«Все равно будет по-моему. Или по-моему, или никак».

Тяжелые черные тучи свинцовым покрывалом застилали небосклон. Мелкими моросящими каплями накрапывал беззвучный кусающий дождь — предвестник надвигающейся бури, что явственно витала в наэлектризованным охладившемся воздухе: на подворье надвигался стремительно сгустившийся сумрак — недобрый вечорошний час, знаменующий начало разгула вражды и безумия.

Обеспокоенный Мирошек с молчаливой тоской вглядывался в притворенные трактирные ворота, старательно высматривая возможное приближение мастера: оставаясь в одиночестве, без близкого присутствия наставника, маленький и почти беззащитный, он беспрестанно испытывал терзающий страх. Освальд редко оставлял его без присмотра, а ежели даже и удалялся, длилось то обыденно недолго — однако непривыкший к сиротливости старостин сынок, насилу обжившийся с самим самоназванным владетелем, всякий раз неизменно страшился остаться одним... Едва восстановившийся после тяжелого полученного ранения, без опеки убийцы чудовищ он был просто обречен на погибель... Угрюмый Освальд выходил его, буквально выкормив своей нерадушной долонью в дни наиболее тягостных телесных мучений — и даже после наступившего восстановления продолжал оберегать от всевозможных встречающихся на пути лиходеев, не гнушаясь по необходимости браться и за черен смертоносного клинка… И хоть и был он кормильцем строгим, порывистым и до сумасбродства нелюдимым — все одно заменил он несчастному мальчонке кровного родителя. Пропал бы себемиров сыночек без его неласковой заботы! Не имел ведьмак теперь права безрассудно распоряжаться свойской жизнью, ибо отвечал отныне еще и за тщедушную душонку воспитанника! Терзался опечаленный дитенок и мрачной недосказанностью. Туманные намерения ушедшего за знахаркой убийцы чудовищ оставались неясны для мальчишкиного неискушенного разума — однако салажонок видел, что предшествовавшие его уходу действия в точности повторяли приготовления к первоначальному бою с оказавшейся чудовищем боярышней... Разум отказывался верить, что жестокая судьба может выставить Освальда против исцелившей самого себемирова отпрыска знахарки — пускай последняя и явилась на поверку омерзительной бестией!.. И не хотелось даже думать, что прекрасная искусница Фелиция могла всамделишно оказаться чьей-то злонамеренной убивицей!.. Подобные предположения заставляли дитячье сердечко трепетать от неиссякающего волнения. Ведьмак никак не возвращался, несмотря на неумолимо поглощающий надворье мрак — и кручинному мальчонке оставалось лишь встревоженно созерцать суетливые сборы многочисленной дворни заезжего баронета, отдавшего повеление как можно скорее уехать со злосчастного двора…

Баронетские люди сновали по просторному виталищу, точно перепуганные амбарные мыши: исполненные мрачной немногословности челядники торопливо снаряжали повозки, складывая многочисленное привезенное с собою добро в огромные окованные железом походные сундуки; подготавливая упряжь к скорому снаряжению, счищали с лошадиной сбруи пыль встревоженные конюхи... Нервно перебрасываясь репликами, шныряли из опустошенных хозяйских кладовых омраченные несчастьями батраки, насупленно перекатывавшие к господской телеге бочонки с прикупленным на подворье вином... Громко горлопаня сипатым солдафонским гласом, отдавал распоряжения крутонравный баронетов управщик... Все страшились неумолимо надвигающейся ночи, которую — как было понятно даже несмышленому мальчонке — столь большому выезду непременно придется пережидать еще в стенах злополучного трактира. На маленького чумазого Мирко, сиротливого ведьмачьего воспитанника, никто из занятых сборами простецов не обращал уже ни толики внимания: еще совсем недавно привезенный мрачным бродягой мальчишка представал в их разумении настоящим оскорбляющим взор отродьем — однако засим жестоким склочникам пришлось столкнуться с гораздо более страшным явлением, и скитающийся вместе с нелюдем дитенок мгновенно потерял свою прежнюю важность... Теперь взволнованному мальчонке было достаточно просто не путаться ни под чьими ногами: несколько раз его достаточно грубо оттолкнули с дороги, и со временем сирый Мирошек пришибленно переместился ближе к харчевне — подальше от торопливо завершающих сборы в конюшне баронетских людей. Дожидаться возвращения мастера становилось все сложнее: с каждым проведенным в одиночестве мгновением, с каждым бесплодно брошенным на ворота взглядом волнение в беспокойном сердечке становилось все острее и нестерпимее... Казалось, про ушедшего по знахаркину душу Освальда все попросту забыли, и только усевшийся на крыльцо себемиров сынок продолжал встревоженно посматривать на злополучные ворота... Забравший мягкосердечного ребятенка из отчего крова ведьмак незаметно сделался для него единственным близким человеком, и теперь Мирошек отчаянно страшился потерять уже и его...

В определенное мгновение брошенный всеми мальчонка сделался уже настолько сосредоточенным на собственном тревожном ожидании, что пробудили его только неожиданно послышавшиеся за спиною гулкие шаги чужих башмаков... Вздрогнул забывшийся Мирко, испуганно обернувшись взадьпят и уже приготовившись по надобности спешно отскочить в сторонку — после вмешательства нежных рук знахарки его израненная хребтина и вправду перестала саднить при всяком движении — да так и обнаружил подле себя незаметно подобравшегося ближе трактирщика Родерика!.. Зазевался, видать, оставленный без присмотра дитенок и оттого не заметил, как тот покинул стены харчевни!.. Остановился выглянувший наружу корчмарь рядом с опасливо отпрянувшим Мирошком, обратив в сторону маленького подневольного постояльца свое невыразительное обличье — и далее растянул тонкие губы в равнодушном подобии миролюбивой улыбки, от единого взгляда на которое пугливая дитячья душонка тяжким камнем скатилась в затерпшие пятки... После чудовищного ночного потрясения, когда сей странный человек безжалостно гонял его своим страшенным клинком — преднамеренно или нет — бедный Мирко начал испытывать в отношении него устойчивый неистребимый страх. Пускай допустивший подобное злодеяние Родерик в дальнейшем и принес за него извинения, попытавшись оправдаться перед заступником напуганного до полусмерти дитенка, чувствительные струны чистой мальчишкиной души по наитию ощутили в его речах неискренность... А уж после того, как хлебнувшему лиха себемирову сыночку стали известны диковинные подробности первоначальной наемничьей профессии сего пугающего человека, зародившийся в его нутре глубинный страх принял еще более стихийную и безотчетную форму... Впрочем, пока с ним рядом был Освальд, Мирошек чувствовал себя защищенным. Суровый и нередко черствый к мальчишкиным чувствам ведьмак тем не менее никогда не оставил бы его одного перед лицом настоящей угрозы — но вот теперь судьба сызнова столкнула салажонка с сим леденящим душу проходимцем в несчастливом одиночестве... Сжался сирый Мирко, трусливо опустив глазенки на истоптанные корчмаревы башмаки, и внезапно проявивший напускное дружелюбие Родерик опустился поблизости на корти, затем и вовсе невозмутимо присев на ступеньку.

— Что, оголец? Волнуешься за своего кормильца?.. — проговорил он без тени всякого смущения, и себемиров сынок вновь невольно подбоченился: оглашенный лиходеем вопрос подсознательно показался ему фальшивым и лишенным всяческого сочувствия. С чего проявлявший исключительно показное радушие Родерику мог интересоваться его чувствами, обеспокоенному мальчонке было неясно... Ведь все же не зря сварливый Освальд извечно величал сего человека шельмецом! Так и кольнуло дитенка неискреннее корчмарево вопрошение, ведь в действительности он неподдельно страшился за судьбу ушедшего наставника: точно предательская изуверская иголка вонзилась в его и без того натерпевшееся страха сердечко... Однако припомнив строгие наставления Освальда — о том, что сопливые младенческие лета для такого большого ребятенка, как сам Мирко, давно уже минули — он решил все же собраться и ответить достойно, скрыв свои духовные переживания от любопытствующего супостата. Насупился себемиров сыночек, усилием воли задавив в себе вспыхнувший испуг, и отвернувшись от навязавшегося проходимца, показательно ответил:

— А вот и не волнуюсь. Освальджик обязательно вернется, — и немного подумав да попутно для собственного успокоения припустившись колупать замаранной ручонкой покошенную половицу, нахохленно продолжил: — Он постоянно ходит по лесам... И лесного лиха совершенно не боится! — Усмехнулся на том бросивший воззрение на ворота корчмарь, отчего по мальчишечьей подмерзшей хребтинке против воли пробежался мороз — и пересиливший себя дитенок лишь насилу усидел на прежнем месте.

— Да уж, лучше бы действительно вернулся, — медленно протянул свою отповедь призадумавшийся Родерик, и смятенный Мирко исподволь скосил на него суетливые глазки... Встретился мальчишкин взгляд с холодным прикосновением бесцветных очей непрошенного собеседника, и продолживший искусственно растягивать уста в улыбке содержатель «Доброва» смакующе и не торопясь протянул довершение первоначального предположения: — Обидно будет, ежели такой заматорелый скиталец... падет безвольной жертвой совращающих чар обыкновенной прикрывающейся милой личиной стервы. — Помолчал сбитый с толку и оттого еще более встревожившийся крестьянский ребятенок — половину из произнесенного пугающим лиходеем он попросту не понял в силу витиеватости его странных речей — но далее, вновь обратившись к спасительной половице, все же осторожно подметил:

— Тетушка Фелиция — не колдунья и колдовать не умеет.... Я единожды видел настоящего чародея. Фелиция на него не похожа... — опечаленный творящимися вокруг злосчастьями мальчонка смекнул, что брошенные корчмарем озлобленные поношения вновь прозвучали в отношении все той же злосчастной знахарки. Простодушный себемиров сыночек никак не мог взять в толк, почему сей вселяющий необъяснимый трепет супостат так люто ненавидел прославленную соседушку: пускай, та и скрывала постыдную тайну, поступки милой отшельницы красноречиво свидетельствовали о ее миролюбии и уважительном отношении ко всякому одухотворенному созданию. Разум попросту отказывался верить в наличие пролитой крови на ее ласковых мягких ладонях... И коли уж ему пришлось бы выбирать, обязанный зелейнице своим исцелением Мирко, безусловно, был готов скорее поверить в ее возможные заверения о собственной невиновности, нежели чем в сии исполненные холодной ненависти речи подозрительного трактирщика... Но где же потерялся ведьмак?.. Родерик выдержал паузу — трепещущий Мирко буквально нутром ощутил, как взыскательный корчмарев взор нерадушно задержался на его склоненном обомлевшем лике — и как зависшее в воздухе напряжение достигло вершины возможного, с пугающей одержимостью произнес:

— Есть чары, которым не научат в Аретузе или Бан Арде. — С того самого чудовищного мига, как застывший от жути Мирошек оказался увезен суровым мастером из родной деревеньки, на бесконечной вьющейся дорожке ему довелось услышать или даже воочию повидать множество всевозможных диковинок — и казалось, не было предела тем невообразимым чудесам, с которыми еще предстояло столкнуться в дальнейшем... Посему, услышав от навязавшегося собеседника незнакомые чудные наименования, любопытный от природы салажонок вновь предсказуемо навострил внимание, несмело скосив вбок наивные глазенки... Родерик продолжал натянуто улыбаться — однако же при этом делал то аспидски и недобро, и поежившийся Мирко был готов поклясться, что перекошенный гневливый оскал скорого на злобу Освальда пугал его в стократ менее сильно, чем оное растягивание сухих супостатовых уст... — Ты еще весьма желторотый юнец, — понизив бесчувственный голос, поведал корчмарь, загадочно рассматривая мальчишкино растерянное личико, — взрослая сторона жизни тебе покамест еще недоступна. Однако усвоить одну из ее печальных особенностей тебе не мешает уже сейчас: самым гнусным и коварным оружием на земле являются те самые гадостные чары, о которых я говорю и которые подвластны исключительно женскому вероломному полу. Эти чары не нуждаются в пассах руками или магических формулах — а овладеть ими может в равной степени как королева, так и деревенская простушка. Против них не работают фехтовальные защиты, оборонные заклинания или даже отточенный ум — эта клятая ворожба говорит на языке тела, запахов и взглядов и заставляет нас, мужчин, будь то граф или заеденный вшами ведьмак, уподобляться бездумным псам, которые как одержимые волочатся за течной сукой по весне... — И вновь буквально скукожился неспокойный Мирко: вроде бы невыразительный супостат не произносил ничего угрожающего — однако кровь от его исполненных необъяснимой ненависти речей так и холодела в сжавшихся жилах... С нетерпением дожидающийся возврата наставника мальчишка с радостью бы согласился удалиться от незванного захребетника, однако уставившийся в упор Родерик отнюдь не желал прерывать монолог: — Вот и твой суровый кормилец всецело попал под воздействие чар одной такой смазливой гадины, — играя дергающимися от странной злости желваками, медленно протянул он, и его ожесточившийся бесцветный взгляд сделался туманным и словно бы отрешенным, напрямую пройдя сквозь мальчишку. — Сейчас он будет готов сделать все, лишь бы получить возможность ненадолго овладеть ею... Забывая, что эта чертова тварь — всего лишь поганое смердящее кошатиной чудовище!.. — буквально качнулся обомлевший от жути салажонок, окончательно запутавшись в намерениях собеседника. — Да... — с многозначительным придыханием выпалил Родерик и вновь сфокусировал взор на мальчишке, — будет обидно, ежели такой прожженный бродяга действительно издохнет по столь позорной и глупой причине... Мне бы этого не хотелось, сорванец. Видит дьявол, не хотелось бы...

Жуть колючей леденящей волной пробежалась по едва начавшей выздоравливать дитячьей хребтине: страшный Родерик смотрел на него столь прожигающе жестоко, что находиться рядом с подобным средоточием зла сирому мальчишке становилось физически трудно. Бесхитростный Мирко просто не мог взять в толк, отчего он вдруг столь беспримерно осерчал на все же взявшегося разобраться в переплете убийцу чудовищ. Сердечко вновь отчаянно трепетало в грудинке... Разум начинал полниться мучительными воспоминаниями об одуряющем страхе, который поистине душил несчастного мальчишку в ночь преследований неотступного лиходея... Метнул Мирошек ищущий вспоможения взгляд на ворота, вновь отчаянно высматривая в снующих по надворью простецах черную фигуру воротившегося наставника — да только различил одних лишь перекрикивающихся между собою мечущихся батраков, какие помогали снаряжать выезд баронета... Ведьмак никак не возвращался, даже несмотря на разлившийся над подворьем кромешный мрак, приправленный прогремевшим в колоземице оглушительным раскатом грома... А Родерик так и сверкал немигающими злыми очами — и начинало в его взгляде просматриваться нечто такое, что было совершенно незнакомо малолетнему сопливцу: нечто лихое и невообразимо, бесконечно и неоправданно недоброе... Себемиров сыночек по-прежнему был совершенно одиноким и беззаступным... Мог он рассчитывать исключительно на собственные скудные силенки, а посему, вновь припомнив назидания строгого Освальда да помаленьку собравшись с духом, напуганный враждебными речами, он несмело ответил:

— Освальджик вернется!.. Вот увидишь!.. И тетушка Фелиция совсем не злая!.. Наоборот, она всем помогает и даже в облике чудовища ни на кого не напала!.. — а засим, вспомнив и то, чем ушедший в неизвестность стервозный мастер давеча выводил постылого лиходея из себя, решившись заступиться за наставника, совсем уж боязливо добавил: — А ты просто ревнуешь... Вот и злословишь!.. — да так и осекся, как вытянутое корчмарево обличье на глазах исказилось нахлынувшей яростью. Уставился сам не свой Родерик прямо на похолодевшего от ужаса ребятенка, зубы от неистовства стиснул да так и протянул с разъяренным придыханием:

— Маленький наглец... Собственной рукой засек бы тебя до беспамятства.

