, до того вполне непринужденное и дружеское, скатывается в полнейший кошмар. Серафим дернулся, уловив нотки приказа, которому уже не мог сопротивляться: слишком давно у него не было сессий, он хотел подчиняться, но, черт возьми, не ему. Почему не ему? Серафим снова закопался в себе и не нашел ответа. От стыда снова опустил глаза. — Я понимаю твои чувства, это непривычно, может быть даже страшно, но поверь, это не доставит проблем во время сессий: я начинал, уже будучи калекой, и умею справляться со своим телом. Все получится, если ты сможешь довериться. Если захочешь. Знаешь, ты тоже обломал мне весь кайф, когда оказался не сладким мальчиком на десять лет младше, которого я с упоением называл бы деткой, а почти сорокалетним мужиком с дурным характером, — начал Володя очень правильно и осторожно, а закончил уже привычной для Серафима усмешкой.

— Я вполне откликаюсь на детку, — зацепился он вообще не за то, чего ждал от него Володя, и стал ковырять уже не приносящую никакого удовольствия горячую бельгийскую вафлю с шариком мороженого и кусочками ягод. Он не знал, что ему делать: не ломать комедию и по-хорошему уйти или попробовать закрыть глаза на такую особенность и довериться. Если бы Фима вообще был способен в этой жизни хоть кому-то довериться…

— Чего ты ждешь от этих отношений, Фима? Прости, милый, как-нибудь без футфетиша, но в остальном я абсолютно дееспособный полноценный Доминант: я могу тебя отшлепать и заняться любовью, могу позаботиться о тебе, если ты будешь болеть, и даже собраться на неспешную прогулку вместе, если будет такое желание. Скажи, что ты думаешь по этому поводу? — снова разрядил атмосферу Володя. Эта уверенность в собственных силах, мягкость, но одновременно твёрдость Фиму и пугала, и притягивала одновременно. Он опять запутался в своих чувствах, а подколка по поводу футфетиша его еще больше озадачила.

— Несколько недель лайфстайла с ежедневными сессиями с поркой и сексом, после чего мы расстанемся и я никогда больше тебе не перезвоню. Я не ищу длительных отношений, — честно отозвался он, уже предвкушая гнев в ответ на свои слова. В анкете он давным-давно писал о том, что хочет подарить себя Хозяину в постоянное пользование, и с тех пор не менял информацию, хотя надо было бы. Но кто вообще ищет лайфстайл на пару недель, кому нужен саб на такое короткое время? Даже в этом Серафим напропалую врал.

— Почему? — опешил Володя, после чего сощурился, приготовившись к новому витку обороны. Эту фразу Серафима он явно воспринял как личное оскорбление, мол, Дом-калека ни на что большее, чем пару недель знакомства, не способен.

— Не хочу чувствовать себя половой тряпкой… Точнее иногда хочу, иначе бы не искал таких отношений, но ненадолго, на месяц максимум, а потом вернусь прорабатывать это с психологом, чтобы снова не окунаться в это болото, — совсем тихим шепотом отозвался Фима, уже приготовившись к неадекватной реакции. Саб, который не хочет подчиняться, так еще и называет БДСМ болотом — уму не постижимо. Володя лишь невесело усмехнулся и подлил себе еще чая.

— И с чего ты взял, что я хочу превратить своего саба в половую тряпку, ангел? — улыбнулся он, и Фиму передернуло от непривычного ему «ангел». Даже в этом милом прозвище он чувствовал издевку по отношению к себе. Ему все меньше хотелось копаться в своих чувствах перед незнакомым Домом и быстрее подписать контракт, который позволит надеть на него ошейник и хорошенько выпороть.

— А как иначе? Я буду Вашей вещью, Хозяин, буду в полной Вашей власти и выполнять каждый приказ, и, не подумайте, мне это нравится, я мазохист, я хочу боли и унижений, но в разумных пределах. Я не хочу, чтобы это захватывало всю мою жизнь, меня это ломает, — все же решил объяснить Фима, чтобы у него был благовидный предлог сбежать. Он зря снова полез в это, он бы мог потерпеть еще немного, прогоняя от себя мысли о сладкой порке и руке на своей шее, в крайнем случае позвать друга-сабмиссива для свич-сессии, которая бы успокоила его, как в прежние времена. Отдаваться в руки настоящему Дому все еще было страшно.

