Летняя ночь, тёплая и светлая кутала собою город словно в пуховое одеяло. Тихая, шуршащая одними только вялыми, ленивыми волнами за стенами города и роняющая на землю дождем звездный свет, столь яркий, что зажженные керосиновые фонари на стенах жавшихся друг к дружке домов казались лишними и совершенно бесполезными. Ночь пахла чем-то цветочным и цветущим, но для Кэйи эта ночь пахла иначе. Ночь пахла вином, неоправданно дорогим и терпким, пахла солью морских глубин, самую малость железом, чужим незнакомым телом, что привалилось к его собственному, оперевшись на его, капитана, плечо. 

Ночь громко дышала Кэйе в ухо и пьяно хихикала, Кэйа прижимал ночь только крепче к своей груди и смеялся тоже. Спину холодил камень окружающей город стены, в голове гулял ветер, ему было хорошо. Его рука, самую малость непослушная, оглаживает изгиб чужой сутулой спины, обтянутой грубой тканью пиджака, поднимается от поясницы к лопаткам, пробегается пальцами по задней стороне шеи чувствуя чужое содрогание от неожиданности и зарывается в огненные вихры. Мягкие, ничего мягче эти пальцы раньше не касались. 

Кэйа хватается за чужие волосы, пожалуй даже чуть грубее, чем бы ему хотелось, и отрывает чужие губы от собственного уха, направляя к своим жаждущим губам. Эта ночь обретает вкус и текстуру. Сухие, обветренные губы, винный, ненасытный рот. 

Поцелуй выходит неуклюжим, торопливым и неряшливым. Кэйа чувствует как по его подбородку побежала слюна, из-за случайного движения сталкиваются зубы. Рыцарь все за те же рыжие волосы оттягивает от себя юношу, дышит тяжело через рот, ловит губами такое-же чужое глубокое дыхание и смотрит в чёрные, от затопившего радужку зрачка глаза. Голодные и дикие. 

«Он назвался Чайлдом»,— внезапно всплывает в памяти Кэйи, когда он неторопливо смещает ладони к чужим мягким щекам, большими пальцами оглаживает россыпь веснушек, успокаивает собственное дыхание, подмечает успокоившееся чужое. Теперь он сам тянется к юношескому лицу и начинает целовать медленно, правильно, без всякой спешки. Так, как считает нужным целовать эти неумелые губы. 

Информаторы называли его Тартальей, но Кэйа знал как фатуи в своей любви к маскам доходили до абсурда, и эти лживые имена тоже маски. Мужчина обхватывает своими пухлыми губами чужую нижнюю и слегка посасывает, Чайлд стонет ему в рот, надавливает своими обёрнутыми в перчатки руками на капитанскую шею, пытаясь притянуть любовника ещё ближе. Впиться ртом глубже, вновь ускориться, но Кэйа не поддаётся и снова отстраняется с влажным неприличным звуком, таким громким в тишине ночи. 

Так приятно раздразнивать то, чем бы ни было дрожащее в его руках тело. Незнакомое, разгоряченное, жаждущее и желающее. Ненасытное и безымянное тело подставлялось под его нежные руки, тянулось к нему, ластилось, отчаянно ловило любые касания. 

«Кто ты?»,— одни архонты ведали как сильно хотелось Кэйе задать этот вопрос. Он почти сорвался с его языка и дабы этого не случилось, рыцарь вновь приникает к чужим губам, медленно и тягуче. Вязкий как мёд поцелуй совсем не утоляет чужой жажды, фатуи впивается в пухлую губу зубами, Кэйа шипит от неприятного ощущения, пытается отстраниться, но чужие руки, чужие сухие губы не позволяют ему этого. 

—Чайлд,— Выдыхает мужчина,- Тише, Чайлд, тише. 

Торопливо шепчет, пытается успокоить и чувствует себя несколько глупо повторяя раз за разом это неуместное имя. Ему бы совсем другое имя шептать. 

—Ох черт, прости, у тебя кровь,— взъерошенный и растерянный юноша смотрел на него своими большими глазами, по которым в полумраке проулка ничего понятно не было. Однако кровь горела ярко на этих молочно белых губах и Кэйе эта картина доставляла какое-то непонятное, далекое, первобытное удовольствие. Юноша вкусил его древней крови и это могло быть клятвой, могло быть обещанием или клеймом. От подобных мыслей у капитана кружилась его хмельная голова. Но эта кровь не была ничем. 

Чужие неловкие пальцы обёрнутые в мягкую кожу перчаток пытались стереть с лица капитана кровь, но только сильнее размазывали ее по щекам и подбородку. Парень торопливо шептал извинения и кажется даже успел протрезветь, Кэйа прикрыл глаза и привалился затылком к холодному камню стены. 

Ему хотелось что-то сделать с этой ненужной суетностью и когда очередной раз чувствует мягкую кожу на своих губах, мужчина открывает рот и втягивает чужой палец под громкий выдох фатуи. Кэйа поднимает свой наглый взгляд на это очаровательно смущенное лицо. Дыхание Чайлда совсем сбилось, а кожа щёк приятно розовела. Рыцарь обводит языком кожу перчатки, кружит по ней, ласкает и не прерывает зрительного контакта до тех пор, пока предвестник сам не вырывает свой палец и отходит от капитана на два шага. 

— Я-я остановился в отеле Гёте,— фатуи запинается, ерошит ладонью волосы на затылке, морщится своим словам, но продолжает,— может ты хочешь провести эту ночь со мной? 

Кэйа не может насытиться этим надеющимся взглядом, а потому коварно тянет время. Наслаждается чужим ожиданием, глядит на то как напряжено чужое тело. Поначалу ему кажется, что перед ним туго натянутая струна, тронь— разорвёт тишину звонкой нотой, но присмотревшись чуть внимательнее, подождав на секунду дольше он понимает, что то никакая не струна. То тетива, отпусти и тишину разорвёт звук разрывающейся плоти. 

— Мы об этом с тобой уже говорили, герой,— Капитан совсем неслышной поступью дикой кошки приближается к Чайлду, чтоб прошептать тому в самое ухо,— попроси, и я подарю тебе тысячу ночей.