Дальнейшее нахождение в кошмарной близости от непредсказуемого лиходея многострадальный Мирко уже не выдержал: вскочил он стремительно на нетвердые ножки да так и рванул с окаянного крыльца что только было мочи — бросившись куда глядят глаза и слыша лишь то, как в грудине колотится перепуганное сердечко. Он сызначалу чувствовал, что Родерик являлся нехорошим человеком, даже несмотря на проявляемое супостатом участие в судьбе постояльцев подворья: не стал бы добрый содержатель постоялого двора стращать несчастного потерявшегося в темноте ребятенка извлеченным из ножен мечом! И сейчас тоже — не стал бы в полубезумном исступлении грозить ему нещадным избиением розгами... Сей неприметный мещанин был настоящим безумцем: себемиров простодушный сыночек слабо разбирался в устроении людской души, да и не задумывался николиже над подобными пространными и сложными понятиями — но скрывавшуюся в бездушных глазах трактирщика злобу видел и чувствовал самим своим нутром... Впрочем, только сейчас он впервые различил то, насколько зол был Родерик на истовом деле — и ведь мгновениями ранее его уста еще и фальшиво кривились в улыбке... А ветер так и налетал холодными порывами на беззащитное подворье, так и разгонял оброненные тревожным небом капли дождя, хлеща ими обветренные мальчишкины ланиты… Отблески же неясных вспышек молнии, озаряющих соломенные крыши хибар, словно кнутом, гнали убоявшегося дитенка вперед… Где же Освальд?! Где он?! Кинулся затравленный мальчишка с отчаянным хныканьем к сновавшим по надворью баронетским челядникам — в надежде, что жестокий преследователь не станет вершить над ним замысленное изуверство при всех — да так и застыл, поистине не веря своему воплощенному счастью: в воротах негостеприимного «Доброва» показался воротившийся из неизвестности ведьмак!.. Округлил испуганные глазки испытавший невероятное облегчение Мирко, спервоначалу даже не сумев с точностью различить черную наставничью фигуру в потемках... Присмотрелся — всамделишно Освальд, вновь вымокший до нитки и страшенный, что черт: наконец явился на подворье в недобрый час… Да не один, а с рыжеволосой пленницей, ни живой ни мертвой от непереносимой жути Фелицией!

Замер ошеломленный себемиров сынок, остановившись посреди двора как вкопанный да от неожиданности даже позабыв о прошлых намерениях искать у мастера защиты; позамолкали вокруг него и дотоле пребывавшие занятыми сборами баронетские прислужники — все разом обратили ошарашенные взгляды на воротившегося угрюмого вымеска, и над встревоженным надворьем воцарилась натянутая зловещая тишина. В разлившейся по округе вечорошней полутьме ведьмак казался мальчишке еще более грозным и вселяющим трепет, чем обыденно: отброшенные слабым огоньком неясные тени падали на его обезображенное хворью обличье, словно бы сверх того прорезая его мраком напополам; в редких отблесках света угрожающе сверкали черной бездной расширенные хищные зрачки; металлические же заклепки на кожаном одеянии отливали убийственным режущим блеском — Освальд был страшен в своей решимости… Стиснутой шуйцей, облаченной в защитную крагу, он намертво сжимал натянутую веревку, иной конец которой был крепко намотан на сведенные вместе запястья бледной от ужаса знахарки. Сама же связанная страдалица едва держалась на подгибающихся от жути ногах: сломленная и по неволе отдавшаяся на милость давешным вопречникам, она казалась осунувшейся и совершенно беззащитной — ее намокшие волнистые волосы, в равной степени как и нехитрая меховая одежка, потеряли пригожий вид и теперь лишь неприглядно липли к нездраво бледной коже; стянутые воровиной ладони судорожно тряслись под влиянием пронизывающего страха; одна же из израненных ступниц, словно того было мало, была перемотана окровавленной вымокшей тряпицей — несчастная Фелиция дрожала, страшась поднять зеницы на ошеломленных простецов, и только безнадежно и горько вздыхала. Во всякий миг в нее отовсюду мог полететь град подобных камням людских обвинений — и несчастная зелейница это знала... Обратившись к склоненному лику бездушно приволоченной на подворье молодки, простодушный себемиров сынок взволнованно всхлипнул: ведьмак действительно не стал рубить ей голову, оставшись верным былым озвученным воззрениям… но и снисхождения, как оказалось, также не проявил, безжалостно приведя отдавшуюся на милость пленницу к желавшим ей погибели сквернавцам... Теперь, созерцая знахаркин загнанный, ожидающий неминуемой казни вид, сердобольный дитенок наипаче того уверялся в ее невиновности: даже ежели Фелиция и являлась ужасающим оборотнем, готовность сдаться на людское милосердие оправдывала все ее былые недомолвки.

Помолчали собравшиеся перед воротами холуи, в безмолвном недоумении созерцая приведенную к ним поверженную знахарку — и спустя несколько мгновений один из них, грубоватый баронетов прислужник средних лет, пригладив для пущей уверенности всклоченную бороду, разъяренно бросил: «Да это же она!.. Та остроухая упырица, что надысь при их милости в кошатину обратилась!..» — и после сего первого брошенного поношения над встрепенувшимся надворьем в одночасье поднялась волна исполненного ненависти гвалта:

— Это она!.. Ведьмак изловил гадину!..

— Да зарубите поганую сволочь, покамест она вновь не обратилась и не разорвала всех в клочья!..

— Ставьте живее скамью да несите топор — чем скорее срубим упырице башку, тем быстрее и сами сможем вконец-таки потребно рассупониться!..

Брюзжащие всеобщей злобой, подогреваемой разгоревшимся страхом, озлобившиеся сквернавцы принялись наперебой перекрикивать друг друга, возбужденно размахивая руками и едва ли не бросаясь на беззащитную зелейницу в рукопашную. Ставшая белее белого изотчаявшаяся Фелиция беспомощно сжалась от вспыхнувшей нечеловеческой жути, судорожно втянув опущенную голову в содрогающикся плечи да безотчетно отступив поближе к притащившему ее на судилище мастеру... Маленький и наивный Мирошек никогда не мог взять в толк, отколе в человечьих душах бралось столько ярости и злобы. Ведь по мнению дитенка, что взрослым, что неразумным малолеткам гораздо проще было бытовать, объединившись в единую дружную общность! Однако все одно — куда бы ни заводила их вместе с наставником петляющая тернистая тропка, повсюду обозленные, малодушные и подозрительные люди неизменно враждовали и бранились между собою... И даже в родной мальчишкиной деревеньке всякого проезжего беспрестанно встречали и провожали исполненными недоверия взглядами. Как будто бы справедлива была жестокая поговорка, что человек человеку являлся исключительно волком... А ведь как легко было бы жить на свете без недоверия и распрей! И не так уж важно было для добродушного себемирова отпрыска, какой остроты были собеседничьи уши иль зияли ли в его очах вертикальные змеиные зеницы... Двинулся тут навстречу несчастной замершей Фелиции один из обезображенных злобой простецов, намереваясь ухватить ее за связанные бледнокровные руки, дабы сразу же утащить в беснующуюся толпу — и оскалившийся ведьмак моментально выхватил свободной десницей из ножен клинок, с непоколебимым грозным видом направив его сверкнувшее острие прямо в лицо оступившемуся от испуга мерзавцу!.. Где-то вдалеке пронзительно взвизгнула баба. Поистине отпрянул мгновенно устрашившийся вусмерть холуй, с ужасом уставившись на обнаженное ведьмачье оружие — расступились ахнувшие да спешно поумерившие пыл супостаты, вызарившись на кошмарного выродка, и ощеривший зубы мастер угрожающе поводил посеребренным лезвием перед их лицами, поочередно направляя меч на высунувшихся вперед и с каждым упреждающим взмахом вынуждая окаянных трусов в малодушии пятиться дальше...

— Той стервятине, которая сейчас поднимет на сию молодку свою поганую руку, я оную длань разом же и отрублю!.. — прорычал он разъяренно жестокую угрозу, и устрашившиеся сквернавцы расступились еще того пуще. Не унялся меж тем остервенелый ведьмак — так и продолжил ужасающе стращать толпу, рассекая разящим лезвием воздух да попутно злонамеренно приговаривая: — У, паскуды... Всех вас зарублю, шельмы паршивые. Всех до одного. В кровушке вашей поганой умоюсь. Только троньте чернавку своими паскудными перстами — требушину вам выпущу, швали. — Мирко неоднократно видывал наставника в бытовой ярости... Видывал и в мгновения неминуемой опасности — ошеломленный ужасающей сценой салажонок ничуть не сомневался, что он не бросался угрозами всуе и был готов по первой же суровой надобности воплотить стращание в явь... Несчастная Фелиция обреченно водила красными от слез очами, безвольно следуя взглядом за острием защищающего ее от жаждущих расправы вопречников ведьмачьего клинка, и глядя на нее, добросердечный мальчонка от напряжения начинал и сам испытывать искреннее душевное терзание... Сам же мрачный мастер лишь продолжил гневливо скрежетать кривыми зубами: — Не для того я ее приволок, дабы вы учинили дрянной самосуд!.. Никому из вас чертовку не отдам!.. — Переглянулись между собою в нерешительности напуганные челядники, не решаясь в открытую выступить против обнажившего оружие убийцы чудовищ: несмотря на значительное численное превосходство, все они вострепетали перед страшным прошлецом — зачинщика же перебранки, способного бросить первый камень уже в самого несговорчивого выродка, среди них после пережитых в «Доброве» несчастий уже не находилось... Как лихой переплет повернется дальше, предугадать теперь не мог уже никто. Одна-единственная деталь нынче радовала обомлевшего себемирова отпрыска: его суровый малоразговорчивый наставник, казалось, действительно не намеревался творить расправу над обреченной зелейницей.

Засмотрелся на замершую в беспамятстве Фелицию рассеянный Мирко — да так и упустил из виду, как прямо около его костлявого плечика словно бы из ниоткуда внезапно появился растолкавший толпу Родерик. Отпрянул салажонок от него по былой страшной памяти, убоявшись того, что жестокий корчемник может действительно вознамериться покарать его за необдуманно повторенные наставничьи слова — однако тот прошел мимо тщедушного мальчонки с беспримерным ледащим безразличием, словно бы находился рядом с ним не человечий дитенок, а некий неодушевленный обиходный предмет... Как завороженный прошел рядом Родерик: все его болезненно заостренное внимание теперь оказалось обращено единственно к приведенной Освальдом молодушке. Расступились перед подоспевшим хозяином подворья впечатленные стращанием жуткого мастера мужики, и судорожно блуждавший по враждебным лицам знахаркин взгляд невольно пересекся и с пронзающим воззрением недоброго соседа... Поистине содрогнулась на том обмеревшая Фелиция, сойдя с лица от столь близкого присутствия аспидского знакомца, и попеременно разглядывающий их Мирко отдаленно смекнул, что столь нелестным образом смотреть друг другу в очи могли единственно лишь застарелые враги... Ухмыльнулся хищно обнаживший зубы Родерик — встревоженно наблюдавшему за ним мальчишке отчего-то показалось, что ухмылка то была вымученная, болезненная и совершенно не веселая — и далее вкрадчиво изрек свои изуверские мысли:

— Не стал торговаться отдельно за голову, потому как изначально намеревался приволочь все тело целиком?.. Умно́. А я уже засомневался было в твоем здравомыслии... — и с насилу поддающейся объяснению одержимостью мрачно двинулся в сторону удерживаемой ведьмаком полонянки... да только так и встал как вкопанный, посему как в горло ему, натянув своим стальным прикосновением гладко выбритую кожу, молниеносно уткнулось заточенное острие ведьмачьего разящего оружия!.. Вздрогнул себемиров сынок, бросив ошалевший от ужаса взгляд уже и на наставничье лицо: кривится брыдкий Освальд, выставив зажимающую клинковый черен руку вперед, да так и вдавливает остроконечие в ямку на корчмаревой шее — сейчас как сделает резкий выпад мечом, эдак и проткнет гайло сквернавцу навылет!.. Опустил трактирщик глаза на царапнувшую его лоснящуюся выю лезвие, хладнокровно отстранился от сверкающей посеребренной стали и засим перевел оставшийся пугающе сосредоточенным взор на осмелившегося остановить его оружием убийцу чудовищ — тем не менее никак не прокомментировав претерпленное на глазах у сгрудившейся толпы унижение.

— Не тяни свои гнусные руки, ублюдина. Иначе так по горлу чиркну, что кровь землицу зальет, — безмилостно плюнул ведьмак, продолжая упреждающе наставлять на отстранившегося неприятеля лезвие — несчастная же знахарка, устало прикрывшая очи от захлестнувшей ее жути, невольно придвинулась ближе к жестоконравному защитнику. Так и молвил ведьмак после этого: — Не рассчитывай свершить лиходейство: я привел сюда сквернавку не ради твоих услаждений.

Ох, и страшно же было Мирошку — про которого, на счастье, все снова забыли — наблюдать за тем, как убийца чудовищ разбирается с жаждущими расправы над Фелицией сквернавцами!.. Ведь пускай сам ужасающий Освальд и не выказывал никоих чувств, бесстрашно пререкаясь с оголтелым сборищем опьяненных ненавистью супостатов — все одно смотреть на его направленный в сторону живых человечьих душ посеребренный клинок было страшно... И до чего же диковинно то было — чтобы ведьмак ограждал от людей беззащитное чудище!.. Словно с ног на голову перевернулось все в мальчишкином наивном представлении!.. А в то же время и возрадовался добродушный салажонок втайне: все ж таки не стал его наставник рубить исцелившую самого захворавшего ребятенка прекрасноликую зелейницу — не зря Мирошек уповал на его сокрытое в глубинах нутра мягкосердечие! Ведь на самом деле переживший страшную недолю себемиров сыночек уже в точности знал, что вредкую Освальд мог быть и сострадающим, и даже заботливым — несмотря на грозное по свойской сути ремесло, замаранную собственноручно пролитой кровью рубаху и даже малопонятный простому дитенку вспыльчивый нрав. Известное дело, во имя благой воспитательной цели он и поколачивать воспитанника за провинность от времени к времени ничуть не чурался — однако нашедший в нем единственного радетеля Мирко уже ничуть не сомневался, что в глубине его нутра средь беспросветного мрака можно было сыскать и нечто милосердное...

