Чонгук просыпается от слабого солнечного света, совсем не согревающего в самый разгар зимы, из-за которого парень в дискомфорте жмурит глаза.

Будильник отключил, садится на кровать и вглядывается в пейзаж за окном. Занавески раздвинуты: Чонгук не любит просыпаться во мраке, и Тэхён это выучил на всю жизнь. А на улице продолжает хлопьями сыпаться снег уже который день. Чон устало вздыхает и вновь решает остаться на весь день дома из-за непогоды.

Он чувствует приятный запах яичницы и кофе, во рту собирается слюна, а желудок урчит, но парень не торопится на кухню. Сидя вот так на кровати, он откидывается назад, раскидывая руки в стороны, закрывает глаза и вдыхает, вдыхает ароматы дома. Сминает простыню, пока в голову всплывают воспоминания о прошедшей ночи. Тэ сносит крышу одним только видом, Чонгук готов кончить как тринадцатилетняя девчонка только от этих прекрасных костлявых пальцев, от его слегка вьющихся волос, от персиковых губ… О Боги, какая у него прекрасная улыбка!

Чон улыбается, вслушиваясь в шум, доносящийся с противоположной части квартиры. Как приятно просыпаться не в тишине.

Чонгук, переодевшись, в тапочках пошаркал в сторону кухни. Как только он ступает на серый кафель комнаты, замирает.

— Юнги? — в недоумении спрашивает (у себя) Чонгук.

Юнги, завёрнутый в фартук, поворачивается на звук. Сначала теряется, секунда! потом делает вид, что не услышал.

— Доброе утро, Чон-Чон! — до сих пор непроснувшимся голосом встречает он Чонгука. — Садись, завтрак готов.

Такое непривычное «Чон-Чон».

Чонгук молча присаживается за стол, уже взглядом пожирая пожаренное яйцо. Юнги, не снимая фартука, садится напротив с таким же набором и наполняет кружку Чонгука свежесваренным кофе. Тот тихо благодарит в ответ и в блаженстве прикрывает глаза, вдыхая пар от горького напитка.

— Не пойдёшь сегодня на учёбу? — начинает диалог Юнги, отпивая из своей кружки.

— Нет. В такую погоду не хочу, — вредничает Чонгук, уплетая за обе щёки белок.

— Завтрашний день… — осторожно начинает Юнги, не торопясь с едой. — Какие планы?

Чонгук прекрасно понимает, какой завтра день. Шестнадцатое января. День рождения Тэхёна. Он не может сдержать улыбки, ведь он заранее продумывал, как они проведут этот день вместе. Вместе с Тэхёном. Юнги нервно сверлит свою тарелку взглядом в ожидании ответа. Но Чонгук не спешит раскрывать все карты, дожёвывает в спешке яичный белок и поднимает взгляд на Юнги:

— У нас ещё остался хлеб?

Мин кратко вздыхает.

— Ты как всегда, — он улыбается и приносит Чонгуку остатки батона из холодильника. Сколько Юнги помнит Чона, тот всегда оставлял жидкий желток напоследок, съедая «самое вкусное», как он говорит, с хлебом.

Чонгук быстро расправляется с оставшейся яичницей, тихо благодарит «повара» и, отодвинув тарелку в сторону, берёт кружку с ещё клубящимся паром кофе. Отворачивается к окну, только бы Юнги в глаза не смотреть.

— Завтра мы с Тэхёном проведём весь день вместе. Я уже всё продумал, я устрою ему грандиозный сюрприз! — восклицает Чон. Чем ярче вкус предстоящего праздника у Чонгука, тем тяжелее груз, неприятно сдавливающий грудную клетку Юнги.

***

Тэхён здесь. Тэхён рядом. Чонгук нежно дотрагивается подушечками пальцев до его бархатной кожи, оглаживая изящные черты лица.

У Чонгука несомненно закрыты глаза. Чонгук закрыт от реального мира винного цвета повязкой, верит, что полупрозрачная ткань послужит защитой от Юнги.

Юнги не закрывает глаза. Он смотрит на повязку, а вместо неё видит шоколадного цвета глаза Чонгука. Он, усмирённый, не двигается, не дышит. Максимальная концентрация на прикосновения Чона.

Чонгук прижимается ближе, водит носом по щеке Тэхёна, горячо выдыхая, щекоча, спускается ниже к подбородку, к шее.

Юнги в блаженстве чуть прикрывает глаза так, чтобы всё равно видеть, как Чонгук касается его кожи, как он моментами облизывается, рисуя пошлые картины в мыслях. Руки по швам. Юнги запрещено прикасаться в ответ — таков закон. Чонгук хочет сам, чтобы реальность случайно не ударила лицом в грязь, не распластала по этой земле, где на самом деле Тэхён не рядом, не тут.

Чонгук лижет, прикусывает, снова лижет, водит губами как попало, смакуя на языке вкус Тэхёна. Его всегда будет мало, чёрт возьми. Юнги сжал в кулаках простыню, лишь бы не потерять контроль, не дотронуться до парня.

Чонгук возвращается к лицу, не спеша припадая к желанным губам. Чонгук, не откладывая карандаш, рисует и рисует образ Тэхёна в голове, это его последний спасательный круг — единственная его защита от океана из боли вокруг.

Чон сам себя обманывает, изнутри своими же когтями царапается, путь капиллярам перекрывает, органы в руках сжимает, душу всмятку — всё в одно месиво. Чонгук так делает вид, что всё хорошо. Самовнушение — та ещё дрянь.

Юнги целует в ответ, делая контраст то на нежных касаниях, то на грубых посасываниях. Чон чувствует сладость Тэхёновых губ. Тэхёновых ли?

Сладость этих губ вносит что-то своё, что-то новое. С пониманием того, что реальность возвращается, не успев скрыться за картинками счастливого настоящего, Чонгуку хочется выть диким зверем.

Но снаружи он шокирован, чуть отстраняется от чужих губ, отзываясь тихим:

— Юнги?