Минджон со всей старательностью выжимает потрёпанную жизнью тряпочку с вышитым на ней не так давно мишкой. Поджимает губы, слегка наморщив лоб от усердных, но тщетных попыток целиком и полностью убрать влагу. Не добивается того, чего хочет, но всё равно идёт до блеска натирать столы в кафе, снова заприметив ушедшего посетителя, и тут же, во избежание замечаний от менеджера, пусть и совсем уныло, несётся к посуде и деревянной поверхности, не обратив даже внимания на время.

Ей здесь выделили отдельную маленькую комнатку, почти что ящик, раньше служившую кладовкой для всяческих химических средств, запах которых до сих пор стойко висел в воздухе. Табуретка маленькая, табуретка чуть повыше в роли письменного стола, тумбочка для обуви и крючок сзади для верхней одежды — на этом всё. Минджон и не жалуется особо. Главное, что можно делать уроки и следить за происходящим в зале одновременно через окошко в двери. Так ведь гораздо удобнее выполнять свою работу. Сидишь, наблюдаешь за тем, кто приходит и кто уходит, вдруг что — идёшь к клиенту, мило улыбаешься и преспокойно возвращаешься обратно к себе в кладовую с этой самой тряпкой и вышитым мишкой.

— Руки сотрёшь, глупая, — цокает языком управляющая, даже не успев заметить, как шустрая девочка беззвучно открывает свою кладовую, уже убрав всю посуду со столика на стойку.

— Я уже, — Минджон улыбается ярко, почти что довольно, будто ради этого только и старается. От неё добротой веет за десятки метров, прямо стреляет в голову со всей дури, и даже сейчас, когда, кажется, не совсем подходящий момент для этой эмоции, она всё равно излучает неподдельную радость.

До чёртиков наивная.

А она ещё говорит, что уже совсем не ребёнок. Конечно. Дитя малое. Чистое настолько, что до сих пор верит в единорогов и не знает, откуда именно берётся радуга. Не то чтобы с физикой совсем уж туго — Минджон просто предпочитает учить, писать контрольные и успешно не верить в то, что это не было придумано дяденьками девятнадцатом века, которые увидели что-то во сне и от фонаря написали о своих якобы великих открытиях. Наивность, граничащая с глупостью, но такая притягательная, что делать с ней ничего не хочется абсолютно, пусть и стоит.

— Сколько до конца твоей смены? — спустя минуту снова пытается начать диалог девушка, опираясь локтями на столешницу рядом со стоящим терминалом, словно отстранённо наблюдая за тем, как старательно Минджон пытается оттереть несчастное пятнышко от жаркого.

— Онни, я ведь говорила, что могу работать сверхурочно, — Минджон словно возмущается в шутку на вопросы об окончании рабочего времени. — Уроки и здесь сделать могу, тем более что на завтра одна только биология.

— Тебе к брату нужно, а не допоздна сидеть в кафе, — Сыльги тяжело вздыхает и слегка отталкивается от столешницы, завязывая сзади фартук, до этого, по привычке, болтающийся где-то чуть ли не по полу. У входной двери чётко виднеется женский силуэт, сигнализирующий о новом посетителе, поэтому приходится снова возвращаться в порядочное состояние. Она ведь уже успевает немного подпортить макияж, когда сама себе тряпкой по лицу заряжает случайно, хотя бы с одеждой что-то делать нужно. — Иди домой. Я там в кладовой оставила ему на ужин бабушкины пироги и кимчи. Передашь.

— Онни, ты ведь и так одна, — Минджон смотрит на старшую глазами чистыми-чистыми. Не нужно даже долго думать, чтобы понимать, что именно она чувствует. Девушка безумно переживает насчёт того, что оставляет Сыльги одну на такое немаленькое заведение.

— Не уйдёшь — я запру тебя в кладовой.

Сыльги и правда может это сделать. Не раз уже бывало.

И это звучит достаточно убедительно для того, чтобы Минджон послушалась и тут же засеменила к себе, снова споласкивая, выжимая, развешивая тряпку, аккуратно складывая фартук в четыре раза и оставляя его на стуле. В кладовой и правда находится пакет с вкусно пахнущей, пусть и немного подостывшей домашней едой. Девушка так давно не питалась чем-то, помимо снэков, лапши и некоторых недорогих блюд в кафе, которыми иногда разрешено пообедать, если уж слишком времени не хватает. От одной только мысли о том, что тех же десять процентов из всех вкусностей достанутся ей, становится как-то тепло на душе. Домой ведь она совсем голодная идёт. Не успевает за работой и домашним заданием ничем даже по-быстрому перекусить, поэтому сейчас только и остаётся, что мечтать хотя бы о каком-то ужине и сне. Коротком и неполноценном, но сне.