Впрочем, слишком уж долготно поразмыслить над разыгравшейся недолей Мирошек не смог: сгреб суровый мастер свою обреченную пленницу крепкой шуйцей и, беспардонно подтолкнув безмилостной дланью, приневолил двинуться дальше — расступилась оторопевшая толпа, провожая идущих вперед зелейницу и ведьмака ошалелыми взглядами... Выцепил взглядом мальчишкин суровый наставник в толпе давешнего собеседника — баронетского управителя Симона — да так и направился вместе с притихшей невольницей прямиком в его сторону. Выставил несчастную обапол от себя, крепко удерживая железной рукою, на какую для пущей уверенности намотал еще и край надежных пут, и смотрит с требовательной серьезностью... Поморщился старый солдат, с презрением рассматривая склонившую голову молодушку, да так и молвил уничижительно:

— Что здесь происходит? Ты на кой ее сюда притащил? Честный люд баламутить удумал?.. — Подбежавший поближе салажонок успел рассмотреть, как от жестоких речей управителя несчастная Фелиция поистине насилу сдержала рвущиеся наружу рыдания. Бесстрастный ведьмак, между тем, николиже не дрогнул и не смутился, отчеканив непреклонные требования:

— Где твой господин? Я желаю говорить с ним, — эдак и бросил нахраписто без зазрений совести, словно бы всамделишно настаивая на встрече с погрузившимся в горе дворянином! Нахмурил чело заметно посмурневший управщик Симон, смерив принесшего столь много невзгод бродячего вымеска недоверчивым взглядом, да по-хозяйски вперив руки в бока, негодующим хрипом выдал:

— А ты кто такой будешь, дабы столь бесцеремонно напрашиваться на аудиенцию к их милости? Ты кем себя возомнил, страхолюд?.. Ты — простолюдин без роду и племени!.. Думаешь, ежели тебе единожды удалось воспользоваться разразившимся горем их милости баронета, отныне ты сможешь и дальше нахально навязывать им свое постылое общество?! — и дальше выругался смачно, не скрывая раздражения: — Нахальный смерд!.. Вот развелось же вас, бродячих псов!.. В какую корчму не заедешь — повсюду такие паршивые лохмотники сыщутся: то наемные клинки, то просто лихоманцы полунищие!.. Виселица по вашему собрату плачет!.. Их милость Вольдемар изволили проявить к твоей персоне невиданное снисхождение, когда простили тебе учиненное вероломство — не злоупотребляй их послаблением, иначе вмиг лишишься головы!.. Никто с тобой не станет разговаривать!.. Вон пошел, приблуда! — И вновь наивный Мирко печально потупил глазенки: опять угрюмого убийцу чудовищ с поношениями гнали с глаз долой — в точности, как некогда было и в мальчишкиной родной деревеньке. Только лишь по огромной нужде подпускали люди к себе ведьмака, кратковременно закрывая глаза на его омерзительный облик и нрав. Сам же Освальд, тем не менее, пропустил мимо внимания брошенные бывшим сотрапезником уничижительные речи, оставшись предельно безучастным и сосредоточенным.

— Не со мной. Вон — с хорошавкой, — невозмутимо бросил он в ответ и мотнул головою в сторону поникшей зелейницы, какая боязненно склонялась от оторопи, страшась поднять глаза на обступившее ее со всех сторон всполошенное сборище. Резко переменивший свое отношение к потерявшему доверие мастеру управщик показательно фыркнул — а ведь простодушный мальчишка отчетливо помнил, что еще совсем недавно на заутрене обращался он к безродному Освальду с уважительным поклоном, досточтимо именуя его не иначе как сударем — и презрительно одарил несчастную пленницу мимолетным неприязненным воззрением, не возжелав даже подолгу рассматривать ее.

— С этой подлой бесовкой их милости и подавно незачем говорить! — резко выпалил он свое несогласие. — Ты зачем ее привел, еще раз спрашиваю? Ежели рассчитываешь заработать за живую бо́льшую цену — сразу можешь катиться на большак восвояси: их милость Вольдемар не заплатит тебе за невольницу!.. Они желают просто в безопасности добраться до имения и всяческих убивцев у охотников за головами на потеху себе не скупают. — Задрожала издавшая невольный стон Фелиция, молниеносно обратив побледневшее от невыразимого ужаса обличье к приволочившему ее во вражью обитель убийце чудовищ, однако неотступный ведьмак опять даже и не подумал смутиться, попросту пренебрегши ее бессловесной мольбой о заступничестве.

— Ты на что ж такие ярлыки паскудные вешаешь?.. Али чернавушка убила кого-то на твоих подслеповатых глазах?.. — тем не менее принялся он сварливо обличать собеседника, вздумавшего очернить и без того обреченную на погибель сударку. — Ты же хаживал к ней в хижину не единожды, как сопровождал подменыша баронетской отроковицы: хаживал и видывал, как сия молодушка тебя принимала. Чего ж тогда сейчас клеймишь ее бездоказательно убивицей?.. Али она изменилась с мгновения вашего последнего расставания?..

Малозаметный себемиров сыночек тихонечко подобрался к покромке толпы, бесшумно примостившись поближе к исцелившей его знахарке, и наконец решившаяся стремительно оглядеть передернутые вражьи лица зелейница запоздало приметила уже и его: задержала она миндалевидные очи на рассматривающем ее дрожащие губы мальчишке да так и отвела затуманившийся взор поспешно в сторону — стало быть, не выдержав вида единственной сопереживающей всему происходящему душонки на всем просторном надворье... Вздрогнула она лихорадочно, попробовав безотчетно отстраниться от обступившего ее по кругу ужаса — но строгий мастер бесцеремонно натянул наложенные путы, заставив несчастную сызнова покорно встать рядом, невзирая на накрапывающий дождь и повторяющиеся раскаты угрожающего грома... Все казалось салажонку происходившим точно во сне. Связанная убийцей чудовищ Фелиция; озверевшие от злобного страха мужицкие лица; стращающий мальчишку розгой бессердечный корчемник... Наблюдающий за сей чудовищной картиной Мирко никак не мог разобрать, как богатое «Доброво», сперва представшее гостеприимным и уветливым, постепенно сделалось настолько недобрым, враждебным и мрачным!.. Осерчалый управщик Симон между тем продолжил упрямиться:

— Изменилась ли, спрашиваешь? — хрипло выпалил он суровое. — Да она в рычащую бестию пред их милостью нежданно обратилась!.. Прикажешь молча закрыть глаза на такое?.. — И только и ждавший подобное закономерное вопрошение Освальд брюзгливо парировал:

— И что с того, штукарь ты норовистый?.. Она не заделалась оборотнем в мгновение своего позорного обращения: поганая звериная кровь струилась в ее жилах и задолго до встречи с твоим бездольным господином. — Только лишь вздохнул измаявшийся от нескончаемых проблем старый солдат. — Она несла на себе проклятье оборотничества и во все те разы, когда ты приходил в ее витальницу, сопровождая нелюдимого подменыша — кстати говоря, еще одно поганое чудовище, притом гораздо более злокозненное и опасное!.. — отталкивающе искривившись, продолжил выгораживать свою полонянку ведьмак. — Моя чернавушка ни на кого не напала — даже на тебя, как ты стегнул ее арапником!.. Предпочла убежать, лишь бы людские жизни ненароком не отнять... И даже сейчас покорно сдалась на вашу призрачную вражью милость, уповая единственно лишь на зачтение былых заслуг... Сии же сквернавцы, обязанные своим процветанием ее неиссякаемой народной славе, хотят лишить страдалицу башки — за одну только испорченную кровь!.. Я же предпочту, чтобы ее судил человек, наделенный узаконенной властью — а не паскудная толпа безмозглых вахлаков!.. — и обернувшись в сторону вновь опасливо обступивших его простецов да случайно встретившись взглядом с подошедшим ближе корчемником, смачно сплюнул себе под ноги с презрением. — Ежели баронет присудит срубить сквернавице голову, я не стану препятствовать сему повелению, — продолжил вновь сделавшийся бесстрастным мастер, — но право казнить или миловать хорошавушку есть только у него, у обманутого отца. — Выдохнул вынужденный заниматься новой напастью управитель Симон, осмотрел ожидавшую продолжения судилища толпу да, поразмыслив, наконец с тяжелым сердцем ответил:

— Ладно. Уж будь по-твоему, ведьмак. Но ежели твоя бесовка надумает кого-нибудь ранить...

— Ежели она надумает кого-нибудь ранить, я собственной рукой ее зарублю, — непримиримо заверил его суровый Освальд, даже не удосужившись при этом успокоить взглядом дернувшуюся от жути Фелицию.

На этом напряженный разговор оказался временно окончен: немногословный баронетов управщик тяжелой поступью двинулся в направлении высившегося громадой гостевого чертога — за ним же с непоколебимой твердостью шагнул и стращавый убийца чудовищ с клинком наизготове, безжалостно поволочив следом и с трудом державшуюся на ногах невольницу. Вслед за ними к многоярусному бревенчатому срубу нестройной толпой потянулись и охочие до распрей простецы — оторопелые, всполошенные и вместе с тем так и ждущие дозволения свести с зелейницей счеты. До слуха едва поспевавшего за ними Мирошка отовсюду доносились одни и те же разочарованные мужицкие причитания:

«Вот времена пошли!.. Встарь их нанимали, дабы они эту погань рубили — а теперича, гляди: ведьмак чудовище выгораживает!.. Помяни мое слово, вскорости эти похабные вымески на службу к стае накеров супротив людских деревень наниматься начнут!.. Самим впору учиться защищать свои хозяйства!..» — скрежетали зубами одни озлобившиеся баронетские холуи.

«А я вот не удивляюсь, что выродки друг за друга вступаются, — с нарочитой скабрезностью плевались иные, — как жрец на площади учил, подобное с подобным милу́ется. Ведьмак — он ведь и сам отчасти чудище: такой же омерзительный, вероломный и злонравный, и родится равным образом от противоестественного чародейства, как и прочая богопротивная тварь! Отчего бы ему втагода временами за своих не вступаться?.. Дабы козни против честно́го люда вместе с родичами плести!» — Никто не торопился оправдывать несчастную знахарку.

«Стерва остроухая. Таки всамделишно бестией оказалась!.. — зубоскалили увязавшиеся за толпою завистливые корчмаревы работницы. — Оно-то ведь сразу видно было, что то — либо ведьма, либо вовсе чудовище. Рожа шибко смазливая: глянешь — дикарка дикаркой, а мужики-то вон как за ней волочились!.. Блудня перед всеми подол задирала. Даже страхолюда — и того свойским телом купила. Не побрезговала, сука проклятая...» — так и брюзжали они ядом, радуясь знахаркиному горю...

Однако страшнее всего было наблюдать за шедшим в стороне от возбужденного сборища Родериком: прежде спокойный и приветливый трактирщик нынче представлял собой словно бы отзеркаленную противоположность самого себя. Угрюмый, омраченный и болезненно отрешенный — он вышагивал один в понуром молчании, будто бы и вовсе перестав замечать окружение... Как думалось мальчишке, прикосновение острейшего ведьмачьего клинка окончательно лишило его и без пошатнувшегося духовного равновесия...

Торопливо поспевавший Мирко отчаянно норовил не потерять черную наставничью фигуру из виду: всем, чего он искренне желал в то безотрадное мгновение, был скорейший отъезд из сделавшегося совершенно неприветливым «Доброва». За то непродолжительное время, что они вдвоем с Освальдом провели в сих отдаленных приграничных местах, на кручинный дитячий разум успела навалиться уже воистину неисчислимая недоля — однако своенравный ведьмак все никак не уезжал... И вот на мальчишкиных глазенках должно было твориться очередное безрадостное прение — главным было не отбиться от наставника... Ближе к заветному чертогу слабосильный салажонок, впрочем, оказался оттеснен к краю толпы, потерявшись среди широких спин да насилу сумев рассмотреть, как ведьмак вместе со знахаркой поднимаются на деревянное крыльцо — далее вереница тянущихся за ними простецов окончательно скрыла обоих от мальчишкиного встревоженного взора. Вскоре нерасторопного дитенка и вовсе отшвырнули прочь, дабы он не путался у старших под ногами — еще и сопроводили сию грубость незаслуженной выволочкой, безжалостно оттаскав взвывшего Мирко за патлатые космы... Лишь когда погрузившееся во тьму надворье практически полностью опустело, отбившийся от мастера себемиров сынок наконец сумел протиснуться вслед за многочисленными ротозеями внутрь чертога. Внутрь затемненных сеней с наспех заколоченными оконными ставнями — зловещим напоминанием о некогда гостившей в оном помещении оказавшейся чудовищем боярышне — набилось поистине невероятное число исполненных любопытства малодушных сквернавцев: малорослому мальчонке приходилось протискиваться сквозь их сомкнувшиеся ряды с надсадным кряхтением, опасливо пригибая головку да то и дело уворачиваясь от занесенной над затылком тяжелой ладони... Миновав вытянутые сенцы да кое-как пробившись сквозь толпу в просторную витальницу, остановившийся за чьей-то широкой хребтиной взволнованный Мирко наконец сумел разобрать первые донесшиеся до него обрывки идущего разговора:

— ...По какому праву ты смеешь навязывать мне необходимость говорить с вами обоими? — Внимательно прислушавшийся себемиров сынок с тревогой узнал в огласившем вопрошение голосе натерпевшегося страданий баронета Вольдемара, пред которым, по-видимому, нынче предстали оба мальчишкин суровый владетель и несчастная знахарка. — Вы оба — изворотливые лжецы, вступившие в сговор в намерении воспользоваться трагедией моего семейства. Вы растоптали мое оказанное вам доверие и теперь нахально заявляетесь с челобитной, прося принять и выслушать вас?..

Трепет холодной волной пробежался по мальчишечьему подмерзшему хребту, заставив всполошенного себемирова сыночка вздрогнуть от колкого страха: сдавалось, что хитрый Освальд превосходно чувствовал, как надобно было говорить с власть имущими, и подчас мог задурить собеседнику голову, даже не прибегая к злокозненным чарам — однако искренне обеспокоенному мальчику было страшно подумать, как повернется судьба, ежели тот не сумеет убедить опечаленного баронета в благости своих намерений... Ведь как наставлял маленького огольца еще родной отец, деревенский староста Себемир — который, между прочим, почитался в числе наиболее толковых и башковитых мужиков Лихолесья — всяческая власть даровалась богами... А кем был нищий простолюдин-ведьмак в сравнении с представителем благородного дворянского сословия?.. Баронет Вольдемар мог единым повелением приказать срубить опостылевшему вымеску его запаршивевшую от бродяжничества башку!..

— Исключительно из свойской ремесленной повинности пред тобою, господин. Давеча как минувшими сутками ты упросил меня разобраться с обитающей в окрестностях подворья тварью, какую лицезрели живущие в сих стенах вахлаки и которая якобы была повинна в нескольких учиненных смертях. — Сердобольное мальчишечье сердечко вострепетало сильнее, ибо во втором прозвучавшем голосе он узнал характерный хриплый говор шепелявого мастера. — В ту пору мои поиски не увенчались успехом — однако коли уж сквернавица неосторожно явила свой истинный лик, я посчитал свойским долгом устроить сие разбирательство, дабы ты мог самолично определить дальнейшую судьбу опорочившей себя хорошавки. — Испуганный Мирошек, поводив глазами по закрывающим ему обзор мужицким спинам, нетерпеливо двинулся вперед, протискиваясь меж вставшими в проходе баронетскими челядниками да во что бы то ни стало желая увидеть держащего ответ наставника...

— Со времен упомянутого тобой разговора утекло уже очень много воды. Тогда я воспринимал тебя как порядочного и незаслуженно подвергшегося нападкам человека, но дальнейшими поступками ты сделал все, дабы убедить меня в обратном, — с не допускающей возражений твердостью изрек ответ на ведьмачью отповедь оставшийся нетронутым дворянин. — Ты поздно вспомнил о долге. И тебе было велено избавить здешних людей от этой бестии — по какому праву ты позволяешь себе приводить ее сюда, настолько вольно трактуя мои повеления?.. — Протиснувшийся ближе салажонок наконец сумел краем глаза рассмотреть вдалеке чернеющую мрачным пятном фигуру невозмутимого убийцы чудовищ: ведьмак стоял, как и прежде, заготовив сверкающий обнаженный клинок и для пущей надежности свободной рукою придерживая подле себя связанную путами знахарку. Несчастная Фелиция, яко и дотоле, не смела от ужаса молвить ни единого слова — Освальд же оставался в высшей мере бесстрастен, ни в коей мере не смутившись даже после обличающих речей господина, словно бы подобные чувства были ему и вовсе неведомы.