— Разве кто-то в здравом уме станет ломать любимые игрушки, Фима? Ты для меня будешь маленьким и хрупким, моей деткой, я буду заботиться о тебе, милый, как с фарфоровой статуэтки сдувать пылинки, — мягко попытался разубедить его Володя, на что Серафим только обреченно помотал головой. Он его совсем не понимал. Какой же это Дом, который сдувает пылинки со своего саба? Фима не хотел командовать в этих отношениях, он хотел сильной боли и строгости, чтобы с ним не церемонились и жестко присвоили с первой же сессии, не тратя время на расшаркивания.

— Я не хочу быть хрупкой статуэткой, я хочу, чтобы меня били очень жестоко, до синяков и крови. Я не кончаю без боли, это не приносит мне удовольствия, — добавил он, уже настраиваясь, как и какими словами сказать Володе, что им не по пути, ведь они просто не подходят друг другу. Скорее всего Володя просто списал все его предпочтения в анкете, чтобы Фима клюнул и уже не смог отказать бедному калеке, который еще и не понимает, что такое Дом, и уже отчаялся найти себе такого же глупого саба, с которого он будет, по его выражению, «сдувать пылинки». — Я хочу служить Вам, а не стоять на полочке, хотя бы это поймите…

— Понимаю, ангел, очень хорошо понимаю, — мягко перебил его истерику Володя и попытался взять за дрожащую руку. Серафим ее отдернул. — Хорошо, со статуэткой метафора не понравилась, давай поговорим с тобой про полезные вещи. Вот ты говоришь, что хочешь быть моей вещью, но какой именно? Перчатками, ботинками, футболкой? — ушел он в совсем шизофренические дали, и Серафим в принципе перестал что-либо понимать и потому молчал. — Хорошо, не хочешь выбирать, тогда я сделаю это за тебя. Думаю, ты был бы моей любимой рубашкой: близкой к телу, очень мягкой, хлопковой и хорошо, по фигуре, сшитой — представил себе это? — продолжил он все так же мягко, не посчитав нужным снова давить на совсем потерявшегося в метафорах Серафима.

— Да, Хозяин, но я не понимаю… — отозвался он, чтобы хотя бы в этом не косячить. Его не послали с его загонами сразу же и даже пытались что-то объяснить, пока очень путано и непонятно, но уже это человеческое отношение грело Серафима. От предыдущего своего Дома за подобные выверты он давно бы получил фигу, а не контракт, а этот тратил время на разговоры, будто уговаривая. Может, и правда отчаялся найти хорошего мальчика, который будет понимать его с полуслова, вместо вечно тугого на мыслительную деятельность Серафима.

— Подожди, ангел, сейчас все поймешь, всему свое время, — улыбнулся Дом, на полном скаку останавливая панически забившееся сердце Серафима. Все его существо сейчас излучало силу и спокойствие. — Ты представил себе такую рубашку, молодец, а теперь представь, что ты искал ее очень долго, именно такую, во всем тебе подходящую, а еще она жутко дорогая, от известного бренда вроде Gucci. Как бы ты с ней обращался? — новый вопрос и опять полное отсутствие у Серафима понимания, что вообще происходит и куда клонит Володя. Его хотелось слушать, но еще больше — слышать и понимать, и Серафим буквально ненавидел себя за то, что никак не мог уловить мысль.

— Ну я не знаю… Носил бы ее? Стирал в машинке на бережном режиме… Или вообще вручную? Гладил на минимальной температуре, вешал на плечики в шкаф, — отозвался он, медленно прокручивая в голове то, как сам обращался со своими вещами. Чтобы совсем не сойти с ума, он решил налечь на еду, на бедную уже давно остывшую вафлю с почти с концами растекшимся по тарелке мороженым. Он успокоился после жуткой эмоциональной встряски, а после такого он всегда хотел есть. Хозяин не настаивал на полном внимании к его персоне, позволил Фиме повариться в собственном соку.

— А если порвется случайно? Ну, не знаю, пуговица разболтается и оторвется, что делать будем? — участливо, все с той же удовлетворенной улыбкой спросил Дом, протягивая Фиме салфетку. Он лишь сказал спасибо и смутился, снова задумался.

— Не знаю… Жалко конечно… Зашил бы. Или вообще отнес в ателье, чтобы там аккуратно зашили, — уже гораздо увереннее рассуждал он, решив отпустить ситуацию. Володя сказал, что всему свое время, и Серафим ему верил. От этого мужчины исходила абсолютно божественная энергетика: тепла, заботы и участия, а еще несгибаемости и силы. Тот факт, что у него ампутированы обе ноги, теперь не играл никакой роли, это было совсем не важно, когда он разговаривал с Серафимом таким спокойным, но требовательным, не терпящим возражений тоном.

