«Хочу стать травой, а потом в перегной

Чтобы моя плоть стала кормом для мух» — Stephan Pie, стать травой.

Уилбур стоял почти у самого края платформы, опустив взгляд на носки потрёпанных кед. Он бы сказал про себя в тот день: «Чувствую себя частью сломанного механизма». Да, это чертовски клише, куда не глянь, каждый ощущает, что с ним что-то не так. А он…

Уилбур отдал бы так много, чтобы быть хотя бы на одном уровне со всеми остальными по страданиям и причинам.

Он бы так хотел никогда не столкнуться с теми же вещами, которые… случились.

Мотнуть бы время назад и предотвратить всё. Не дать уйти, не дать сойтись, не дать коснуться себя, не дать обидеть, не дать довести. Мотнуть бы время назад и

не жить вовсе.

В последнее время всё стало хуже. Весна ведь, выпускной класс. На Уилбура последние полгода начали давить не только привычные отвратительные вещи, но и эти взгляды учителей, которые так и говорили, что он безнадёжен. А ведь ещё выбор колледжа или университета. Впервые появился настоящий шанс куда-нибудь сбежать, да вот только разве мог он всё бросить? Бросить маму, какой бы стервой она не была по отношению к нему? Вену, которая никуда без его защиты? Ники, гитару, суккулент на подоконнике?

Улицы оттаивали. Постепенно воздух заполняло летнее тепло, проникающее в лёгкие и распространяющееся по венам. Душно. Просыпаясь, теперь в первую очередь хочется сорвать с себя кожу, чтобы дать скелету надышаться. Да никак. На плечах полоски ссадин от ногтей, чуть выше — следы зубов и противные вкрапления лопнувших под напором чужого рта капилляров, а синяки разбросаны по всему телу. Там уж не поймёшь, где сам, где этот урод, а где виновата подростковая нескладность и неуклюжесть.

Скелет в некоторых местах так и просился наружу. Под напором чужих рук кожа так и стремилась прорваться, лишь бы избавиться от этого.

Так хочется дышать.

Улицы оттаивали.

Люди скинули с себя тяжёлые пуховики и шапки, обнажаясь до привычной маски повседневности. От вида голых локтей и лодыжек хотелось выть. Как спокойно все суетятся вокруг, перешёптываясь и смеясь, не замечая его. Правда какой-то ребёнок, русый мальчик лет семи с веснушками и выдвинутыми зубами, дёргал маму за подол тонкого кардигана, тыкая пальцем в осунувшуюся спину. И что-то говорил на подобие: «Почему он так близко к краю? Разве он не может упасть?». Мама его пожимала плечами.

Почему Уилбур стоит так близко к самому краю? Разве он не может упасть?

А поезд…

Это был плохой день. Ужасный, пусть и «привычно» ужасный.

Вена утром почему-то сболтнула, что будет скучать. Наверное, до того, как никакущий Уилбур спустился к ним, мама сказала ей за завтраком, что он скоро уедет учиться. Что-то щёлкнуло в этот момент. Разве он может бросить свою сестрёнку, маму, Ники? И ещё что-то было…

Вроде…

Вроде…

В уголках глаз скапливаются слёзы. Уилбур пытается вспомнить, что его тут держит. Ради чего он живёт? Нет-нет-нет, ему нельзя забывать, зачем всё это, ведь,

просыпаясь, скелет сразу начинает нашептывать все эти идеи, слова, фразы, предложения и планы. Он мог бы поехать к тому высокому дому, позвонить в квартиру той старушки, которой он помогал донести продукты на прошлой неделе, она ещё тогда сболтнула, что всегда, не спрашивая, открывает домофон. Тогда он мог бы подняться на самый-самый верх, под облака, дождаться звёзд и—

Или…

Или…

Или…

Так много вариантов, чтобы начать дышать, скинуть с плеч все тяжести и обрести покой. Не чувствовать себя загнанным в клетку, не быть игрушкой для чужих нездоровых утех, не видеть, как единственный лучик света плачет.