— Истинно так я и поступил бы, коли сквернавица вознамерилась бы на меня вероломно напасть, — хладнокровно проскрежетал он зубами, безжалостно удерживая дрожащую, что тот осиновый листок, невольницу, — срубил бы ей косматую башку, приволочив засим трофей на подворье, дабы стребовавать с заказчика причитающуюся за подобное кровопролитие награду. Срубил бы, даже несмотря на отсутствие доказательств учиненения ею злонамеренных смертоубийств, о коих здесь твердил содержатель двора, — объятая ужасом Фелиция не шелохнулась даже от подобных бесчувственных подробностей, стало быть, уже окончательно впав в ледащее оцепенение... Ведьмак же ничтоже сумняшеся продолжил: — Однако же по моему прибытию в ее укрому сия молодка предпочла самостоятельно в покорности склонить главу пред занесенным клинком!.. Мне же над плахой стоять несподручно: я — мастер ведьмачьего цеха, а не заплечных дел!.. Ежели хорошавка никого не убила, то и карать ее за принадлежность к чудовищному роду незачем — а ежели своей господской властью ты все же повелишь осудить ее за порушенное доверие, то сей приговор наипаче того вершить потребно не мне. Посему я здесь — вместе с ней. Дабы ты, господин, мог провести над чернавкой судилище: судилище, при котором ей будет дана возможность высказаться в свойскую защиту и покаяться, а не просто смириться с грядущей расправой.

На этих словах бесстрастного убийцы чудовищ любопытствующий Мирко вознамерился подобраться чуточку ближе — дабы краем глазочка глянуть уже и на самого посмурневшего от горя баронета. В прошлые разы, несмотря на отданный смертный приговор забившим старика душегубам, сей немолодой дворянин показался малоопытному крестьянскому мальчишке не таким уж и жестоким господином: пожилой баронет даже проявил невиданное для высокородных господ участие в судьбе оставшегося без родительского попечения салажонка, лично расспросив его о жизни с суровым наставником!.. Видать, не желал, чтобы мелкий сопливец оставался один на один с подозрительным выродком. Посему и сейчас по некому врожденному наитию мальчонке казалось, что ведьмаку вполне было по силам убедить сего благообразного дворянина в невиновности несчастной знахарки. Разумеется, за несколько тяжелых дней нескончаемых потерь и горевания изничтоженный баронет окончательно постарел, помрачнел и надломился от боли — однако в глубине свойской души он все равно должен был оставаться праведным и честным человеком. Нырнул мальчонка под чей-то отставленный в сторону локоть да так и оказался в первом ряду наблюдателей, наконец получив долгожданную возможность лицезреть заполненную людом витальницу целиком. Рассмотрев спервоначалу высившегося черной тенью наставника вместе с обреченной полонянкой, взглянул он засим и на стоявшего в отдалении господина. Заметно состарившийся и сникший баронет Вольдемар не спешил приближаться к приведенной Фелиции и даже смотрел на нее весьма недоверчиво — однако и с глаз долой не гнал, что давало надежду на благополучный исход ужасной истории...

— Ты настолько убежден в миролюбии этой проходимицы, что смеешь приводить ее напрямую ко мне?.. — стало быть, основательно все обмыслив и напоследок полоснув зелейницу опасливым взором, притязательно изрек баронет, и ведьмак в свою очередь лишь отчужденно перекривил вполы разбитое обличье.

— Нет, покамест не убежден, — с нескрываемой брюзгливостью выдал он отповедь, — посему и держу свой клинок наготове: дабы при случае уберечь в равной мере и сквернавицу, и здешних вахлаков от душегубства, — и как задумавшийся баронет нахмурил брови, беззастенчиво добавил: — Однако же я считаю, что пожелавшая покорно отдаться на милость злопыхателей молодушка, по крайней мере, заслуживает права быть выслушанной: она имела множество возможностей исполосовать всех нас насмерть когтями, но не воспользовалась ни единой из них, осознанно избрав погибель, лишь бы только не заклеймить себя пролитием крови... Даже ты, господин, мог запросто лишиться жизни, коли бы сия хорошавка всамделишно являлась столь паскудным созданием, какой ее видят местные болдыри: да, ее лик в чудовищной ипостаси вызывает даже больше омерзения, нежели чем мой — однако за обрыдлым обличьем не обязательно скрывается такое же поганое нутро. Всевозможные же порождения Сопряжения Сфер нередко питают меньшую жажду убийства, чем обыкновенные люди. — Вздохнул отягощенный думами баронет, продолжая исподлобья рассматривать опальную знахарку, но затем, многозначительно переглянувшись с вставшим подле себя управителем, с нескрываемым неверием вопросил:

— Как называется тварь, в которую она превратилась?.. — и как взоры многочисленных собравшихся в витальнице простецов оказались обращены к мрачному мастеру, тот не преминул охально поправить высокородного собеседника:

— Не превратилась, господин мой — уж дозволь мне, пропащему байстрюку из канавы, подобную дерзость — а всего лишь приняла свою иную, обращенную ипостась: превратиться возможно лишь в нечто, супротивное своему врожденному естеству — моя же сквернавица приобрела проклятье вместе с порченой родительской кровью, а посему пребывала тварью, наименование которой ты желаешь узнать, с момента своего зачинания из отцовского семени. Пребывала она ею и в то мгновение, когда ты обратился за ее вспоможением в исцелении почитаемого дочерью создания. — Нахмурился помрачневший баронет Вольдемар, услышав об оказавшейся чудищем отроковице, и ведьмак на том бесчувственно продолжил: — Именуется же сия бездольная девица, как и всяческий оборотень кошачьего вида, котолаком. С этими тварями связано множество вахлацких предрассудков и заблуждений: в частности, скудоумными кметами почитается, что заделаться подобной премерзкой паскудой возможно от ее единого укуса... Или ежели брюхатая женка по случайности дикого зверя узрит... И что обращаются оные твари в свою чудовищную ипостась исключительно под влиянием полной луны, а разум их непременно подобен звериным инстинктам, заставляя каждую такую бестию отчаянно жаждать вкушения плоти... И выявлять их притом норовят бессмысленной изуверской методой: пыткой раскаленным серебром проверяют да еловыми ветвями нещадно секут — дескать, ежели вопит на звериный манер, стало быть, неоспоримо оборотень. А ежели по несчастливой случайности звериную шкуру под полатями найдут — так и вовсе заочно ярлыком награждают!.. Сие есть вздор и неразумная блажь. В действительности заиметь в себе звериную сущность возможно либо самолично попав под проклятье, либо приобретя его совместно с оскверненной родительской кровью, ежели означенное проклятье дотоле довлело над минувшими коленами. И обращаются оные твари подчас при совершенно различных условиях, общую закономерность в коих выявить не представляется возможным. С разумом же про́клятого все обстоит наипаче сложнее: ежели многие оборотни всамделишно бессильны перед зовом звериных инстинктов, иные сохраняют в себе миролюбие, чему имеется заподлинное подтверждение в ведьмачьих трактатах. Все сильно разнится от особи к особи. Посему и вопросы здесь потребно задавать не мне, а самой хорошавке — убежден, она ответит тебе, господин. — Буквально заслушался заинтересованный Мирко, разинув от волнения уста: слушать мудреные речи строгого наставника он мог поистине без устали, пускай добрая половина из сказанного и оставалась для него, простого крестьянского отпрыска, малопонятной велеумной тарабарщиной — сам ведьмак, к огромному огорчению мальчика, пускался в подобные диковинные лекции весьма нечасто... Послушав мастера, напряженный баронет фон Вежбиц после непродолжительных раздумий, наконец, с недоверием обратился и к самой побледневшей зелейнице:

— Говори, проходимица. Я даю тебе последний шанс объясниться. Подтвердить, что ты живешь жизнью наделенного человеческим разумом создания, а не бездумной дикой бестии.

Приметил тут завороженный мальчонка боковым зрением некую зависшую по его левую сторону фигуру, расположившуюся словно бы в стороне от остальных собравшихся. Повернул он безотчетно головушку к привлекшему его вниманию силуэту да так и разглядел в нем трактирщика Родерика, который продолжал с молчаливой одержимостью смотреть на ведьмака вместе с зелейницей… Пробежался на том по мальчишечьей спине беспощадный морозец — до того ужасающе выглядел корчемник: будто бы не различал он ничего осмысленного в своем окружении, вперив жестокий затуманенный взгляд в единую точку перед собою… Неистовый, бездумный и хаотичный — стоял он особняком от всех остальных набившихся в витальницу простецов, расположившись в полумраке подле уходящей наверх лестницы... Задержал на нем взгляд салажонок, с недоумением рассматривая столь разительно изменившегося знакомца — и ничего не замечающий перед собою Родерик внезапно просто развернулся и, не проронив ни единого слова, покинул судилище, молча отодвинув своих не успевших вовремя посторониться работников… Будто бы заделалось для него все происходящее невыносимым. Чем было вызвано подобное престранное одержимое поведение, простодушный Мирко не понимал: он мог понять желание содержателя корчмы уберечь хозяйство от нападений чудовища, однако же сия необъяснимая исступленная одержимость вызывала у него одну лишь оторопь... Обернулся за ушедшим трактирщиком себемиров сынок, пораженно пронаблюдав за ним, покамест тот не оказался скрыт из виду — но потом сызнова оказался затянут в созерцание стремительно развивающихся событий… Услышав обращенный к ней голос баронета, несчастная знахарка будто бы вконец стушевалась. Посмотрела она с бессловесной мольбой на убийцу чудовищ, стало быть, высматривая в его желтых глазах невысказанную поддержку, и тот, неприглядно искривившись, промолвил:

— Валяй, чернавушка. Расскажи господину то, что ты доселе поведала мне. Не надобно стесняться иль страшиться недопонимания: все людские предрассудки и страхи идут от незнания — так развей же мрак неведения в обращенных к твоему лику очах.

Заерзал в нетерпении любопытный Мирошек, оступившись от растущего волнения — да так и отдавил по несчастливой случайности босой ступницей чей-то расположенный поблизости башмак!.. Отпрянул испуганный мальчик, спешно обернувшись да испуганно заглянув в передернувшееся гневом лицо стоявшего сзади дородного мужика — и обозленный батрак с яростным ревом схватил несчастного дитенка за патлатые кудри!.. «Ах ты ведьмачий сучонок!.. Зашибу тебя, гадину!» — рыкнул он лишенным милосердия голосом и грубо отшвырнул взвывшего мальчишку назад, прямо в задние ряды столпившихся в витальнице сквернавцев... Стукнулся сирый Мирко о чье-то нерадушно выставленное стегно да так и полетел, подгоняемый безмилостными тычками, дальше, в итоге оказавшись отброшенным аж в пустующие затемненные сени... Поднялся он со стонущим кряхтением на ножки — пришибли его полученные удары весьма ощутимо — да так и поджал от терзающей душу обиды бескровные губы: в родной деревеньке надоедливого огольца также по случаю могли стегнуть хворостиной или даже оттаскать на оттопыренные уши, но делалось то без подобной злобы, а просто из побуждения вразумить да наставить на правильный путь... Только после странствий с ведьмаком ощутил на себе салажонок всю бескрайнюю ненависть людских ожесточенных сердец... Потер он ушибленный затылочек, усилием воли задавив в себе постыдное желание заплакать, да с тоской поглядел на вновь сгрудившиеся перед ним широкие спины сквернавцев: протиснуться обратно можно было и не пытаться — беззаступного мальчишку попросту сызнова оттрепали бы за космы... Жалко сделалось себемирову кручинному отпрыску, что его по злонравию лишили возможности послушать несчастную Фелицию, однако исправить оное он был уже не в силах... Вздохнул опечаленный Мирко и понуро поплелся обратно на крыльцо, с тоской рассматривая заколоченные досками оконные проемы. Теперь ему вновь надлежало бессильно дожидаться возвращения мастера вдали от остальных. И ведь что станется, ежели его милость баронет не возжелает помиловать знахарку?.. Неужто Освальд покорно бросит ее перед лицом разъяренной толпы?..

Отогнал от себя подобные леденящие кровушку мысли мальчишка и запоздало выбрался на утонувшее в вечорошнем мраке крыльцо. Дотоле многолюдное надворье ныне представало совершенно опустошенным и безмолвным — совсем как в ту злосчастную ночь, когда беззащитный ребятенок остался наедине с рыскавшим за ним вооруженным трактирщиком... Огляделся ощутивший холодящую тревогу дитенок по всем сторонам: по счастью, пугающего супостата Родерика — с клинком или без — было совершенно не видать... Теперь вся просторная надворная представала единым черным маревом мрака, который лишь изредка прорезался единичными мерцающими огоньками батрачьих лучин... Во влажном грозовом воздухе, пахнущем предвещающей разгул стихии свежестью, витали капли дождя, а почерневшее небо то и дело озарялось зловещими отблесками зарницы — словно бы сама застывшая в ожидании грозы колоземица желала упредить о некой затаившейся в кромешной тьме опасности!.. Поежился мальчонка, водя глазами по раскинувшемуся повсюду мраку да подспудно отгоняя одолевающие воображение страхи перед прячущимися в тумане чудищами — и наконец неуверенно двинулся вниз, вознамерившись дождаться возвращения наставника в уже ставшей отчасти знакомой конюшне... Все одно возвращаться во враждебную витальницу было несравнимо страшнее. Спустился замирающий от страха Мирко в безграничную тьму — и не оборачиваясь, стремглав побежал к огонькам, отмечающим расположение невысокой постройки харчевни, подле которой стояло и стойло. Только лишь добежав до спасительного сруба, запыхавшийся салажонок наконец позволил себе передохнуть, скорее прижавшись к скрипящим воротам. Эдак и забрался он обратно в пригожие стены, воротившись к оставленным возле денника ведьмачьим пожиткам да принявшись успокаивать себя мечтаниями о скорых счастливых событиях.

Нет, не время было предаваться грусти! Теперь все взаправду должно было перемениться и вконец-таки заделаться спокойным. Путешествие в окаянное «Доброво» на край аэдирнских земель действительно окончилось благополучно: страдающий от неправильно зажившего ранения себемиров сыночек получил из рук лесной отшельницы долгожданное избавление от угнетающих мук, а его гневливый заступник заработал в оной местности кошель полновесных дукатов!.. Теперь уже ничего не мешало возвращению к тому размеренному существованию, на которое обоих странствующего убийцу чудовищ и его малолетнего воспитанника обрекло разграбление ведьмачьей твердыни на реке Гвинлех. Так и принялся ветреный мальчишка умиротворенно предаваться мечтам о своей грядущей жизни с наставником... Сколько же всего интересного ждало его теперь впереди!.. Сколько увлекательных уроков, сколько часов тренировок с мечом — мог ведь теперь неугомонный дитенок сызнова проворно поворачивать корпус в любом желаемом направлении! Вот разыщут они вместе с мастером надежное укрытие для предстоящей зимовки, и ведьмак начнет его тренировать! Учить настоящему искусству фехтования, а в придачу к нему и множеству других хитрых наук: словесности, зельеварению, а возможно, и гораздо более диковинным премудростям. Разумеется, Освальд был весьма порывист — что в быту, что в разъяснении учения — но пытливому Мирко все казалось настолько интересным и захватывающим, что он готов был поклясться, что станет учиться усердно и все непременно постигнет! Ведь на деле осиротевший крестьянский мальчишка неподдельно восхищался мрачным владетелем и в глубине своей души даже искренне желал заделаться похожим на него в грядущей самостоятельной жизни — так и представлял мечтательный Мирко временами, как когда-нибудь тоже станет подобным суровым и немногословным странником: выучится превосходно фехтовать, читать следы и разбираться со всевозможными встречными недоброжелателями и будет зарабатывать себе на хлеб наемничьим трудом!.. А может, и супротив чудовищ осознанно решится выходить: все ж таки наставник у него — ведьмак. И пускай сейчас сварливый Освальд и любил повторять, что освоить настоящее ремесло убийцы чудовищ вертлявому Мирошку уже было никогда не суждено, пускай самому ребятенку намерение ехать в ужасающий Каэр Морхен сызначалу нисколько не было мило — все равно втайне надеялся он, что мастер со временем научит его и ведьмачьим приемам. Много трудностей встретится повзрослевшему Мирославу на его дальнейшем пути, но он будет превосходно подготовлен!.. Скорее бы только дождаться!..