— Есть желание сделать из нее половую тряпку? — Серафим наконец получил вопрос в лоб и сразу все понял. Обречённо помотал головой, закусив губу, и снова уткнулся в тарелку. Ему было стыдно так, что уши превратились в два алых уголька. Он, якобы опытный и много чего в жизни повидавший, так и не понял эту простую истину, которую его молодой Дом давно носил в себе, если так уверенно делился ею с Серафимом. — Вот ты, Фимочка, будешь для меня такой же любимой вещью: будешь служить по своему назначению, выполнять приказы и правила, ложиться под плеть и обожать боль от моих рук, но я буду так же трепетно заботиться о тебе, чтобы не дай бог не сломать. Я думаю, у нас с тобой получатся серьезные отношения, если ты согласишься мне поверить, — раскрыл Володя свою мысль, чем окончательно покорил сердце Фимы.

— Я согласен. Можно уже контракт? Я все подпишу, заберите меня к себе, — заныл Фима, чувствуя, как в горле у него встал тяжелый ком. Он уже готов был на коленях умолять этого прекрасного человека взять его себе в нижние, но Володя словно не замечал этого. Молча помотал головой, чем добил Серафима контрольным в голову.

— Сразу извини за бестактный вопрос, но как у тебя со стоп-словами? Прости за грубость, но ты производишь впечатление саба, который не умеет ими пользоваться. Ты можешь остановить сессию, если тебе плохо? — задал новый вопрос он, вместо того чтобы сказать Фиме безоговорочное «да», и это казалось тому просто катастрофой вселенского масштаба. Все вокруг было прекрасно, даже Володя продолжал сдержанно улыбаться, пока внутри у Фимы погибала надежда на самые лучшие в его жизни отношения.

— Я очень выносливый! — воскликнул он, лишь бы удержать рядом с собой этого прекрасного мужчину. Он был готов сделать что угодно, чтобы стать его сабмиссивом, он готов был костьми лечь и получить порку за каждое свое невежливое слово и сомнение, он просто очень и очень хотел окунуться в это тепло, чтобы оно всегда было с ним, накрывало, словно пуховым одеялом, и никогда не давало в обиду. Он чувствовал, что именно с этим мужчиной рядом сможет наконец обрести счастье, и ради него был готов на все.

— Фима, ты отвечаешь не на тот вопрос. Меня сейчас не интересует, сколько ты можешь выдержать. Я уверен, тебя ломали столько раз, что там уже и ломаться-то нечему. Сосредоточься и ответь на вопрос: ты говоришь стоп-слово, если Доминант заходит слишком далеко? — голос Володи стал чуть более твердым: не то чтобы недовольным, но стальным, в нем отчетливо слышался звон. Фима снова хотел сказать, что никогда, он готов пойти за своим Хозяином хоть на край света, но затем вспомнил, чем для него это закончилось в прошлый раз, все слезы и ненависть к себе, а еще разговор с психологом по этому поводу. Правдивый ответ явно не устроит Володю, Фима просто ни на что не годный, неправильный саб, в котором, по его выражению, «уже и ломаться-то нечему».

— Я терплю до последнего. Я знаю, что такое стоп-слова и для чего они нужны, все-все понимаю, но никогда не останавливаю. Даже если чувствую, что надо. Но я хочу научиться, Хозяин, я очень быстро учусь, — пискнул он, запивая истерику едва теплым капучино. Ему физически было плохо. Вот сейчас Володя скажет, что не хочет иметь с таким поломанным сабом ничего общего, и ему ничего не останется, кроме как расплатиться за себя и уйти. А счастье было так близко. Если бы только Серафим был бы чуть менее травмированным.

— Ты писал в анкете, что у тебя есть опыт. Только не говори мне, что другие Домы просто закрывали на эту проблему глаза и позволяли тебе калечить себя, — ворчал Володя, и Серафим по привычке примерял его недовольство на себя. Это он виноват, он снова ни на что не годный саб, который не может выбрать достойного партнера для себя.