— Онни, — появляется из-за двери довольная собственными надеждами на хороший вечер Минджон, тут же окидывая взглядом подошедшего к старшей посетителя. — Добрый вечер, учитель Ю, — девушка ловит на себе совершенно безучастный взгляд педагога, а затем, поблагодарив Сыльги и её крайне добрую бабулю, чуть ли не вихрем вылетает из заведения, оставляя за собой стойкий запах какого-то новоиспытанного шампуня и кимчи.

О сне можно даже не мечтать.

Встретить учителя в их кафе — не редкость и близко. Заведение находится не так уж и далеко от школы, минут десять-пятнадцать пешком, поэтому особо ленивым тут рады всегда. Не сказать ведь, что этот «Лебедь» имеет что-то общее с учителем литературы Ю Джимин, от одного только присутствия которой рядом чувствуешь себя ничтожным и крайне бедным во всех смыслах этого слова. В ней идеально всё: начиная от манеры речи, заканчивая внешним видом. Всегда как с иголочки, от учителя Ю за километры аристократизмом веет. Чего уж там их кафе рядом с такой женщиной, как она. Очевидно, что ей просто лень искать что-то подостойнее.

— Завтра литература… — Минджон шумно выдыхает сквозь губы, устало прикрывая глаза и, наконец, останавливаясь. До автобуса ещё минут пять есть, поэтому она преспокойно может не спешить. Остановка ведь через каких-то там двадцать метров. — Снова до утра читать… Сдохнуть можно.

Девушка снова опускает взгляд на пакет у себя в руках, прекрасно чувствуя, как от голода начинает буквально выть желудок. Она не ела с самого утра. И даже завтраком особо похвастаться не могла — чашка кофе и немного печенья. На школьный обед и вовсе сумела опоздать, несмотря на то, что только там могла действительно хорошо поесть. В кафе разве что съела немного супа, но и тот особого насыщения ей не дал. Поэтому от одной только мысли о том, что сегодня на ужин у них действительно вкусная домашняя еда, Минджон действительно на душе становится как-то тепло и радостно. В конце концов, Минсо ведь не станет особо сильно жадничать. По крайней мере, на это остаётся только надеяться.

— Есть хочется, — девушка шумно выдыхает, тоскливо глядя на пакет у себя в руках. У неё все мысли забиты одной только едой. Настолько, что не может даже думать о том, что ей на завтра нужно написать немаленький реферат по совсем-совсем маленькому произведению Маркеса.

Минджон сейчас, в принципе, волнует только чтобы в автобусе было хотя бы одно свободное место и чтобы Минсо никуда из дому не делся. Мама ведь сегодня в ночную смену, а значит, он уже как час сидит дома в абсолютном одиночестве. Если, конечно, он всё ещё там сидит, и его не придётся долго-долго искать по всему району: начиная с мелких круглосуточных, куда он часто забегает за мятным мороженым, заканчивая единственным супермаркетом в округе, где его уж точно вряд ли получится найти. Там ведь огромные отделы с игрушками и сладостями. Именно то, к чему так сильно всегда рвётся мальчик.

— Добрый вечер, — Минджон снова ярко улыбается сначала водителю, а затем давно знакомой тётушке, которая живёт в соседнем доме и каждый день, как и она, возвращается домой на этом автобусе. — Как там Сури?

Девушка ненадолго останавливается рядом с женщиной, уже по привычке спрашивая у неё о состоянии её кота. Они как-то поймали его вместе на улице, когда тот в очередной раз попытался незаметно ускользнуть из дома, поэтому это именно та тема, с которой действительно стоит начинать каждый их вечерний диалог.

— Добрый, Минджон, — женщина довольно улыбается уже давно знакомому лицу напротив, а затем сразу же пододвигается к окну, освобождая младшей место рядом с собой, куда девушка тут же без каких-либо размышлений устало падает. — Да он снова располнел на этих химикатах, знаешь. Завтра нужно везти его к ветеринару, уже совсем передвигаться не может негодник.

Минджон слушает внимательно и заинтересованно. Не то чтобы тётушка Чон уж больно привлекательно или интересно говорит (большинство и вовсе стараются как можно скорее завершить с ней разговор), просто ей интересно абсолютно всё и обо всех. Будь то учитель, директор; будь то хулиган или бездомный; даже те, от кого стоит бежать как можно дальше, в духе подозрительных типов в тёмных переулках. Её наивность действительно попросту граничит с глупостью, и этим она сама себе напоминает Чарли из любимой книги Минсо. Детская книжка, которую мальчишка обожает даже больше, чем шоколадные круассаны. Книжка, в которой видит свою старшую сестру — почти взрослую, но совсем дурочку. У неё весь мир вертится вокруг звёзд, вокруг историй о любви и фантастических романах. И этим она так сильно похожа на девушку-подростка где-то так семнадцатого-восемнадцатого века, когда абсолютно нормальным можно было назвать глупость и желание узнать что-то из разряда розовых единорогов или сладких домиков, вроде обители ведьмы из сказки о Гензеле и Греттель.