Совсем замечтался утомленный нескончаемыми тяготами ребятенок — даже не заметил, сколько времени прошло. Опомнился он только тогда, как из темноты в другом конце конюшни неожиданно донесся приглушенный сиплый кашель… Сперва упоенный грезами Мирко настолько сильно перепугался, что даже спешно отбежал обратно к незапертым воротам, переполошив своей спешкой последних остававшихся в стойле коней — какое ведь угодно притаившееся лихо могло поджидать незадачливую добычу во тьме!.. Однако настороженно прислушавшись, постепенно пришел он к утешающему выводу, что то мог быть лишь почивающий на полатях конюх Яцек, который после учиненного над маленьким Мирко глумления по некой неизвестной причине вдруг остерегся заговаривать с застенчивым страдальцем вновь... Сей зловредный отрок более не представлял опасности. И тем не менее, оставаться в затемненной конюшне хлебнувшему ужасти салажонку совершенно расхотелось — посему, скрепя сердечко, он принял непростое решение воротиться в негостеприимный чертог, дабы справиться о судьбе несчастной Фелиции...

Начинающийся дождь накрапывал все сильнее. Промозглое ненастье пронизывало одетого в одну лишь тонкую льняную рубашонку огольца поистине до озябших косточек. Изодранные босые ножки со множеством саднящих порезов и впившихся острых заноз касались обжигающей холодом землицы, словно то была поверхность раскаленного добела металла... Над погруженным в зловещий мрак надворьем по-прежнему царила нерушимая тишина, и оное безмолвие казалось более гнетущим и тревожным, чем могли быть даже завывания волков... Отчаянно хватающий воздух раскрытыми устами встревоженный Мирко со всех силенок кинулся бежать к огням гостевого чертога, насилу пробивающимся сквозь заколоченные досками оконные ставни... Судя по всему судилище над опорочившей себя знахаркой еще не подошло к завершению: внутри пустующих сеней по-прежнему было темно и неспокойно, однако из главной витальницы доносился возбужденный гомон множества пониженных голосов — мрачное собрание шло своим чередом... Приблизившись к спинам толпящихся в покоях баронетских челядников, взволнованный Мирко настороженно прислушался к происходящему: несмотря на взбудораженные мужицкие перешептывания, стоя на порожке, он мог довольно сносно слышать обрывки продолжающегося разговора между омраченным дворянином и приволочившим пленницу убийцей чудовищ:

— ...Сперва ты беспардонно заявляешься ко мне с этой обернувшейся чудовищем обманщицей, а теперь еще и осмеливаешься бессовестно убеждать взять ее в услужение?.. — уже и не рассчитывающий сызнова пробраться поближе мальчонка безошибочно различил опечаленный голос самого господина Вольдемара.

Будучи наделенным кристально чистым и уветливым сердечком, от услышанного добрый мальчишка буквально воспрянул духом: так вот какую хитроумную уловку на деле замыслил ведьмак!.. Стало быть, все ж таки разглядел он в миндалевидных глазах кручинной Фелиции ее человеколюбивое нутро, не обманувшись безобразным чудовищным ликом! И вовсе не намеревался он продавать страдалицу алчущим бессмысленного возмездия лиходеям — вот хоть и был Освальд злопамятным и скорым на хулу стервецом, а все одно безвинную душу ради обещанной монеты обрекать на погибель не стал!.. Не в первый раз уже убеждался дитенок, что в глубине своей мрачной души жестоконравный ведьмак отнюдь не являлся настоящим злодеем.

— Погляди на сих брюзжащих гневом нечестивцев, — донесся до навострившего слух себемирова отпрыска строгий наставничий голос, — некоторые из них принадлежат к числу твоей челяди, другие же — батрачат на постоялом двору. Сей необразованный сброд, исполненный страхов, суеверия и предрассудков, в большинстве своем николиже не выезжал из родного захолустья дальше чем на три десятка верст: одного только обличья незнакомого пошиба им будет довольно, дабы беспощадно загубить прошлеца!.. Ежели моя опорочившаяся чертовка останется здесь, по твоему отъезду сии вахлаки попросту изведут ее насмерть: не даст им малодушное мужицкое нутро терпеть рядом с собой пускай и разумную, но все ж заподлинную бестию!.. Убраться же в иные края она отныне не сможет, ибо надысь я посек ей ступню: на котолаках, яко и на прочих оборотнях, нанесенные серебряным орудием увечья заживают крайне медленно и скверно, — на этом непоколебимый мастер выдержал непродолжительную паузу, но как в рядах слушавших его отповедь простецов вновь поднялось негодующее роптание, непреклонно продолжил: — Издохнет сия миловидная ясочка без твоего заступничества и снисхождения, господин. Ты ж приглядись, какое ладное обличье!.. Какой точеный стан, какие чувственные алые уста — сам бы всласть припал к ним в ненасытном лобзании, ежели б чернавка не воротила свой пленительный лик от вида моего уродства!.. Еще и разумом вредкую наделена, овладев потаенным лекарским ремеслом: печально будет, ежели такая одаренная прекрасница бесславно издохнет в угоду дрянным простецам... — Ох, и жаль же было Мирошку, что видел он пред собою одни лишь нескончаемые спины нерадушных сквернавцев! До чего же любопытно было взглянуть на хранившего молчание дворянина... Конечно же, скабрезный Освальд выгораживал милую мальчишкиному сердцу отшельницу весьма малоприятным и похабным образом, но даже на то было любопытно взглянуть. — Ты николиже не обязан помогать ей задарма, — бесстрастно продолжил свои обволакивающие медоточивые речи ведьмак, — провинившаяся чернавка вполне способна послужить тебе правдой, искупив вину за прежнюю облыжь. Она по-прежнему является прославленной лекаркой, и слава ее всамделишно стоит каждого услышанного слова: я сам оказался приневолен воспользоваться услугой моей прельщающей молодушки, привезя в сие захолустье своего изнемогающего ученика — и не усомнился в правильности свойского решения ни на гран!.. Исцелила мне лукавая чертовка сопляка. И тебе, господин, она также поможет исцелиться от душевного страдания.

«Вот страхолюд проклятый!.. Ты токмо послушай, как складно плетет... Недаром что зенки змеиные — так и лживый язык, стало быть, тоже!.. Заговорит порчельник зубы их милости!.. Помяни мои слова, сызнова заговорит!..» — с тревожным негодованием бросил молчаливому соседу один из загораживавших ерзающему ребятенку обзор баронетских холуев, и второй лишь утвердительно протянул нечто невразумительное...

— Она уже однажды обманула меня, взявшись изображать исцеление той, что вероломно выдавала себя за мою законнорожденную дочь, — непреклонно изрек Вольдемар, на что несгибаемый ведьмак также не преминул отозваться:

— Исключительно из сострадания к твоей страждущей отцовской душе. Быть может, ежели бы ей удалось довести задуманное до завершения, никому не пришлось бы присутствовать при этом судилище, — далее же до мальчишечьего взбудораженного внимания, наконец, донесся и сдавленный голос самой обретшей надежду на милосердие Фелиции — взволнованный, дрожащий, но вместе с тем и исполненный сердечного упования:

— Я безмерно, непростительно виновата перед тобою, милостивый господин! Виновата тем, что позволила себе скрыть от твоего родительского разума горькую истину; тем, что обрекла твое семейство и всех беззащитных насельников подворья на опасность от присутствия потревоженного чудовища; тем, что в конце концов посчитала себя вправе определять твою дальнейшую судьбу — судьбу человека благородного происхождения… Тем, что не открыла тебе свою настоящую сущность… О, великая Мелитэле, я знаю, что мне не может быть прощения за все допущенное беззаконие!.. Но видит милосердная королева полей Dana Meabdh, в моих намерениях не было никоего злостного умысла!.. Я всего лишь хотела помочь тебе и излившей глаза слезами госпоже сохранить то призрачное счастье, которое вы несли в своих родительских душах… Я хотела сохранить вам дочь — ту, кого вы знали и растили как собственную драгоценную наследницу… Это не оправдание… но я попросту не могла поступить иначе и осознанно обречь на погибель другое живое создание. Я ведь тоже чудовище — и столь же презираемое людьми, как и подменившая собой твою дочь неразумная лаума. Разве убийство мною другого чудовищного создания не будет равносильно убийству человека иным человеком?.. — И вновь, в который раз бесхитростный салажонок искренне подивился простоте и вместе с тем глубинной мудрости высказанных знахаркой слов. И ведь действительно — люди, эльфы и краснолюды разбойничали и душегубствовали на большаках едва ли не тьмою, и королевская власть карала их именно за учиненное над простым мужиком лиходейство… Так почему же тогда чудовище оказывалось приговоренным к смерти уже за одну только оказию своего несчастливого рождения?..

— И какая же мне будет польза от тебя?.. Разве после того, что видели мои глаза, я могу быть уверен в правдивости твоих речей?.. Равно как и в том, что ты не отблагодаришь меня за вымоленное милосердие очередным вероломством?.. — с явственно прозвучавшей в голосе подозрительностью высказался баронет Вольдемар, и затаивший дыхание Мирко услышал тихий знахаркин ответ:

— Никаких моих заверений не хватит для того, чтоб развеять посеянные в твоей душе сомнения, господин. Ежели ты одаришь меня прощением и снисхождением, только лишь время сможет подтвердить чистоту моих помыслов... Я знаю, через какое нечеловеческое горе провела вас вместе с лишившейся дочери госпожой жестокосердная судьба: если ты обяжешь меня вековечным долгом за спасение жизни... клянусь провидением богов, что позволили мне сохранить человеческий разум, я применю все свои накопленные за десятилетия странствий знания травничества и знахарского дела, дабы помочь вам, потерявшим единственное дитя престарелым родителям, обрести долгожданный душевный покой...

Отпрянул малость успокоившийся Мирко от широких спин стоявших впереди мужиков да так и улыбнулся с робким проблеском надежды: переживший огромную трагедию дворянин больше не грозил несчастной Фелиции усекновением главы и — к вполголоса высказываемому неудовольствию присутствующих на судилище простецов — даже сдержанно беседовал с ней напрямую!.. И это после того, как опальная знахарка у него на глазах обратилась в устрашающее чудище!.. Теперь ее чудесное избавление от казавшейся неминуемой расправы уже более не виделось простодушному себемирову сыночку чем-то недостижимым и невероятным: вовсе не являлся ведь поседевший от испитых горестей господин Вольдемар человеком черствым и глухим к мольбам! Разумеется, осерженные челядники могли роптать и проклинать языкастого убийцу чудовищ, сколько заблагорассудится, но даже маленькому дитенку было всецело понятно, что оспаривать господское повеление они не посмеют. И если омраченный горем баронет взаправду согласится простить и забрать безвинно пострадавшую зелейницу вместе с собою, бездушным холопам останется только смириться... А там уже тихонечко стерпится — и того гляди, недоверчивая дворня узрит и сама, что прекрасная Фелиция не намерена чинить им бессмысленное лихо... И заживут тогда все в мире! И насельники «Доброва» смогут забыть о поселившихся в их сердцах страхах, и потерявший любимую доченьку баронет Вольдемар постепенно обретет некое посланное добрыми богами утешение... А сам себемиров сынок вместе с мастером — уже вдокон окрепший благодаря знахаркиному врачеванию — сможет наконец приступить к тренировкам! Всем станет лучше от подобного расселения — именно так и постановило защемившее от радости мальчишечье сердечко!

Оставил на том залучившийся салажонок занятых беседой старших и сам поволочился обратно на резное крылечко через пустующие сенцы. Однако стоило только ему подобраться к отливающему слабым светом проходу на скрипучую паперть, как его настороженные и покамест еще не в полной мере привыкшие к темноте глазенки внезапно выцепили в полумраке чью-то снующую около порога фигуру... Некто неизвестный упорно крутился около распахнутого дверного проема, словно норовя сотворить нечто дурное с вратами... Буквально обомлел от нахлынувшего ужаса пошатнувшийся мальчишка — ножки подкосились от страха, взгляд же напряженных очей лихорадочно приноровился скорее рассмотреть кошмарный силуэт. То, несомненно, должен был быть человек. Либо очередное нагрянувшее в недобрый час лихо, ростом и походкой бывшее подобным человеку... Шагнул страшащийся даже дышать себемиров сыночек навстречу мреющей черной фигуре — да так и разглядел в ней, к вящему облегчению, равным образом узревшего его корчемника Родерика, какой при виде выступившего в просвет дитенка рвано развернулся и застыл без движения. К счастью для вздрогнувшего от неожиданности Мирко, то по крайней мере был его давний знакомец — однако присмотревшись к вызарившемуся на него супостату, какой неведомо зачем воротился в оставленный гостевой чертог, обмеревший салажонок приметил, что выглядел корчмарь поистине нездраво и недобро... Первым, что привлекло внимание ошалелого себемирова сыночка, стали неестественно почерневшие зеницы лиходея, какие заделались похожими на бездну — сии запавшие воспаленные очи, сверкающие расширенными зрачками, оказались в упор обращены на испуганно застывшего мальчишку… Длинные вымокшие под дождем волосы пугающего трактирщика — доселе пребывавшие собранными в аккуратно затянутый на затылке хвост — теперь растрепанно опадали на его покатые плечи, придавая образу издергавшегося лихоманца совсем уж сумасбродный и одержимый вид... Еще и прежний меч сызнова был при нем, надежно крепясь к поясному ремню... Утер раздраженный Родерик трясущимися перстами свой вздернутый нос, с шумом втянув влажный воздух, и засим нетерпеливо схватился за дверной проем... Мирошку довелось поверхностно спознаться с сим недобрым человеком всего лишь несколькими днями ранее — однако чутье упорно подсказывало ему, что ныне бадражный корчемник выглядел совершенно не так, как обычно. И вот сейчас он снова стоял перед растерянным Мирко, исступленно рассматривая его круглое личико...

Впрочем, припомнив, что совсем рядом, в соседней витальнице, находилось немалое количество люда, перетрухнувший салажонок малость успокоился: в конце концов, какое лихо жестоконравный Родерик мог сотворить с ним при таком количестве свидетелей?.. Да и суровый ведьмак, пригрозивший сквернавцу за нападки на мальчишку беспощадным возмездием, равным образом пребывал поблизости. Поразмыслил эдак Мирко да, собравшись с духом, все же решился тихонько пробраться на улицу мимо страшного лиходея... Засеменил он мелкими шажочками, постепенно ускоряя ход да намереваясь как можно скорее проскочить мимо замершего в проходе корчемника... да только как схватил его вдруг Родерик свободной долонью за натянувшуюся ткань рубашонки — так и зашвырнул грубым рывком обратно в темные сени чертога!.. Полетел отброшенный мальчонка, не различая промелькнувшей перед глазами нескладицы, и стукнулся завойком о нерадушную стену, беспомощно растянувшись на половицах... От удара поистине потемнело в глазенках. В головке раздался пронзительный звон. Застонал пришибленный налетом на стену Мирошек, насилу превозмогая разлившуюся по телу боль, и поспешно приподнялся на подкашивающиеся ножки, устрашившись того, что жуткий Родерик мог наброситься на него с новым намерением сотворить бессмысленное лихо... Не мог он даже и помыслить, за какое совершенное прегрешение обезумевший содержатель подворья вдруг решил поступить с ним настолько жестоко и несправедливо! Смотрит — утирает дерганный корчмарь дрожащей ладонью раздраженный от постоянных прикосновений нос да так и скалится исступленно, будто то не одухотворенный, наделенный разумом человек, а всамделишный злобный сильван или еще какое чудище!.. Поистине прижался к пристенку напуганный Мирко от вида такого бадражного поведения!.. Он давно уже перестал понимать сего бесчувственного человека — да что там, первая же встреча с подозрительным Родериком вызвала в его чуткой душонке волну необъяснимого страха и недоверия... А только глянул на него жуткий корчмарь остекленевшим взглядом и злонравно проговорил:

— Куда собрался?.. Пойдешь следом за своим сучьим Освальдом, — и после одержимо добавил: — Все равно будет по-моему. Или по-моему, или никак, — и неразборчиво выпалив подобное престранное измышление, резко захлопнул врата, заперев желавшего выйти мальчишку в утонувших во мраке сенях и сам при том оставшись снаружи...