— В длительных отношениях только с одним, и ему было наплевать на меня. Он слышал стоп-слова, Вы не подумайте, но если я ничего не говорил, он считал, что все идет по плану, даже если я падал в обморок, — все же объяснился Фима, хотя сейчас хотелось просто провалиться под землю и ничего не говорить. Он не мог оставить вопрос Доминанта без ответа, как бы ни было тяжело ворошить прошлое. — Он только выходил тогда из направления БДСМ без стопов и мало что понимал, как и я. Я думаю, мы оба были как два сапога пара, — договорил он и уже не смог сдержать тихий всхлип. Он все-таки любил Александра, своей извращенной жертвенной любовью, но любил со всей отдачей, и уходить от него было действительно тяжело. Ни от кого прежде он не получал столько удовольствия и боли одновременно.

— На какой цвет ты сейчас чувствуешь себя, Фима? Зеленый, желтый или красный? — ударил словами Володя, не позволяя Серафиму еще глубже погрузиться в горькие воспоминания. Фима молчал. Он не мог понять, как он себя чувствовал, на какой из небогатой палитры цветов. Молчал, закусив до солоноватого привкуса крови внутреннюю сторону щеки, и не мог выдавить из себя ни звука. — Фима, сосредоточься, мне нужен цвет, сейчас, срочно, — надавил Володя, а Фима просто расплакался, надеясь, что эмоции будут красноречивее. Володя лишь снова подал ему салфетку и молчал. Этим молчанием он доводил Фиму до белого каления.

Фима ревел, чувствуя, что провалил единственное задание, которое могло бы его спасти, показав Володе, что он, как саб, еще на что-то годен. Он не смог сказать "стоп", даже когда от него напрямую этого потребовали, какой позор. Долгие месяцы работы с психологом рассыпались в труху, он не мог собрать себя и ответить что-либо внятное, не мог даже встать и уйти, чтобы не позориться перед Володей своей истерикой, не мог ничего, только распускать сопли и продолжать ненавидеть себя. Володя снова попытался взять Фиму за руку, и на этот раз он не стал его отталкивать, сжал крепкую ладонь в дрожащей своей, после чего, несколько раз глубоко выдохнув, выдавил жалкое «желтый», прекрасно понимая, что то, что творилось сейчас с ним, никакой не желтый, а гораздо более темный и опасный оттенок. Нечто между красным и черным, но он жутко боялся, что Володя примет это на свой счет и уберет руку. Что Володя откажется от него, если Серафим скажет ему «красный».

— Почему «желтый», мой ангел? Объясни, что случилось, — спросил Володя, только когда Серафим полностью взял себя в руки и успокоился. Под его внимательным взглядом Фима высморкался и как следует мысленно поругал себя за такие реакции. Он еще недавно говорил, что выносливый, а теперь разбрасывается стоп-словами, впав в истерику безо всякого повода.

— Вы мне нравитесь, мне очень хорошо с Вами, но Вы копаетесь в прошлом, я не хочу, — выдавил из себя он, надеясь, что Володе эти слова не покажутся наглыми. Он просто надеялся, что его мудрый Хозяин все поймет и больше не будет расспрашивать о бывших или упрекать Фиму в том, что он так быстро сказал стоп.

— Хорошо, тогда не будем говорить о прошлом, — быстро отступил он, и Фима снова выдохнул. Все-таки Володя очень хороший, умный и сдержанный мужчина, идеальный Дом, который может и надавить, и успокоить, и по-человечески все объяснить. — Поговорим о настоящем: ты массажист — работаешь в салоне красоты? — перевел тему он, и Серафим автоматически скривился, чувствуя, что его, как профессионала, пусть и не намеренно, разом опустили ниже плинтуса.

— Моя специализация — лечебный массаж. Я помогаю восстановиться после травм, с врожденными дефектами работаю. Среди моих клиентов много… таких как Вы, — начал Фима вполне бодро, но под конец смутился, не рискнув напоминать Володе о его недуге. Ну не выглядел его будущий Хозяин как больной человек, в его мощных плечах не было ни тени немощности, и сидел он уверенно и ровно, не заваливаясь ни на одну из сторон, но самое главное — в глазах, зеркале души, не было ни капли обычных для инвалидов безотчетной тоски и отчаяния. Он весь изнутри светился спокойным, ровным светом, позволяя гораздо менее уверенному в себе Серафиму греться об его тепло.

— Таких как я — это каких? — хохотнул он, услышав, как неловко замялся Серафим, явно провоцируя все же сказать страшное слово и разворошить этот змеиный клубок.

— Людей с ограниченными возможностями, — сухо процедил сквозь зубы Серафим, надеясь, что на этом от него отстанут. Он бы очень хотел сейчас обсудить контракт, но не недостатки своего Доминанта, о которых он лишний раз старался не думать. Мысли об отсутствии у Володи ног рождали в душе лишние сомнения, что после его пламенной речи про любимую вещь казалось просто мерзостью. Фиме сказали довериться, и он доверился, стараясь не заострять внимание на еще не возникших проблемах.

