Стать одним из них значило стать избранным изначальной тьмой, вознестись над плотью, облечь себя лишь в кровь и тень. Правда, для живых людей они оставались лишь монстрами, ведомыми неуёмным голодом. Ангор предпочитал балансировать меж этих мнений в отношении своих верных слуг. Один из них, что смог не только найти ему нового Ловчего, но и привести парня на ковёр, следовал по пятам, незримой тенью возникал в каждой достаточно глубокой темноте, взывая к давно забытым страхам. Только и останавливало его руку, что преданность этой твари и за порогом смерти.

Верно, мёртвый колдун накрепко усвоил, что вторых шансов Ангор не давал. Видимо, помнил, что теперь в руках его хозяина снова клинок пепельной стали. Но не бросил испытывать его терпения.

Ангор двигался через сплетения коридоров Пепельного Замка, прислушиваясь к эху собственных шагов и возне каменщиков. Зима была на носу, а этими стенами не занимались с года его низвержения, так что ремонт был необходим. Движение мрака за спиной заставило его обернуться, раздражённо одернуть мантию. Никого, и тем не менее раньше он не имел привычки бродить в одиночестве.

Раньше его не тяготил мрак северной ночи, смыкающийся за решётками узких окон. И не было раньше в этих стенах, полных воздуха и молчаливой серости камня, такого количества свечей. Ангор облокачивался на стол перед собой, смотрел поверх блеска кубков на своего Ловчего. Парень ещё привыкал к жизни в замке, к своей должности подле сильных мира сего, ещё побаивался его, хоть Ангор и выстраивал по камешку мосты. Кречет был необходим ему, этот проблеск яркого оникса, кто-то, способный отвлечь его от гнетущего мрака. Возможно, его Ловчий слишком налегал на южное вино, или же чувствовал то же самое. Взгляд тьмы полз меж лопаток даже среди многолюдной залы. Ангор боролся с желанием вонзить пепельностальной клинок в сгусток мрака прямо сейчас.

И если раньше маленький провидец не мог спать без криков кровавой тьмы, то теперь, став над ней хозяином, чувствовал себя выпитым досуха собственным творением… Своим самым верным союзником в вечной войне с губительным и бесчеловечным светом.

Отражение в вине смотрело на него чужим лицом, исполненным той силы, какой ждали от него подданные. Вождь жестоких северных кочевников стал хорошим выбором для новой оболочки. И гости пира из края Пурги, и наёмники коварных песков, и сам Ловчий смотрели с нескрываемым уважением, с затаённым страхом. Но тьма помнила его прежнего, видела сквозь плоть, тянулась цепкими пальцами к нутру в попытке приластиться.

Раньше эти стены слышали музыку песен и агоний, теперь же единственный бард, мигреесский юноша, одиноко наигрывал на лютне в укрытой занавесями нише. Он разлюбил шум, за которым мог спрятаться шаг крадущейся угрозы.

Единственным выходом хоть на время избавиться от теней было бросить им поручение. Хоть какое-то.

Последним таковым стало проследить за богиней, что шныряла по побережью с самого его воскрешения, верно, в жалкой попытке выведать, действительно ли в его руках теперь пепельная сталь. Но моуры вернулись ни с чем. Они лишь спугнули её, когда он мог бы вернуть себе славу убийцы богов смертью одной слабой, лишившейся покровительства Дюжины, твари. И снова он останавливал себя от гнева. Снова терпел на себе выжидающий взгляд.

Ведь они последние из прежних, кто остался предан и после смерти. И один из них, кто и сотню лет тому не заставлял сомневаться в себе.

«Верный клинок во тьме. До конца».

— До конца, — теперь и оставалось, что повторять ему, понимая вес этих слов.

Век службы без единого огреха и век ожидания без всякой надежды, и вот он получает его. Считали ли Горраса когда-либо человеком? Ангор сомневался и тогда.

Теперь на залитом огнями пиру, над головами гостей потолок обрушился чернильными тенями. Вороньи крылья, громкий клокочущий грай, запах золы и стужи. Моуры принялись кружить над огнями, сыпать искры за чёрными перьями. В залу ворвался зимний ветер и снопы снега. Гости заслонили головы, он же поднялся навстречу одной из теней.

Те соткали призрачную фигуру, склонившуюся к его ногам.

— Говори, — разрешил Ангор, и Горрас обрушил поток титулов в своём гортанном грае, в костяном стуке длинного клюва. — Говори, пока я не зол.

А он был. Ибо сколько можно следить за ним незримой тенью, сколько можно испытывать его паранойю, заставляя вспоминать о пепельной стали…

— Ваша власть крепнет, господарь, всё больше сильных союзников встаёт на вашу сторону, и Священная Охота скоро грянет как встарь, — проворковал тот, поднимая голый птичий череп с тьмою пустых глазниц.

Ангор притушил гнев, готовый сорваться на Горраса из-за этих пустых слов. Моуру хватало наглости не только изводить его, но и являться во всей красе на пиры.

Но когда общий гул унялся, Ангор почувствовал давление тьмы за спиной, вынужденный прислушаться к шёпоту. А после — и вглядеться в лица своих гостей.

— Господарь, не будет лишней демонстрация силы перед теми, в ком живёт сомнение в святости Охоты, — проговорил Горрас.

И теперь он видел, как рассеивается недосказанность, как из зёрен посеянного моурами страха растёт вера в силу их общего дела. Он в который раз был вынужден напомнить себе о том, что страх был и остался самым убедительным доводом, самым надёжным оружием против неверия. И в этом плане не было лучше союзника, чем призрачные твари, чем Горрас, незримая тень за пеленой мрака.