Открыв глаза, он не увидел ни неба, простирающегося над полем брани, ни земли, куда упал с коня, когда его схватили тугие путы. Сквозь темноту проступали очертания каменных стен, стальных скоб и вытертых лавок. Мергерд в ужасе вскочил, не понимая, где он, как тут очутился. Последнее, что он помнил, — это ноги степных коней, танцующих вокруг него, корчащегося в траве, в верёвках. Смех змеевых ловцов. И боль в виске. Должно быть, его ударили в голову, когда с него свалился княжеский обруч.

Тот вечно не держался в его коротких, гладких волосах, будто знал, что находится там не по воле отца. Что Мергерд сам надел его, сняв с головы бежавшей в изгнание мачехи. Что он сам нарёк себя князем, не спросив позволения богов. Но он не мог иначе. Не мог бездействовать, когда армия Змея стремительно продвигалась вглубь южных земель, а ведьма на троне, коварная Ллезин, кажется, была с Тёмным заодно.

Он изгнал собственную мачеху. Он собрал армию и повёл её наперерез Серебряному Змею. Он был уверен, что их порыв увенчается успехом, а Эстаати, долгие столетия остававшийся в стороне от мира, наконец-то воссияет. Мергерд был так опьянен этими днями, всей той властью, которая выпала на его долю, возможностью скакать впереди войска, смотреть на врага с гребня холма и отдавать приказы, что… забылся.

Они дали бой, но рассыпались по полю, не сдержав строй. Его охрана была разбита, а его самого скинули с коня, набросив на него верёвки. Неужели… все те люди, кого он вёл в битву, пали замертво из-за него?

Мергерд уперся взглядом в непроницаемый сумрак, поёжился от холода. Где-то шумело море. Море… От внезапной догадки его пробрала дрожь. Неужто эти стены — подземелья легендарного Пепельного Замка, оплота зла и колдовства на крайнем севере…

Так он попал в руки Змею? Мергерд вскочил с лавки, отказываясь верить. Он не должен сидеть в темнице как какой-то преступник, он князь, по крайней мере, сын законного князя. Его деду сам Змей пожаловал обруч, поэтому Змей, если знает о том, что Мергерд находится в его стенах, обязан его освободить. Подойдя к щербатой толстой двери, он заколотил в неё и велел открывать. Вот только встретила его тишина.

Не так должны содержать пленных князей. Быть может, они просто не знают, кто он. Обруч потерялся в траве, когда он упал из седла, так может, они приняли его за простого воя. Мергерд опустил взгляд на свою одежду родного тёмно-синего шёлка, на грязный белый мех кафтана. Вот только те люди, что связали его, будто бы специально вылавливали его среди прочих.

Спустя какую-то вечность, в коридоре прошелестели шаги, раздался тихий услужливый голос. Под дверью появились и пришли в движение огни. Мергерд проследил, как в камеру проходит высокий эйлэ в тёмно-красной мантии, как сопровождающий его то ли тюремщик, то ли палач, жмётся к стене.

— Приветствую, — проговорил эйлэ без всякого акцента. Его серебристые, точно рыбья чешуя, глаза с вертикальными зрачками блеснули от света факела, оценивающе прищурились.

— Немедленно выпустите меня, я князь, я не потерплю таких условий, — выпрямился Мергерд.

Эйлэ рассмеялся, обнажая острые нижние клыки, заложил руки за спину. В подземелье он, бледный точно снежная скульптура, ростом под низкий потолок, в долгополых сверкающих каменьями и серебрящимися мехом одеждах, казался чужеродным. И в то же время дополнял их мрак, придавая стальным скобам и железным прутам ощущение странного, зловещего обещания.

— О, выпустить? — эйлэ растянул тонкие губы в издевательской улыбке. — Ты приказываешь мне? Выпустить тебя? Тьма, вы только посмотрите в эти прелестные глаза. Мальчишка серьёзен.

Мергерд задохнулся от злости. Кем был этот остроухий, говоря с ним в таком тоне, как позволял себе шутить над ним… Он уже было собирался высказать всё это, но эйлэ шагнул к нему, плавно перетекая из шага в шаг, схватил его за шею ледяной рукой, сжал челюсть, заставляя смотреть в глаза. Мергерд заметил блеск серебристой чешуи на его коже. И отмёл последние сомнения, когда губы огладил чёрный раздвоенный язык. Змей Серебряный упивался страхом, отразившимся на его лице.