Не успел салажонок толком прийти в себя после случившегося, как до его обострившегося в темноте слуха донесся гулкий стук опускаемого с обратной стороны ворот массивного дубового затвора... Подошел на том робкий дитенок на подгибающихся ноженьках к тяжелой двери, попытался осторожно подтолкнуть ее — а только не смог сдвинуть даже и на полвершка: запер его страшный Родерик вместе с остальными насельниками подворья в мрачном гостевом чертоге!.. Запер, посадив под тяжелый затвор!.. Даже через окна теперь было не выйти: заколотили их ставни добротными досками.

Мгновенно усилившаяся тревога пронзила дитячье смятенное сердечко: невозможно было даже представить, с какой непостижимой целью сумасбродному лиходею могло понадобиться запирать чертог... Переживший немыслимые для свойского уветливого возраста испытания мальчишка был уверен только в одном: Родерик на поверку явился не просто скверным человеком — он оказался вдобавок еще и сумасбродом... Должно быть, сивуху с горя хлебнул — вот зловредный крепленный спирт и ударил ему прямо в шальную башку!.. И эти непонятные престранные слова! «Или по-моему, или никак». Невозможно было даже разобрать, что злодей под ними подразумевал… Вот сколько незаслуженного лиха причинил он безвинному Мирко: и мечом его жестоко стращал, нарекши маленьким поганым трупоедом, и до беспамятства засечь грозился, и вот теперь еще и не позволил выйти из душной постройки на свежий воздух, ударив и бессовестно заперев на засов, точно бездумную скотину!.. Так и помыслил шмыгающий от обиды носом мальчишка, что потом обязательно поведает о корчмаревом окаянстве крутонравному наставнику — свирепый ведьмак, знамо дело, сперва заругает за подобные малодушные жалобы самого трусливого дитенка, безжалостно оттаскав за неспособность дать обидчику заслуженный отпор за волосья, но без внимания услышанное при том ни за что не оставит, разобравшись со сквернавцем Родериком по всей возможной строгости!.. Ради такого свыкшийся со строгостью наставника себемиров сыночек был согласен перетерпеть даже очередную острастку. Развернулся он опечаленно и на ощупь поплелся через темень сеней в заполненную людьми горницу: следовало рассказать о претерпленном измывательстве Освальду.

Впрочем, добравшись до главной витальницы да сызнова столкнувшись со сборищем разочарованных благодушием владетеля мужиков, приунывший от случившегося Мирко сообразил, что оповестить о корчмаревом жестоком проступке ведьмака покамест не получится: несмотря на готовность заслушать опальную знахарку, Вольдемар отнюдь не торопился с оглашением помилования, а посему и судилище все никак не подходило к долгожданному концу... Попробовать же снова пробраться к наставнику сквозь ряды загрубевших душой простецов и без того получивший немало тумаков салажонок уже более не решился... Вздохнул уткнувшийся в батрацкие спины Мирошек, кручинно раздумывая, чем бы утешить свою опечаленную душеньку, как вдруг снова приметил в стороне от собравшихся уходящую на верхние этажи лестницу с вычурно украшенными резными перилами... Так и загорелся в пытливом дитячьем нутре огонек неугомонного любопытства! А ведь шебутному себемирову сыночку за несколько неспокойных дней, проведенных на подворье, так и не довелось ни разу взглянуть на убранство опочивальни, в которой дневал и ночевал настоящий дворянин!.. Взглянуть бы хоть разочек на подобное великолепие — небось мальчишкиному нищему наставнику такие хоромы даже в сладостных грезах не виделись!.. Делать в запертом чертоге все равно было нечего, а посему заскучавший дитенок не без волнения оставил собрание и щемливо двинулся к заветной уводящей в темень лестнице. Разумеется, попадаться на глаза случайно оказавшимся поблизости комнатным девкам или прочим прислужникам было нельзя — выволокли бы тогда заплутавшего огольца обратно к мастеру за безмилостно зажатое саднящее ухо, а тот еще и свойскую суровую затрещину непременно влепил бы, поколотив неусидчивого Мирко за ослушание и излишнее любопытство!.. Да и к окончанию судилища надлежало воротиться под наставничий строгий надзор — не потерпит ведьмак своеволия: обязательно заругает за бесцельные шатания... Однако себемиров сынок и не собирался пропадать наверху на бессчетные часы: он намеревался сразу же незаметно воротиться взадьпят.

— ...Людская память коротка. Ты не приневолен селить ее под кровлю свойского имения: размести чернавушку в отдалении от осуждающих вахлацких взоров, лишив их завистливые языки возможности порочить твою дворянскую честь — и вскорости сии скудоумцы забудут о ней и о той паскудной скверне, что течет в ее жилах. Посели ее в глуши, господин. В неприметном охотничьем схроне — там, вдали от угнетателей, связанная благодарностью за дарованное тобою милосердие, она будет искуплять вину безвозмездным врачевательством твоей души, покамест ты не освободишь ее от принесенной клятвы служения.

Молвил то мрачный убийца чудовищ. Поднявшийся на скрипящие ступени мальчишка запоздало получил желанную возможность беспрепятственно созерцать собравшихся в витальнице, вконец-таки взобравшись выше закрывавших ему обзор мужиков: стоявший по середке горницы ведьмак не прекращал плести свои масленые увещевания, умело подводя смятенного дворянина к вынесению потребного приговора... Словно скользкий змей, увивался он вокруг горюющего баронета, и потерявший волю к жизни дворянин безотчетно внимал всякому его слову — даже без наложения мудреных колдовских знаков... Рядом со стращавым мастером, как и доселе, тихонько сжималась обеспокоенная Фелиция: ее побледневшие запястья по-прежнему были намертво смотаны пеньковыми путами, однако суровая ведьмачья длань уже не натягивала сию воровину столь безжалостно, яко сперва... Да и вынутый из ножен клинок держал он уже направленным всего лишь в деревянный подпол, прекратив стращать им рвавшихся вершить расправу сквернавцев. Судилище медленно, но верно близилось к завершению, и понаблюдавший за собравшимися еще несколько кратких мгновений Мирошек засим с восторженным трепетом взобрался по лестнице наверх, сызнова погрузившись в обволакивающий полумрак.

Вопреки мальчишкиным предположениям, на втором этаже гостевого чертога оказалось совершенно темно и безлюдно: только лишь старательно прищурив глазки, он сумел рассмотреть очертания предметов в кромешной темноте. Многочисленная дворня баронета Вольдемара, равно как и хлопотавшие по хозяйству корчмаревы батраки, побросали дела и с готовностью спустились вниз, желая поприсутствовать на судилище над схваченной котолачкой — теперь об их недавнем присутствии свидетельствовали только брошенные в середине темных горниц пожитки. Прошелся заинтересованный ребятенок меж оставленных в проходе окованных железом сундуков, осмотрел с разинутыми от благоговения устами кажинную их крепкую заглушину: в помине не доводилось ему прежде видывать подобные добротные ларцы!.. Разумеется, в родной мальчишкиной хибаре также имелся прохудившийся досканец для утвари — однако представал он на поверку обыденным крестьянским ковчежком: стареньким, дырявым и скрипучим. Такой поганой ветошью не прельстился бы даже странствующий коробейник... Сии же несокрушимые массивные сундучищи — уже сами по себе представлявшие собою несметное богатство — несомненно, были привезены остановившимся в «Доброве» на постой состоятельным баронетом. Изучил их позабывший о кручине себемиров сыночек, с особенным трепетом ощупав кованые засовы, и снедаемый любопытством, осторожно двинулся по коридору дальше — на ощупь продвигаясь вдоль заколоченных досками окон... Гнетущая обстановка чертога в немалой степени страшила малолетнего сорванца, но любознательность, граничившая с безрассудством, неумолимо подгоняла его ноженьки вперед. И страшно было двигаться по темным закоулкам безлюдного здания, до трепета в поджилках страшно — а только не существовало силы, какая была бы способна перебороть дитячью присную пытливость. 

Прошествовав по мрачному коридору да разыскав зажженную лучинку, трепещущий Мирко вынул ее из светца и с неиссякаемым восторгом двинулся прямиком в одну из многочисленных незапертых опочивален — просторную да разукрашенную невиданным убранством... Буквально дух перехватило у бездольного крестьянского ребятенка, когда его босые, израненные впившимися в пятки занозинами стопы осторожно коснулись расстеленного на половицах пушистого ковра!.. Наверняка, в сих богатых покоях должен был почивать либо сам заезжий баронет, либо члены его досточтимого семейства — немытой чумазой прислуге с ее замаранными грязными лаптями без сомнений не дозволялось марать сей иноземный ковер. Буквально разбежались у мальчишечки глазенки — встал он по середке господской опочивальни да так и принялся восторженно разглядывать причудливую мебель: развешанные на стенах чудесные гобелены, обитые мягчайшей парчой пристенные кушетки да диковинные табуреты, правильного названия которым мальчишечий бесхитростный разум даже не мог вообразить... Пустующую раздольную купальню, в которой при наличии желания возможно было совершать омовение вдвоем или даже втроем, и наконец — восхитительное богатое ложе, чарующее воображение своими мягкими пуховыми перинами!.. Подступил к величественному алькову бестолковый салажонок как завороженный: широко раскрыв восхищенные очи да бесхитростно представляя, как упоительно, должно быть, было возлежать на сих лебединых перинах!.. Мягче, чем в са́мой пушистой траве... Так и разлегся бы сирый мальчишка поверх мягчайшей перинушки, утонув едва зажившей спинкой в ее непревзойденной шелковистости — вот было бы достойное утешение для сторицей намучившегося с ранением мальчишки!.. Разумеется, маленькому выходцу из кметова сословия страшно было даже подумать, насколько лихую острастку над ним сотворят, ежели только поймают раскинувшимся поверх такого ладного ложа: за подобную распущенность его уж точно выдерут — причем поочередно и корчмарь, и суровый ведьмак!.. Вздохнул на том Мирошек с сердечной тоской, впритрудь сдержав опасный порыв, погладил перину озябшей ручонкой и сразу же двинулся далее — подальше от искушения. Рассмотрел он эдак гобелены, потрогал шаловливыми пальчиками переливчатый бархат пристенных кушеток, всласть понежился в мягких ворсинках ковра — и шагнул в соседнюю темную горницу.

В открывшейся дитячьему взору комнатушке обнаружилась старинная прялка — еще одно холодящее кровь напоминание о некогда обитавшей в чертоге боярышне... От вида отбросившей угловатую тень прялицы боязливый мальчонка нахохлился — а от нахлынувших мыслей об умертвившем свою единственную наследницу баронете ему сызнова сделалось грустно и горько. Тяжело пришлось несчастному господину Вольдемару, ох и тяжело...

Впрочем, слишком уж протяжно рассматривать прялку себемирову сынку не пришлось — узрел он внезапно боковым зрением, как сквозь приколоченные к оконным ставням доски явственно пробиваются отблески света... И до того ярко, словно за околицей взошло красное солнышко! Подивился такой невидали недоумевающий Мирко: на деле ведь на изморенное подворье опустилась кромешная ночь... Подступил он к наспех заколоченному мрачному оконцу, прильнул к крохотной щели меж досками, смотрит — а на улице словно бы зарево пляшет!.. Ничего не разобрать — только рыжие искры играют!.. И жаром удивительным тянет, будто у устья растопленной печки... Вздрогнул изумленный салажонок, неосторожно попятившись — да так и оступился впотьмах, наткнувшись спиной на окаянную прялицу!.. Эдак и выронила его слабосильная ручка лучину — упала горящая щепка на пол и мигом закатилась в дальний угол, угодив прямиком за господскую кладь... Один остался Мирко в темноте: один перед странным светящимся заревом!.. Накатил тут на мальчонку сызнова испуг — а только и бодрящее изумление не дало броситься вспять: припомнил недоумевающий дитенок, что вроде бы видел он на чердаке гостевого чертога оставленные незаколоченными оконные проемы... Оттуда за милую душу был виден источник свечения!

Кинулся подгоняемый оторопью мальчишка обратно в темный коридор, впотьмах натыкаясь на стены да возникающую на пути господскую поклажу… Уронил уже с десяток лучин: несется, потерявшись в хитросплетенном лабиринте множества горниц, и только воздух раскрытыми устами едва успевает хватать, будто бы начиная задыхаться от непостижимого удушья… Словно вся витавшая в колоземице осенняя сырость вдруг заменилась удушливым варом… И глазенки нечто щиплет неумолимо, как если бы метался глупый Мирко не в безлюдном помещении, а прямо у коптящей каминной трубы!.. Наконец нащупал он заветную лестницу, стремглав взлетев по ней на верхний этаж, и снова мечется, окончательно потерявшись да отчаянно разыскивая хоть какое-нибудь незаколоченное досками окно… Уже и сам не понимает, зачем сие нужно… А из щелей в оконных ставнях так и бьет распаляющееся зарево, разгораясь все сильнее да отбрасывая на угрюмые бревенчатые стены зловещие черные тени!.. И словно бы слышатся взволнованные крики. И сдавленное конское ржание. И зной обжигает все злее и жарче. Воистину нечто недоброе творится за стенами!.. Наткнулся, вконец-таки, сирый мальчонка на выспренную драбину, уводящую к заполненному дымом чердаку, взобрался кое-как с надсаженным кряхтением наверх — и сразу же сквозь жгучее марево кинулся к распахнутому оконцу, в которому полыхало зловещее зарево… Обхватил ручонками скрипучие ставни, высунулся наружу — а там!.. Полыхает внешняя стена чертога неистовым пламенем — ползет пожирающий древесину огонь прямо по стоячим перекладинам, уже отчасти перекинувшись и на соседнюю постройку конюшни! Сожрал и крыльцо, и несущие балки — трещит полыхающий сруб да на глазах покрывается испепеленными трещинами, выбрасывая в раскалившийся воздух множество источающих жарево искр!.. Валит жгучий дым столпом, заползая сквозь раскрытое оконце внутрь чертога — глаза невозможно держать несомкнутыми, настолько едко обжигает иссушающий угар!.. Пожар!.. Ужасающий лютый пожар!!!

Закашлялся исполнившийся жути Мирошек, мгновенно отпрянув от разогревшихся оконных ставней — да так и бросился сквозь полумрак обратно: необходимо было как можно скорее оповестить об увиденном пожарище старших!.. И когда же оно успело разгореться?! И главное — отчего?.. Неужто молния ударила?.. Едва не свалился стонущий Мирко с отвесной драбины, с ужасом отмечая, что обжигающим дымарем теперь были наполнены уже и коридоры... Пламя стремительно распространялось по внешним стенам, начиная неумолимо прорываться внутрь здания. Зашумело у мечущегося ребятенка в ушах: потерялся он сызнова в бессчетном множестве зловещих темных горниц... Слышит доносящиеся с нижних этажей людские стенания, видит проглядывающие сквозь клубящийся дым языки танцующего пламени — а разобрать, куда бежать, не может... Воздуха в тощей грудинке уже не хватает — буквально заглатывает его запыхавшийся от одури себемиров сынок, ощущая, как от жгучего смрада кружится раскалывающаяся от боли головушка!.. Где Освальд?! Надо скорее его разыскать!