— Я предпочитаю на западный манер: люди с особенными потребностями, — ни капли не смутившись, с прежней теплой улыбкой возразил Володя. — Возможности людей ограничены лишь их страхами и комплексами, при этом шансы на исполнение любых мечт жизнь подбрасывает на каждом шагу, нужно только набраться смелости, чтобы воспользоваться ими, — опять в своей манере заумно объяснил он, и Серафим кивнул, соглашаясь. — Я считаю, что все в этом мире происходит не случайно, и если Вселенной, чтобы вправить мне мозги, потребовалось забрать мои ноги, я только благодарен ей за это, — после этих слов Володя остановился, покривив губами. Он явно мучительно подбирал слова, и уже совсем скоро Серафим понял, почему: — Думаю, и наша встреча с тобой не случайна, ангел. Ты мне нравишься: внешне и внутренне очень сильно, редко когда встретишь настолько искренних чувствительных людей с широкой душой и добрым сердцем. Но ты внутри — калека похуже меня, ты весь как открытая рана, которую я бы не рискнул бередить попытками построить БДСМ-отношения…

— Мне нужно, чтобы меня били! — перебил Фима, до того честно старавшийся спокойно выслушать своего будущего Хозяина и только потом попросить разрешения вставить мучавшие его «но», но теперь он не смог сдержать себя. Володя опять обращался к нему, как к хрустальной вазочке, которая разобьется вдребезги от одного неосторожного прикосновения. Проблема же заключалась в том, что Серафим повидал в своей жизни всякое и теперь чувствовал себя вовсе не хрустальным, скорее плотным куском раскаленного докрасна металла: ему нужны были руки мастера, который между молотом и наковальней сделает из него нечто прекрасное. — Дайте мне контракт, и я докажу, что не развалюсь с полтычка, я сильный и буду полезной вещью для Вас, если позволите. Пожалуйста, просто позвольте мне доказать, что я все умею и вовсе не калека, — говорил и говорил Фима, ожидая, что Володя перебьет его в ответ, отругает за то, что вставил слово без разрешения, и не разрешит показать себя в деле. Но он молчал, кивал на каждое его слово, но, лишь дослушав до конца, рискнул возразить.

— Ты не умеешь чувствовать свои грани и вовремя останавливать меня — а это самое главное. Чтобы ты понял, насколько это важно, представь, что ты — огромная комната, заставленная всяким разным, ценным и хрупким, и мне нужно пройти по ней с закрытыми глазами. Я могу двигаться очень осторожно и медленно, ориентируясь на твой голос, и тогда все внутри останется целым, но ты молчишь и не даешь мне нужных сигналов, и таком случае я обязательно что-нибудь разобью, так еще и сам поранюсь осколками… м-да, не самая лучшая моя метафора… Словом, я не могу взять на себя такую ответственность, — ничуть не торопясь, с расстановкой, разъяснил Володя, аккуратно подбирая слова, чтобы не обидеть Серафима, но тот все равно мгновенно поник. Склонил голову и изо всех сил стиснул зубы, чтобы не заплакать.

Невероятный, самый лучший мужчина прямо сейчас выкидывал Серафима из своей жизни, а Фима вместо того, чтобы возразить и попытаться удержать его, вновь боялся показаться глупым и разочаровать Володю еще больше. Он сосредоточился на том, чтобы постараться удержать лицо и не впасть истерику. Он поплачет потом, когда доберется до дома. Он позвонит другу и попросит провести с ним сессию, чтобы не оставаться наедине с этим горем. Он снова залезет на сайт знакомств и отредактирует анкету так, чтобы как можно быстрее найти себе нового Хозяина, гораздо более жестокого и беспринципного, которому будет плевать на проблему Фимы со стоп-словами. А Володя обязательно ещё найдет себе идеального сабмиссива, который не станет ранить его своим молчанием.

Внутри у Серафима схлестнулись два сильнейших желания: удержать лицо и не причинять боль Володе своими неуместными истериками или решиться на то, чтобы упасть на колени и умолять не отказываться от него — и побеждало пока что первое. Первое не требовало собрать всю свою волю в кулак и пойти на решительные шаги, не боясь нарваться на негатив. Второе требовало смелости и внутреннего стержня, твердой уверенности в том, что ему нужен именно Володя и никто другой не сможет его заменить, что без Володи он просто погибнет, а значит, чтобы его удержать, хороши любые средства. Для вечно неуверенно в себе Серафима это было просто невозможно, и потому он лишь молчал, склонив голову и стиснув зубы до скрипа. Лишь бы не заплакать и не показать себя еще большим идиотом.