Ох, точно.

Пора бы уже полить бедный суккулент.

Уилбур вернётся домой и сделает это, потреплет по макушке малую, которая уже точно должна быть дома, покормит кошку, а потом польёт цветок и сможет насладиться тишиной.

Этим утром его отчим уехал на вахту.

Никто больше не придёт посреди ночи и либо перебудит весь дом громким скандалом, либо в комнату Уилбура скрипнет дверь и всё повторится. Он будет плакать от безысходности, от невозможности дать отпор или постоять за себя, защитить. Он будет плакать, потому что за стенкой — Вена, чуть дальше по коридору спит мама и даже не знает, не хочет верить. Он будет плакать, потому что банально больно. За столько лет систематических изнасилований он так и не смог привыкнуть к тому, как это больно.

Какое-то время Уилбур в безопасности. Чего ему бояться, когда этот мудень так далеко? Только скорого-скорого экзамена, взгляда учителей да криков мамы. Пустяки, сравнивая с тем, что приходится переживать иногда несколько раз в неделю.

И его не будет почти всё лето. Солнце, тёплый воздух (проникающий в лёгкие и в кровь, кровь, кровь, из-за чего душно, душно, душно). Они с Веной могли бы чаще выбираться на улицу. Парки, зоопарки, детские площадки. Девочке будет полезно найти друзей вне школы, да и просто прогулки — хорошая идея. Свободного времени теперь будет больше, так что он сможет, наконец, выполнить давнюю просьбу Вены и научить её играть на гитаре. Будет просто замечательно…

Было бы.

Внезапно эта мысль появляется в голове, диктует её сам скелет. Было бы. Больше свободного времени не значит, что на это будут силы. Тепло — не значит хорошо. То, что он далеко — не значит, что он не вернётся однажды и всё не повторится.

Он мог бы прервать порочный круг. Да даже сейчас.

Уилбур переводит затуманенный взгляд с кед на рельсы.

Шаг. Один шаг.

Всё это бы могло закончиться, ему бы не пришлось больше терпеть постоянную боль. Она никогда не заканчивалась, только прерывалась, а потом возвращалась, и он плакал, плакал, плакал. Раз за разом. Всё с начала. И каждый раз Уилбур наивно полагал, что этого больше не повторится, что больно больше не будет.

Но больно было каждый раз.

Ему никуда не деться от этого. Боль — спутница его жизни, она преследует по пятам.

Но он ведь должен покормить Ники.

Где-то вдалеке грохочет поезд, переворачивая улицу.

Уилбур закрывает глаза.

Конец рабочего дня, люди возвращаются домой, чтобы с улыбками на лицах встретить свои семьи, домашних любимцев или цветы. Они несмело и осторожно делают шаги вперёд к краю, чтобы побыстрее зайти внутрь вагона, когда он остановится.

Мальчик с русыми волосами и выдвинутыми зубами дёргает маму уже за рукав, прося её отвлечься от телефона. В воздухе повисает странное напряжение. В конце концов мальчик просто фыркает, такой несдержанный характер у него в отца. Он хватает маму уже не за ткань, а локоть и тянет к краю.

Не учёл он только то, что они уже стояли так близко, что после этого шага он ненароком впечатался лицом в спину того самого парня.

Уилбур, покачнувшись, не может, не старается удержать равновесия. Под ладонями мелкая галька подпрыгивает и вибрирует от стука колёс. Сверху много вздохов и ахов, кто-то кричит. Женщина грубо хватает ничего не понимающего сына и, разинув рот, смотрит на то, что он натворил, что она допустила.

«Это так странно», — думает Уилбур, когда замечает два белых пятна, приближающихся и приближающихся.

Звёзд он не дождался, но учитель астрономии сказал, что они светят даже днём, но из-за солнца их не видно. Может ли Уилбур стать одной из них, пожалуйста?