Спустился впритрудь нащупавший лестницу Мирко на казавшийся недосягаемым второй этаж чертога, заметался в беспамятстве по нескончаемым запутанным коридорам, еле переставляя тяжелеющие ножки... смотрит — уже и тут огонь пылает!.. То ли неким образом прорвался внутрь здания снаружи, то ли разгорелся от опрокинутой самим неосторожным мальчонкой лучины! Перегородили дальнейший путь вздымающиеся до потолка языки пламени: уже и по удерживающим свод перекладинам ползут, намертво отрезав салажонка от спасительной лестницы вниз!.. Летят во все стороны искры, оседая на сухой древесине новыми очагами грозного запала: полыхает и оставленная кладь заезжего баронета, и восхитительное убранство гостевой опочивальни — на нижний этаж не пробраться!.. Да и сам проход уже не различить, до того невообразимо много набралось в окаянном чертоге обжигающего глазки дымаря... Одни лишь отдаленные крики слышны: пронзительный гвалт людской паники — видать, прознали о пожарище и запертые на низинном этаже простецы… Перекрыло полымя для бездольного дитенка уже и возвратный путь наверх: заполонил там коридоры режущий глазоньки дым, отчего несчастный себемиров сыночек оказался заперт в полыхающей ловушке!.. Застонал он, беспрестанно заходясь в мучительном кашле подступающего удушья, да так и споткнулся в тот же миг от нарастающего головокружения: с каждым проделанным шагом ориентироваться в задымленном помещении становилось все сложнее... Пополз по половицам теряющий силы Мирошек, от одури роняя прогорклые слезы — промелькнула в его разуме чудовищная мысль: неужели он попросту в безвестности сгорит?.. Или задохнется от выжигающего грудку дымаря?.. Неужто наставник его не разыщет?.. Где же он?.. Где же Освальд?.. Как до него докричаться, ежели произнесенные звуки намертво застревают в обожженном жаревом горле?.. В каком направлении двигаться?.. Сейчас несчастный салажонок нуждался в мрачном заступнике как никогда!

Почему все так произошло? Почему начался этот ужасный пожар? Неужели мелкий настрадавшийся мальчонка заслужил такую страшную смерть?

…Заполз потерявшийся плачущий Мирко в нетронутую пламенем каморку — уже поистине не разбирал он ничего перед глазами, перемежаясь исключительно на ощупь — и повинуясь врожденным инстинктам, беспомощно заполз под широкое ложе. Забился он, несчастный и оставленный всеми в бесприютный дальний угол, приткнувшись бочком к опасно раскалившемуся пристенку, и обессиленно припал к шероховатым половицам, будучи уже не в силах разыскивать иное укрытие. Здесь, по крайней мере, он мог еще некоторое время дышать... Отяжелевшая головушка напрочь отказывалась думать, перед глазенками плясали размытые пятна, а в заложенных ушах вовсю гремел набатный пронзающий звон… Всхлипнул ускользающий в небытие ребятенок, отчаянно борясь с накатившей сонливостью… а только повернул головку малость в сторону — и видит сидящего рядом отца!.. Прислонился постаревший староста Себемир к соседнему пристенку — таким седым и надломленным от пережитой ужасти кручинный Мирошек его и запомнил — и с печальной нежностью глядит на стремительно угасающего сыночка… Словно бы хочет утешить в объятиях, в точности как при последних совместно проведенных мгновениях… И окружающая обстановка будто бы разительно переменилась, превратившись из мрачной задымленной витальницы в знакомые окрестности родного Лихолесья... Вздрогнул ничего не понимающий дитенок, из последних сил устремляясь к родному обличью, какое столь невыразимо долго пребывало недоступным для его сыновнего взора, а опечаленный староста лишь повторяет изреченные перед вынужденным расставанием слова:

«Сыночек мой родимый. Хоть повидались мы с тобой, бездольным, напоследок…» — и даже уст почти не размыкает, отчего звучит его ласковый голос будто бы в самом мальчишкином изморенном сознании.

— Тятька… Забери меня отсюда, пожалуйста, тятенька!.. — беззвучно прошептал в ответ измученный Мирошек, бессильно прижимаясь к отцовскому колену, а склонившийся староста лишь тихомолком шепчет последнее напутствие, слово в слово повторяя прощальную речь:

«Иди, мой родимый… Не заставляй мастера ждать…» — и вот уже смотрит мальчонка и, совсем как при давешнем судьбоносном знакомстве, видит перед собою неприглядное освальдово обличье, ставшее в своей привычной безобразности уже отчасти родным… Смотрит на него осклабившийся ведьмак, водя стращавыми зеницами по дитячьему заплаканному личику — оценивает угодившего в его руки сопливца, стало быть, многозначительно прикидывая, какой из того в дальнейшем получится убийца чудовищ... А затем и руку к мальчишкиному носу призывно протягивает — в действительности как при первой безрадостной встрече. Втагода себемиров сыночек не взялся за протянутую мастером длань: известное дело, доверять насильно уводившему его из родительской хаты злодею несчастному Мирко было невмоготу — представал тогда кошмарный ведьмак в его понимании едва ли не худшим из существующего лиха!.. Да только то было тогда — дальнейшими самоотверженными поступками суровый Освальд уже не раз доказал бездольному воспитаннику благость своих истинных намерений... Не раз ведь рисковал он ради мальчика жизнью!.. Так и промолвил на том мастер надсаженным тоном:

«...Мирошек! Вот ты где, страдалец!.. Очнись! Ты погибнешь, ежели лишишься сознания!.. Мне не пролезть в сию дыру за тобой!.. Возьмись за мою руку — я волоком тебя оттуда вытяну!»

Так и встрепенулся салажонок на последних угасающих вздохах, безотчетно ухватившись за впервые изреченное ведьмачьими устами собственное имя: ведь действительно — услышал он от гневливого убийцы чудовищ взаправдашнее поименное обращение!.. Впервые за все время безотрадных скитаний обратился к нему нелюдимый ведьмак по настоящему имени, скликав обездоленного Мирко не обезличенной хулой, а как было положено матерью при самих пострижинах!.. Как угодно величал воспитанника строгий Освальд, нарекая всевозможными уничижительными прозвищами в зависимости от состояния свойского нрава да тяжести свершенных ребятенком окаянств. И это при том, что мальчишкино всамделишное имя было ему превосходно известно!.. Вот таким вот нерадушным был злыдарем: видать, не позволял ему стервозный характер изъясняться с мальчонкой без зубовного скрежета. Себемиров сыночек успел вынужденно примириться с тем, что должно быть, уже никогда и не услышит от сварливого наставника свое всамделишное имя... И тут вдруг такая чудесная невидаль!.. И не просто обыденным именем позвал его безмилостный убийца чудовищ — а ласковой формой Мирошек нарек!..

Протянул на том погружающийся в обволакивающую тьму ребятенок окликнувшему его мастеру слабосильную ручку, едва коснувшись пальцами плотной перчаточной кожи — и ведьмак мигом схватил его за ладошку, одним стремительным рывком вытянув из едва не ставшего погибелью укрытия!.. Словно бы вынырнул несчастный мальчишка в одночасье из неумолимо поглощавшего его омута, сызнова оказавшись в ужасающей реальности: будто бы очнулся от просвистевшего потока воздуха, уже неиллюзорно стукнувшись об грудину вытянувшего его из забытья убийцы чудовищ... Раскрыл он прозревшие глазки, наконец различив перед собою возникшего из ниоткуда Освальда да походя удостоверившись, что тот всамделишно предстал во плоти — а затем рассмотрел и кошмарную явь: вся стесненная заброшенная каморка, в какой обессилевший мальчик нашел свой последний приют, теперь была объята бушующим пламенем… Жар буквально плавил кожу, струясь по перекладинам до само́го закопченного потолка!.. Резвое полымя плясало и на бревенчатых стенах, и на прогнувшемся полу, отбрасывая во все стороны хаотичные жуткие отблески — но ужаснее всего смотрелся единственный ведущий в горницу проход, ибо вьющиеся языки безжалостного пожарища теперь вовсю полыхали и на растрескавшемся от неимоверного жара дверном проеме!.. Единственный путь из охваченной огнем комнатушки теперь был намертво перекрыт... Да и пробираться в коридор представало бессмысленным: по прорывающимся в мальчишкину светелку языкам пламени было явственно видно, что снаружи бушевало кошмарное жарево… Отрезан оказался салажонок от спасения — а с ним обречен на погибель оказался и Освальд, пожертвовавший возможностью спастись ради нахождения несчастного воспитанника... Не бросил он несчастного мальчонку умирать в одиночестве. Вместе с ним пошел навстречу неминуемой кончине. Теперь погибнуть предстояло обоим.

Вцепился стремительно теряющий силенки дитенок обеими дрожащими руками в рубаху наставника, возжелав перед погибелью прижаться к последнему оставшемуся рядом заступнику — но Освальд бесчувственно отбросил его в сторону, решительно развернувшись к объятому пламенем дверному проему… Резанул он молниеносным взглядом пылающую дверь: выбраться наружу не представлялось возможным уже даже для него... Тогда неотступный убийца чудовищ бросился в противоположную сторону, метнувшись к заколоченному досками оконцу — водящий за ним помутившимся взглядом мальчишка смутно осознал, что ныне хладнокровный ведьмак сосредоточенно искал путь к спасению... Крепкие оконные ставни были намертво забиты приколоченными досками, но непреклонный Освальд не собирался останавливаться: чувствуя, что счет идет на считанные мгновения, он остервенело схватился за верхнюю бортовину, с нечеловеческим усилием рванув ее прочь... Не поддался надежный брусок древесины, несмотря на весь приложенный убийцей чудовищ надрыв. Оскалившийся мастер налег на треклятое дерево вновь, от прилагаемого чудовищного напряжения буквально раскрошивая сведенные зубы — беспомощно сжимавшийся на половице мальчишка чувствовал лишь одуряющее отчаяние от вида его бесплодных попыток пробраться наружу... Все было тщетно, вся немыслимая прилагаемая убийцей чудовищ натуга: не поддавались проклятые доски, удерживаемые несгибаемыми железными гвоздями — скорее уж проступившая жила на распалившемся ведьмачьем челе могла от напряжения в единое мгновение лопнуть, убив надрывающегося мастера в мгновение ока... А время так и утекало неумолимо — с каждым судорожным проделанным взлохом языки испепеляющего пламени подбирались все ближе и ближе, уже поистине облизывая мальчишкины оголенные пятки!.. И дыма в махонькой горнице становилось все больше и больше — все мучительнее делался удушающий кашель!.. Сознание сызнова начало ускользать.

Остановился на том осознавший бесплодность предпринимаемых действий ведьмак и, на мгновение задумавшись, засим стремительно отцепил от свойского пояса червленные ножны с вложенным внутрь мечом: перекрутил верный клинок вверх тормашками, взявшись обеими руками за защищающий его посеребренное лезвие чехол — и нацелив тяжелое клинковое навершие на наиболее уязвимое место на проклятой бортовине, с замаху нанес им удар по затрещавшей доске!.. Затем еще!.. И еще!.. И сызнова!.. Остервенело рыча да вкладывая в каждый мощнейший удар всю свою нечеловеческую исступленную силу!.. Угасающий мальчишка сквозь стягивающийся перед очами туман видел, что упорный Освальд бился буквально до последнего, безудержно сражаясь за выживание до прощального вздоха... Он был готов без раздумий сломать свое вобыден бережно хранимое оружие — настолько высоки были ставки в разыгравшейся жестокой недоле!.. Таким его себемиров сыночек и знал: остервенело сражающимся за свойское выживание даже в самых обреченных и смертельных переплетах. Даже когда жестокая судьбина смеялась в ответ, когда кажинное нечеловеческое усилие не приносило никоего свершения — все одно продолжал он безудержно вгрызаться в проклятую жизнь, вопреки бездолью выцарапывая свое право выжить.

Уже прикрывая отяжелевшие веки, угасающий мальчишка различил, как ведьмак все же выламывает руками сорванные ударами клинкового навершия доски, сразу же распахивая окаянные ставни... и засим некая невиданная сила сгребла полузабывшегося Мирко в захват, рывком подтащив его к заветному оконцу!.. Непривычно свежий воздух ударил погибающему ребятенку прямо в распаленное личико — и после первых мучительных вдохов, сопроводившихся приступом удушающего кашля, он вдруг нежданно очнулся, вновь решительно воротившись в несчастливую земную юдоль! Повернул салажонок обличье в сторону и различил перед собою взмыленного наставника: именно Освальд подтащил его вовремя к освободившемуся спасительному оконцу...

— Сейчас внимай мне прилежно, сопливец, — глубокомысленно всматриваясь в дитячьи зеницы, проговорил хладнокровный ведьмак, — при распахнутых ставнях огонь воспылает сильнее. Я выберусь через оконце первым — ты же выпрыгнешь следом за мной. — Округлил перепуганный ребятенок от ужаса влажные очи, мимолетно взглянув на открывшееся взору расстояние до землицы, и сразу же отрицательно замотал кружащейся головкой, отчего приметивший его смятение мастер не терпящим возражения тоном отчеканил: — Не страшись, я поймаю тебя до столкновения с твердью... Но ежели не прыгнешь — попросту всуе издохнешь. — Встряхнул он ополоумевшего воспитанника за тощие плечики, заставив взглянуть на себя чуть осмысленнее, и после крутонравно повторил: — Понял, страдалец?.. Я выберусь, и ты останешься здесь вне моей досягаемости: оказавшись внизу, я буду более не в силах помочь тебе действом. Посему ты должен будешь спрыгнуть. Не спрыгнешь — издохнешь. Сгоришь в огне заживо.

Убедился на том огласивший леденящую кровь истину мастер, что всхлипнувший от ужаса дитенок относительно устойчиво стоит на подгибающихся ножках, и далее, не мешкая, обратился к окну… Перебросил ножны со вложенным внутрь клинком за задымленную околицу, совлек со свойского стегна широкий ременной пояс со способным поранить стальным инструментом, равным образом зашвырнув его в распахнутое настежь оконце — и далее решительно полез на подоконницу... Нацелился, приготовился — да так и спрыгнул, оставив стонущего себемирова сыночка в одиночестве!.. Перегнулся несчастный Мирошек через оконный проем, лихорадочно высматривая в расплывающихся очертаниях черную фигуру наставника… смотрит — действительно, ничего ужасающего с ведьмаком не случилось: размял он малость ушибленные оконечности, неряшливо отряхнулся, наспех нацепив выброшенные ранее орудия обратно на свойские бедра, и скорее обратил обличье к вызарившемуся на него сверху вниз ребятенку.

— Освальджик… — безотчетно позвал его растерявшийся Мирко, отчаянно отодвигаясь от припекающего спинушку пламени, и бесстрастный ведьмак произнес:

— Давай, сопливец. Твоя очередность. Прыгай, и я тебя поймаю, — и вытянул руки, приготовившись в потребный момент изловить салажонка. Затрепетало изморенное мальчишечье сердечко еще того испуганнее и быстрее — оглянулся несмышленый Мирошек взадьпят, неведомо зачем решив осмотреть объятую огнем комнатушку, да так и задрожал, едва не повалившись без чувств: стесненная горница была практически полностью охвачена бушующим пожарищем… Испепеляющие языки пламени так и рвались к беззаступному мальчику, норовя пожрать его в своем изничтожающем жаре!.. Клубы удушливого дыма опаляли нутро!.. Покатились по мальчишкиным ланитам скоротечно испаряющиеся от неистового зноя слезы, и трясущийся дитенок развернулся обратно к выжидающему мастеру, вдруг отчетливо осознав, что спрыгнуть вниз не сможет ни за что… Духа не хватит дрожащей душонке. — Не смотри туда, паршивец! Прыгай!.. — прикрикнул на него оскалившийся ведьмак, и сирый оголец лишь мотнул головою. — Прыгай, паскуда!.. Кому говорю!.. — буквально зарычал на том разгневанный Освальд, и одуревший мальчишка лишь беспомощно сжался. Оставаться в огне дальше было невозможно, но и прыгнуть в пустоту он равным образом не мог.