Минджон узнаёт совершенно новое о людях, которые её окружают, и нет, через вот такой вот незамысловатый диалог с ними. Ей совсем не нужно сидеть и что-то в них выискивать, копаться в их тараканах и прочее — это и вовсе задача их психологов, если так посмотреть. Минджон просто собирает информацию для себя. Для своего дальнейшего будущего, для того, с кем общаться стоит, а кого лучше избегать. Чтобы понимать, на что способны люди ради своих чувств, ради чувств других. Ей важно это знать ровно так же, как местоположение Альбирео в созвездии Лебедя.

— Хорошего вечера, — бросает девушка напоследок, когда останавливается автобус у остановки недалеко от её дома, а затем снова с головой ныряет в прохладный вечер весны, когда всё вокруг — цветёт и сладко пахнет магнолией. У них по улице, в саду, куда больше этих деревьев, чем той же вишни. И из-за этого Минджон действительно любит это место.

Возвращаться домой — каждодневная пытка. Девушка с радостью избежала бы этого, проводила бы ночи в саду или у моря. Пряталась бы от матери с её наставлениями, от учителей с их замечаниями, от различных людей с их неискренним сочувствием. Все ведь прекрасно знают о том, что у Минджон есть Минсо. Не такой, как все. Совершенно другой. Он уже взрослый — ему четырнадцать с лишним, но вот только…

Девушка взъерошивает длинные волосы свободной рукой, когда те снова волнами падают прямиком на глаза, стоит только наклониться к коврику у порога, где привычно спрятан единственный ключ от квартиры. Кто вообще в наше время так делает, не беспокоясь о собственной безопасности? Минджон порой и правда забавляет то, как беспечно мама всегда прячет ключ в одном и том же месте. Даже у неё не хватает смелости так по-простому оставлять одного Минсо там, где заведомо не до конца можно чувствовать себя спокойно. Но что поделаешь, если в ином случае одна из них попросту может не попасть домой после тяжёлого и долгого дня? У них ведь график на график не попадает, дома почти что не видятся. А если и видятся, то всего-то минут на пять, с утра: Минджон уходит в школу, мама возвращается с дежурства.

— Минсо, я дома, — довольно громко говорит девушка, стоит ей только зайти на порог квартиры, привычно созерцая силуэт брата в стеклянной двери его комнаты. Он так прячется от неё. Не специально — просто всё ещё немного боится после вчерашнего скандала. Это абсолютно нормальное явление: Минджон ругает его за какие-то мелкие козни поздно вечером, а Минсо на весь следующий день запирается в своей комнате и выходит только тогда, когда слышит что-то в духе: — Я принесла кимчи от госпожи Кан.

— Острые? — сначала дверь тихо щёлкает, потом из-за неё появляется голова Минсо, а вслед за ней — и весь он. С опаской подходит к Минджон, не сводя с неё пристального внимательного взгляда, забирает аккуратно у неё пакет, а затем с радостным возгласом исчезает на кухне.

— Наверное, — Минджон тяжело вздыхает, усаживаясь на табуретку у двери, стягивает с себя кеды и зарывается лицом в свои ладони.

Она устала. Устала возвращаться домой поздно, устала ссориться с братом вечерами, устала ждать, когда он наберётся смелости с ней заговорить. Пусть они живут вместе уже как четырнадцать лет — им обоим безумно тяжело в обществе друг друга. Минсо — самое ценное в жизни Минджон, в то время как самое ценное для Минсо — книга Роальда Даля и шоколадные круассаны. У него даже карта Франции на стене в комнате висит, когда у Минджон — их маленькое и потёртое совместное фото. Она действительно устала от этого всего, но какое ей вообще до этого дело, когда сегодня ночь звёздная-звёздная — хоть сразу так учи.

Минджон тихо проскальзывает мимо кухни, бросив быстрый взгляд на Минсо, который, болтая ногами, поглощает уже как второй или третий пирожок (это прекрасно можно понять по мере испачканности его футболки), и тут же прячется в своей комнате, настежь раскрывая окно. Пускает свежий весенний ветер в комнату, сама чуть ли не вываливается на улицу и долго-долго созерцает ярко сияющие звёзды. Хочет сбежать в сад у дома, завалиться прямо на траву где-то на поляне, где ветви деревьев не так сильно закрывают обзор на небо. Хочет запереть в квартире Минсо, оставить его наедине с кимчи и пирожками, Чарли и его шоколадной фабрикой, круассанами и Францией, до которой им чертовски далеко. Хочет это сделать, но продолжает наслаждаться ночной красотой из окна своего дома. Желудок ведь всё ещё нуждается в еде, которую точно оставит за собой брат. Да и домашнее задание по литературе ждать не будет.

Приходится мечтать о большом и необъятном, будучи частью совсем маленького кирпичного мира.