— Меня останавливает только то, что я своей принципиальностью ничего не добьюсь. Я прекрасно понимаю, что не сегодня, так завтра ты найдешь себе другого Дома, которому будет плевать и на стоп-слова, и на тебя, и он не дай Бог тебя покалечит, и самое страшное, что ты ему это позволишь и потом еще скажешь спасибо, — продолжил Володя, избивая и так еле живого Фиму каждым словом. — И потому мы с тобой попробуем, пока без БДСМ и травмоопасных практик, медленно и очень осторожно. Сначала научимся прислушиваться к себе и говорить стоп-слова, и только потом все остальное. Договорились? — закончил он уже более мягко, заметив, как Серафима мелко колотит от его слов.

— Да, огромное спасибо, я не подведу. Буду стараться прислушиваться к себе и научусь пользоваться стоп-словами, Вы будете довольны мной, — зашептал Серафим, от смущения и переизбытка чувств срываясь на тихие писки. Рядом с Володей он чувствовал себя снова маленьким и слабым, учеником перед строгим учителем, и это чувство было до того родным, что для полноты картины захотелось тут же сползти со стула и устроиться в его ногах… то есть протезах. — Хозяин, я доверяю Вам полностью, меня не пугают Ваши особенности, я очень хочу быть рядом с Вами и удовлетворять каждое Ваше желание. Мы подпишем контракт? Когда можно будет переехать к Вам? — продолжил лепетать Серафим, склонившись еще ниже, он так и не рискнул поднять глаза на своего идеального во всех отношениях Хозяина.

— Фима, ты очень торопишься, — покачал головой Володя, и только тогда Серафим вскинул голову, испугавшись того, что снова сделал что-то неправильно и Хозяин собирается отказаться от него после того, как и принял-то со скрипом. — Никакого контракта и переездов как минимум первый месяц, только походы на свидания, разговоры и держания за ручки, — с улыбкой пояснил Володя, и Фиме эта его улыбка показалась издевательством. За месяц без секса и сессий Фима взвоет и сбежит к другому Дому, тут и гадать нечего.

— Я не смогу! — пискнул Фима, мгновенно нарвавшись на внимательный и строгий взгляд Володи. — Я и так долго держался до встречи с Вами, я хочу контракт и первую сессию. Обещаю, я Вас не подведу! — снова стал упрашивать он, надеясь убедить перетянуть Володю на свою сторону. — У меня не складываются ванильные отношения, — совсем уж жалобно заныл Фима, а Володя в ответ на это лишь понимающе улыбнулся, ничуть с ним не соглашаясь.

— Не складываются, потому что ты даже не пытаешься. Мы с тобой беседуем уже час: я узнал, кто ты и твои взгляды на жизнь, твою профессию и желания, некоторые обстоятельства прошлых отношений. Ты же — лишь не самый приятный эпизод из моей биографии, о котором я сам тебе рассказал. Попробуй увидеть во мне человека, а не придуманного тобой же «Хозяина», и, поверь, тебе захочется пойти со мной на следующее свидание и держаться за ручки, и первой сессии ждать с гораздо большим трепетом, — пообещал Володя, одними словами погладил совсем запутавшегося Фиму, и тот не смог не согласиться.

— Хорошо… эм, Володя? Можно я буду звать Вас Володей? — замялся Серафим. Теперь, когда у него под рукой не было никаких готовых шаблонов поведения, не было выученной наизусть формулы первого знакомства, так еще и Владимир отказывался брать на себя роль Хозяина и руководить всеми его действиями, Фима робел, как младшеклассник, и не мог собрать мысли в кучу.

— Да, и пожалуйста, на ты. Чувствую себя немощным и старым, когда взрослый мужчина мне выкает, — разрешил он, и Серафиму это придало уверенности. Почему-то именно когда Володя наотрез отказался командовать им, Фима острее стал чувствовал его энергию и ловил каждое его пожелание как безоговорочное руководство к действию.

— Эм, хорошо… — Серафим на секунду задумался, что именно спросить. Обычно его бывшие сами рассказывали все, что ему следовало знать, а Фиме следовало молчать и плыть по течению чужих желаний, не смея озвучивать свои. — Вы работаете или живете на пособие? — все же собрался он и сформулировал вполне адекватный и не очень наглый вопрос.