Выбранился на том остервенелый ведьмак, обругав трусливого мальчишку по родимой матушке — а потом вдруг всмотрелся ему в очи проникновенно и, вскинув длань со сложенными перстами вперед, начертал в разогревшемся воздухе причудливый знак… Словно бы в теплехонькое молоко погрузился в то же мгновение моментально рассолодевший Мирошек, расслабившись и отдавшись умильной пленительной дреме: в измученной головушке воцарилась умиротворяющая пустота, напряженные же члены в одночасье разомлели... Безразличным и ничтожным сделалось все пережитое несчастье, и бездумный себемиров сыночек отрешенно поглядел на наставника. «Прыгай», — железным тоном повелел ему ведьмак, и заторможенный Мирко помыслил, что за неимением иных побуждений действительно надо было безропотно прыгнуть... Перелез он на том через распахнутый оконный проем и, ни мгновения не раздумывая, просто безучастно спрыгнул вниз, приземлившись прямо в нерадушные наставничьи объятья: поймал его Освальд уже практически у самой землицы, тем не менее не позволив ребятенку расшибиться об кремнистую поверхность...

Обмяк обессилевший Мирко, буквально повиснув на спасшем его от погибели мастере, и прижавший его к свойской грудине ведьмак двинулся размеренным шагом прочь от едва не забравшего их бренные жизни полыхающего чертога. Отнес он эдак на руках намученного воспитанника подальше от охваченной бедствием постройки, добравшись вместе с ним аж до нетронутой харчевни, и засим устало опустился прямиком на ступеньку крыльца, расположив пребывающего в отрешенности ребятенка рядом с собою. Смочил край обгорелой плащаницы водой из заготовленной фляги и принялся протирать ею дитячье взмыленное личико... Натер мальчишке пылающие ланиты, взлохматил опалившиеся волосенки, влил разогретую водицу в обветренные уста — и настрадавшийся Мирко начал постепенно возвращаться в жестокую быль... Раскрыл он дотоле пребывавшие полуприкрытыми очи и, придерживаемый наставничьей шуйцей, принялся исступленно рассматривать окрестности: значительная часть построек злосчастного «Доброва», не считая стоявшей в стороне харчевни и нескольких батрачьих хибар, теперь была охвачена бушующим пожарищем... С почерневших небес лил измученный дождь, но даже сего вспоможения стихии не хватало для того, чтоб усмирить вздымающиеся ввысь языки ненасытного пламени... Ужаснее всего полыхал окаянный гостевой чертог, прогоревшая кровля которого уже местами начинала обваливаться — чудовищное полымя добралось уже и до внутренних перекрытий постройки, обратив некогда прекрасный деревянный сруб в раскаленные угли.

Поглядел несчастный мальчик на далекое спасительное оконце, через которое они вместе с наставником покинули объятую пламенем горницу: теперь из распахнутого оконного проема, в котором надысь пребывал сам мальчишка, уже вовсю вырывались беснующиеся языки испепеляющего пламени... И от вида подобной кошмарной картины — от осознания того, что в сей стене прожорливого жарева могли загинуть и сами Мирко вместе с не бросившим его Освальдом — у слабовольного дитенка случился всамделишный срыв: словно бы сызнова почувствовал он на обожженном горлышке сдавливающие клещи удушливого жара... Дернулся он в накатившем приступе неразберихи, судорожно заметавшись да пустившись со стенаниями хватать царапающий нутро воздух — и бесстрастный ведьмак развернул его обличьем к себе.

— Тихо... Тихо, сопливец. Смотри на меня, — обратился он к маленькому страдальцу вкрадчивым голосом, и изморенный навалившимся горем себемиров сыночек невольно прислушался, также ухватившись за мреющий перед глазами наставничий лик как за спасительную соломинку. — Дыши размеренно, как я показываю, — проговорил Освальд далее и, внимательно смотря на воспитанника, принялся демонстрировать ему потребную методу дыхания: — Вдыхаешь глубоко и протяженно через нос, языком дотрагиваясь до внутренней поверхности верхних резцов... Задерживаешь дыхание, прислушиваясь к биению свойского сердца... Теперь выдыхаешь — уже через рот... Столь же равномерно и протяжно: смыкая при этом уста, как будто девоньку облобызать готовишься... — Наблюдающий за его неприглядно кривящимся обличьем Мирошек послушно повадился проделывать указанные действа, взаправду ощущая, что мучительный страх исподволь отпускает. — Глубоко и равномерно, дабы воздух наполнил собой всю грудину, — негромко повторил ведьмак, внимательно рассматривая обращенные к нему мальчишкины глазенки, и после с непроходящей строгостью добавил: — Умение править дыханием спасет тебя в случившемся бездолье еще не единожды. Через верную последовательность вдоха и выдоха возможно осмысленно властвовать над своим организмом: ускорять и замедлять сердечный ритм, разогревая или, напротив, расслабляя мышцы перед вхождением в транс; концентрировать разум для преодоления боли или даже замедлять обмен веществ, оттягивая приближающуюся кончину... Дыши размеренно, сопливец, сосредоточившись на наблюдении за свойским биением сердца: ты должен чувствовать, как оно замедляется...

И интуитивно следуя его малопонятным указаниям, намучившийся Мирко взаправду начинал тихонько возвращать себе разум... Все действительно было окончено: потонувшее в разгоревшемся пламени подворье продолжало на глазах разрушаться, однако сирый мальчишка вместе с мастером все же сумели спастись. Дрожащий от накатившего озноба салажонок смотрел на разыскавшего его в огне наставника и все сильнее начинал трястись уже от избытка непосильных для дитячьей душоночки чувств: сей гневливый, нелюдимый и всемерно отталкивающий своим обрыдлым обликом выродок снова самоотверженно спас его от казавшейся неминуемой погибели!.. Вытащил из огня, рискуя собственной жизнью — вынес обессилевшего и беспомощного на недрогнувших холодных руках!.. Выхаживал он сирого мальчишку уже поистине бессчетное множество раз, относясь к своей роли заступника в высшей мере ответственно!.. Мирко давно уже свыкся с пониманием того, что судьба его отныне неразрывно переплеталась с волей стращавого ведьмака Освальда — однако покидая вместе с ним знакомые окрестности отчей деревеньки, заливающийся горькими слезами ребятенок не мог даже представить, что однажды настанет такое мгновение, когда сей бадражный урод незаметно сделается для его бесхитростного сердца едва ли не столь же бесценным как некогда утраченные в невзгодье родители...

Всхлипнул несчастный Мирко, не справившись с нахлынувшими переживаниями, да так безотчетно и прильнул к груди наставника, обвив его сухощавую шею обеими ручками, а также обессиленно уткнувшись в пропахшую гарью рубаху... Разумеется, столкнувшийся с безмилостным ведьмачьим нравом совсем не по наслышке мальчишка по наитию чувствовал, что не терпящий проявлений мягкосердечия мастер скорее всего попросту брюзгливо оттолкнет его, вновь сменив милость на гнев — но все равно надломленно подался вперед, смирившись со всяким возможным исходом... В конце концов, разве худо было то, что мелкий ребятенок по велению сердца желал выразить искреннюю благодарность и расположение тому, кто спас его душонку от безвременной смерти?

Замер Освальд спервоначалу, никак не ответив воспитаннику на проявленные сердечные чувства — но затем зажмуривший глазки мальчонка почувствовал, как он понемногу отводит в сторону оказавшуюся прижатой к стану шуйцу... А потом вдруг неожиданно ощутил, как деревянная ведьмачья долонь заскорузло легла ему поверх костлявых плечиков!.. Встрепенулся опешивший Мирко, поистине не веря свойским удивительным предположениям: неужто бесчувственный мастер равным образом обнял его за тощие плечи?.. Поднял недоумевающий себемиров сыночек пораженные глазки на обличье наставника, смотрит — действительно, глядит на него покореживший челюсть ведьмак сверху вниз, а в бадражных зеницах неподдельное пронзительное сострадание читается!.. Жалко ему бедного едва не угоревшего мальчишку! А на разбитом хворобой обличье смятение проглядывает. Видно, никогда не доводилось ему прежде быть заключенным в объятия или наипаче того проявлять сию умильность самому: по наитию послушал ведьмак свое сердце, возжелав ответить сирому воспитаннику на высказанную привязанность — а только как проделать то, не ведает!.. Однако и осторожным надо быть салажонку, ибо видит он, что колеблется напряженный Освальджик — одно неверное мальчишкино действо, и живо отринет тот непривычные чувства, обратившись обратно в очерствелого злыдаря!.. Округлил глазенки тронутый Мирко, поистине залучившись от проявленного строгим мастером мягкосердечия — и бессознательно ощутив, что находится на верном пути, только лишь сильнее прильнул к его остылой груди, крепче стиснув ручонками сухопарую шею да позволив себе наконец без стеснения выплеснуть ужас... Обнял и Освальд его плотнее, накрыв мальчишкину патлатую головку смягчившейся от чувств десницей — прижал к себе радетельно и даже подбородком макушки коснулся, впервые дозволив сирому воспитаннику побыть тем беззащитным и слабым дитенком, каким тот наяву в свои годочки и являлся! Прикрыл счастливый себемиров сыночек глазенки, прислушиваясь к стуку ведьмачьего сердца: вот сколько мудреных вещей наговорил ему мастер про осмысленное управление телом посредством дыхания — а сам разыгравшийся сердечный трепет унять оказался не в силах!.. Даже и не ведал бедный мальчишка, что сей бесчувственный нелюдь из безымянной канавы, какой в первые совместно проведенные недели словно бы вдокон не замечал его присутствия, однажды окажется способен проявить топорную нежность.

— Ах ты мой заморенный голубчик. Едва не угорел, салажонок... И когда же придет завершение твоим нескончаемым мытарствам?.. — продолжая прижимать к себе бездольного воспитанника, вкрадчивым тоном приговаривал ведьмак и, проводя нерадушной ладонью по спутанным мальчишкиным волосенкам, негромко повторял: — Хороший мой. Хороший...

Эдак и успокоился едва не расставшийся с жизнью Мирошек. Поднял он засим глазенки на приголубившего его наставника и с щемливой уветливостью проговорил:

— Я знал, что ты меня не бросишь... — на что рассматривающий его простодушное личико Освальд, продолжая укрывать изможденного ребятенка в своих объятиях, ответил вновь прозвучавшим запальчиво тоном:

— И откуда же ты это знал, сопливец?..

— Просто знал... — с робостью в голосочке ответил мальчишка, и обождавший несколько мгновений ведьмак с прежним благодушием на нескладном обличье вполголоса заверил:

— Не брошу. Покамест ты будешь нуждаться во мне, николиже не брошу.

Улыбнулся измученный Мирко, вновь устало склоняя головку к ведьмачьей грудине: слишком уж много доселе неизведанных переживаний навалилось на него за краткие мгновения. Изведал он и жуткий сковывающий ужас от столкновения с неистовой стихией, неподвластной простому, обделенному чувствительностью к магии человеку, и обжигающее дыхание приближающейся смерти... Однако же и обрел воистину бесценное знание: что несмотря на трагическое расставание с родными, он все же не остался при том сиротой — мрачный Освальд оберегал его не только оттого, что желал сохранить приобретенного ученика, а еще и потому, что проникся неподдельными чувствами; проникся так, как то было доступно израненному телом и душой скитальцу навроде него. И сам себемиров сыночек равным образом привязался к наставнику. Вспоминая свою первую встречу с предначертанным владетелем и тот пронизывающий ужас, какой тот породил в дитячьем малоопытном разумении, Мирошек смутно понимал, что по-иному быть тогда и не могло... Однако по прошествии времени изменилось невообразимо многое: если б не заступничество мастера несчастный мальчишка уже давно бы погиб... Научился салажонок видеть в избегаемом всеми бродяге и нечто хорошее. Вспыльчивый и мрачный Освальд представал необычайно неприятным человеком: был он замкнутым и скорым на яризну в быту; питал смущающее мелкого мальчонку похабное пристрастие к девкам; свойственная ему неуемная скаредность подчас выходила из всех берегов, заставляя обладающего редкой образованностью мастера низменно браниться с пропойцами за всякий медяк... Вдобавок нравом обладал он настолько нестерпимым и стервозным, что бо́льшую часть времени себемиров сыночек старался без существенной причины с ним не заговаривать... Наконец, и внешне представал змееглазый ведьмак невиданным уродом: неопрятный и криво остриженный, с обвисшим ртом, наполовину обездвиженным корявым лицом и выступающей челюстью — выглядел он до того безобразно, что хотелось поскрее отвернуться... А только имелось в нем и нечто светлое. Гораздо больше светлого, чем во многих других. И о воспитаннике он с чистым сердцем заботился, хотя и был с ним временами через меру крутонравным... Стал стращавый Освальд для сирого Мирко не просто наставником, а всамделишным отчимом! Тем, кто заслужил его чистейшее признание.

— Ну по́лно. Довольно с тебя, безобразник, — наконец проговорил вновь воротившийся к прежней бранчливости мастер и отстранил от себя сонного мальчишку. — Еще понравится со мной обжиматься — потом отогнать не смогу... Ты смотри, как ластится, лисеныш... Шельма мелкая.

Встал он после этого на ноги и наконец поворотился к объятому чудовищным пожаром надворью... Порушенное «Доброво» полыхало жутким образом: со стороны горящих срубов доносились обреченные крики... Воротился в ужасающую реальность и забывшийся Мирко, вновь затравленно уставившись на языки бушующего пламени — теперь былые промелькнувшие вопросы сызнова вспыхнули в его идущей по кругу головке... Отчего случился пожар?.. Почему его не начали тушить?.. Заглянул затрясшийся себемиров сынок в ведьмачьи проницательные зеницы и тихонько спросил:

— Почему чертог загорелся, Освальджик?.. — однако сделавшийся вновь суровым и бесстрастным ведьмак уже оставил его исполненное наивности вопрошение без ответа. Пронаблюдал насторожившийся Мирко, как его недобрые глазищи въедчиво изучают жаркое полымя, и затем с горечью припомнил и предшествовавшие возгоранию пламени события: свои бесцельные блуждания и еще исступленного Родерика... Злого и жестокого Родерика, который не позволил мелкому дитенку выйти из заполненного чертога. — …Корчмарь меня не выпустил из сруба, — тихонько поведал он безмолвному наставнику, — он такой злой был и нос постоянно теребил. Я хотел побродить по крыльцу и столкнулся с ним случайно на пороге... А он толкнул меня обратно в сени... И еще промолвил: «Все равно будет по-моему»... А потом вообще запер дверь на засов... — и не получив от оставшегося бесстрастным Освальда никоего ответа, непонимающе спросил: — Зачем он это сделал?..

Ведьмак молчал. Лишь челюсти сжимал до скрежета. Постоял он эдак несколько скоротечных мгновений и, так и не удостоив настрадавшегося воспитанника вожделенным ответом, с мрачной решимостью двинулся в направлении вздымающегося пламени... Поплелся за ним и содрогающийся от страха растерянный Мирко: в конце концов, оставаться без заступничества мастера после разыгравшегося ужаса ему было уже не по силам.