— Ты, кажется, не понял, — мягко проговорил Тёмный, следя за тем, как он бледнеет в его хватке. — Света белого ты больше не увидишь. Ты посмел пойти против меня с горсткой не воев даже, неумелых оборванцев, гордо называемых армией. Я не прощаю оскорблений.

— Ну так убейте, — прошипел Мергерд, пытаясь придать голосу хоть толику храбрости. Казнь он выдержит. Благородных не казнят грязными жестокими методами, ему не уготована предсмертная мука.

Тёмный улыбнулся, так, что его пробрала ледяная дрожь. Рука спустилась по его шее, выпустила острые когти, проводя рваную черту по одежде, заставляя замереть от стылого касания кровавого колдовства.

— Если бы я хотел тебя убить, не посылал бы ловчих, не тратил бы на тебя время и пространство. О, я не позволю себе убить такую прелестную мордашку, что дала мне себя заприметить ещё до боя.

Мергерд вспомнил, как выехал на гребень холма, чтобы осмотреть вражеское войско, чёрной лентой растянувшееся по равнине. Именно тогда его и увидели. Змею не составило труда отыскать ярко-синий плащ и белый мех ворота, как и заметить блеск серебра в волосах. Он подписал себе приговор ещё тогда.

— Закрой двери, — обернулся Тёмный к тюремщику. И добавил уже мягче, склоняясь над ним бледной, хищно оскалившей клыки громадой. — Не хочу, чтобы другие пленники тебе завидовали.

Если у Мергерда и была толика храбрости, она разбилась, стоило ему остаться обнажённым, распластанным в стальных скобах на стылом камне стены. Замок слышал его щенячий скулёж и постыдные крики, впитывал его кровь, глотал его слёзы, оставаясь безучастным. Он запомнил всё в деталях, каждая из которых обугленным клеймом осталась в его сознании. Запомнил и рвущую боль, и скрип гвоздей в скобах оков, и впивающиеся в обнажённую плоть пальцы, раскалённый язык, проходящийся по оголённым нервам. И неизменно — до дрожи нежную кровь, латающую его раны.

Он оставался лежащим на каменном полу, прижимающим к себе обрывки некогда синего плаща, — единственного, что могло укрыть его от холода и закрыть свежие раны, стереть чёрную колдовскую кровь. Он дрожал, ожидая и вжимаясь в собственную тень от каждого шороха за дверью.

Кошмары преподносили ещё более жуткие картины. Они показывали ему пыточные приспособления в действии, показывали боль, от которой в него смотрела сама Тьма, и в которой были круглые монеты серебряных глаз. Голос, до дрожи вкрадчивый, до омерзительного ласковый, над влажным шорохом плоти и спирающим виски чувством тёплой, стекающей крови. Или всё то было наяву…

Он уяснил одно: прошлого уже не существует. Отныне его участь — постепенно сойти с ума и сгнить, будучи игрушкой в чужих руках, с игривой лаской творящих кровавую пытку.

Если у Мергерда и была капля здравого рассудка, она была размазана бесконечными днями, когда его навещал Змей. Мергерд шарахался от каждой тени, не считая дни, не различая кошмар и явь, путая боль и сладость тех редких проблесков спокойствия.

Он помнил, что где-то там, во внешнем мире, у него есть сестра. Милая Нежана, она должна вспомнить о своём несчастном брате, найти хоть какой-то шанс вытащить его отсюда. Но только знает ли Нежана, что он жив… что вокруг него непроницаемая тьма боли и чёрного камня, из которой он уже не выберется, даже если ему когда-то посчастливиться увидеть белый свет. Мергерд не знал, как передать ей малейшую весточку, как не знал, зима сейчас или лето, и в какую именно стену бьётся северное неспокойное море.

Но если у Мергерда и была ничтожная надежда, она день ото дня становилась прозрачнее, таяла, как он сам. Несмотря на то, что о нём заботились, что его тело оставалось, в общем-то, таким же, лишь покрываясь шрамами и вкраплениями чужой крови, он чувствовал, что исчезает. Образы сна и яви смешивались и преследовали его, собственные руки пытались разодрать тонкую корочку залатанных ран, непослушные и чужие. Стен больше не было, было нескончаемое подземелье. Была Тьма, что проникла вглубь его души и затопила лёгкие. В ней осталась только боль и промежутки ожидания. И голос Тёмного, единственный проблеск в этой тьме, грозящий ещё более страшной участью.

Он был сломлен, совершенно потерян в этих подземельях, ещё недавно будучи князем с серебром в волосах, теперь же просто змеевой игрушкой.