— А разве на государственные подачки можно жить, а не выживать? — засмеялся Володя, и эта насмешка показалась Фиме ни капли не обидной, лишь снисходительной, как над молодым подопечным с ветром в голове. Фима из-за этого еще больше засмущался, но при этом почувствовал нежность и тепло в душе. Эти саркастичные усмешки Володи стали ему почти родными. — Работаю конечно же. Я журналист, пишу в основном об искусстве, хожу на выставки современных авторов, составляю обзоры, заметки в мелкие тематические издания, ну и собственный блог веду. Не густо, но на жизнь хватает.

— Вам не тяжело? То есть тебе… Я имею в виду, мотаться по городу, тем более на протезах, безумно сложно. Я сам с массажным столом таскаюсь, под конец рабочего дня и руки, и ноги отказывают, а Вы… то есть ты… — воскликнул Серафим, искренне восхитившись силой духа Володи, но вскоре сам себя застеснялся и запутался на пустом месте. Снова опустил глаза в уже пустую тарелку, которую тут же покусилась забрать услужливая официантка. Серафим автоматически попросил счет, а затем втянул голову в плечи, поняв, каким непрозрачным намеком на окончание встречи это могло показаться. — Я бы сходил с тобой на такую выставку, — добавил он, чтобы сгладить неловкость.

— Непременно, в следующий раз, мой ангел, — пообещал Володя, снова очень твердо, не подразумевающим никаких сомнений тоном. — Обменяемся телефонами и договоримся о втором свидании? — спросил, но на самом деле опять мягко надавил, или по крайней мере голодному до подчинения Фиме именно так показалось.

И потом было и второе свидание, и третье, и затем пятое, на котором они впервые поцеловались не только в щечку. Фима выл от этой обходительности, но одновременно и млел, удивляясь, почему именно эти насквозь ванильные отношения с одними походами в кафе и на выставки, романтическими переписками и простым, больше даже дружеским общением, не казались ему скучной тратой времени. Володя был грамотным манипулятором, в хорошем смысле этого слова, и показал Фиме, что БДСМ — это не только и не столько про постель, сколько про чувства и контроль в самых разных сферах жизни. Больше всего Серафим боялся, что Володя на первый месяц бросит его совсем без приказов, что для его насквозь прогнившей душонки сабмиссива станет невыносимой ношей, но ему с первых же недель дали и правила, и наказания. Например, называть Володю Володей, не торопясь с Господином и Хозяином, а в случае нарушения на весь оставшийся совместный вечер получить запрет смотреть в глаза и проявлять инициативу в диалоге — захотел быть зверушкой, вот и получил; или писать каждый вечер «доброй ночи» и каждое утро «приятного дня», и если пропускал этот милый ритуал, отжаться десять раз или поднять свой ленивый зад на утреннюю пробежку.

Володя не ломал его, он мягко давил, приучая к новым нормам жизни, где можно не только отдаваться, но и получать, где можно не спешить, соглашаясь и на постель после первого же свидания, и на разрушение любых табу, ломая свои гордость и стыд, лишь бы удержать рядом с собой тупую куклу с именем «Хозяин», а быть очень стеснительным и романтичным перед любимым и родным Володей. Володя собирал осколки в его душе и отстраивал то, что было сломано, мягко штопал раны и учил, учил, бесконечно учил всему заново, лишь изредка, когда особенно накипало, называя фиминого прошлого Хозяина идиотом, но самого Фиму — никогда. Научил заново говорить о своих чувствах и не бояться скуки или, того хуже, осуждения в ответ, слушать себя и откликаться на требовательное «Цвет», которое Володя мог кинуть в любой момент и Фима обязан был ответить честно. Да даже заново стонать в постели его приходилось учить — слишком прочно, до рефлексов, ему в голову въелось в любых обстоятельствах оставаться беззвучной куклой, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

Володя ценил его и обращался, как и обещал, как к любимой вещи. Сполна давал ему и так любимый им контроль, и боль — сначала от забитых упражнениями мышц (Володя, который сам был фанатом спортзала, с каким-то особенным извращенным удовольствием давал Фиме физические нагрузки в качестве наказаний), а затем, когда Фима, конечно, не без помощи психолога, научился говорить «нет», боль от мастерски поставленной техники флагелляции. Начав с мелочей, Володя аккуратно протягивал лапки во все сферы фиминой жизни, а тот и не был против. Поначалу Серафим стеснялся говорить о своих проблемах и страдал в одиночестве, но затем сам стал просить заботиться о себе и давать странные, на взгляд прежнего Фимы, задания вроде того, чтобы спать не меньше восьми часов в день и питаться нормальной здоровой едой, а не в фастфуде. Фима впервые чувствовал себя нужным и очень-очень важным, частью, а то и центром чьей-то маленькой вселенной, а оттого заботиться в ответ для него было особенно приятно.

Поначалу Фима смущался, заставляя смущаться и Володю, чуть что бежал помочь встать или подать что-то абсолютно дееспособному Хозяину, вечно лез со своими бесконечными советами недоврача, чем Володю, который на тот момент жил со своим недугом уже больше десяти лет, только раздражал. Владимир отлично приспособился к культям и протезам, ходил пусть и медленно, но уверенно, без всякой посторонней помощи и лишь с одним локтевым костылем. Только Фима не мог это принять, он уже решил, что его Хозяин глубокий инвалид, которому Фима нужен, как воздух, что без него как без рук. Володя научил, что так не надо, научил спрашивать разрешения помочь и спокойно принимать отказ. Научил быть просто парой для себя, а не нянькой, о которой никто не просил, и помог Серафиму снова почувствовать себя маленьким и слабым рядом, сбрасывая ответственность за чужие жизни хотя бы дома.

Володя долго боялся показываться перед Серафимом голым и тем более со снятыми протезами, стесняясь вовсе не своей немощности, а новой волны опеки от своего ангела. Поэтому лишь через месяц их бурного романа, когда Фима уже буквально изнывал по близости, а мастурбация на их откровенные переписки уже никого не спасала, пригласил к себе домой и показал, как снимает протезы, обмывает запревшие культи и смазывает специальным кремом от отеков, показал и инвалидное кресло, которым пользовался только дома, чтобы отдохнуть после тяжёлого дня на ногах, и наконец разрешил коснуться страшных шрамов, пресекая любые попытки Фимы заплакать и пожалеть его. Потом они снова поговорили о том, готов ли Серафим к этому, сможет ли принять этот ежедневный ритуал без брезгливости, но, самое главное, — без унизительной для них обоих жалости. Фима кивнул, чем снял с души Володи огромный камень. К тому моменту их робкая влюбленность уже начала перерождаться в настоящую крепкую любовь, и для обоих расставание из-за такой, как теперь совершенно точно кажется, мелочи было бы невероятно болезненным.

В тот день Серафим впервые добился разрешения остаться у Володи на ночь, но без интимной близости и вообще на диване в кухне — воспользовался вынужденной уступкой Хозяина в ответ за то, что сам пошел навстречу его особенностям, которые многих бы оттолкнули. Первый секс у них случился еще очень нескоро, был ванильным и очень неловким, Фиму даже пришлось ослепить повязкой на глаза и отвлечь внимание первыми эротическими приказами, чтобы все не превратилось в кошмар. Только потом стало легче: неизбежно привыкал Фима, научившись справляться и в конце концов вовсе не замечать сложности, и Володя перестал натужно играть воина в платиновых доспехах, больше показывая оборотную сторону своей необычно активной для инвалида жизни, рассказывая Фиме и о страшных болях в спине, и отеках, и впервые позволив коснуться себя в лечебных целях. Потому что лимфодренажный массаж — такая малость в сравнении с тем, как много делал Володя, чтобы Серафим чувствовал себя счастливым.

Вспоминая все это, Фима чувствовал, как в груди у него разливается бесконечное тепло и любовь, он сам был как маленькое солнышко, которое заряжалось от Володи и с радостью грело всех вокруг. Даже несмотря на то, что сегодня очень сильно накосячил и непременно получит наказание. Володя был хоть и мягким и справедливым, но, когда нужно, строгим Домом. За прошлый срыв Фима отделался эротической поркой ладонью и обещанием в следующий раз не церемониться и отходить паддлом. Этой боли Серафим не боялся, он знал, что Володя за прошедшие два года изучил его вдоль и поперек и ни за что не сделает с ним того, что Фима не сможет выдержать. Главным в любом наказании для него была не боль, а сама тяжелая атмосфера, чувство разочарования в себе и необходимость оправдываться за свою бесхребетность и лень. Этого он боялся больше всего: разочарования Володи, а в конце концов и его отказа заниматься с сабом, который не захотел меняться сам и стремиться к лучшей версии себя.