Ведь все мы одиноко идем по пустой лестнице,

Безмолвные залы и безымянные лица.

Я бессилен.

Все хотят попасть в рай,

Но никто не хочет умирать.

Я больше не могу бояться смерти,

Я умирал так много раз.

Bring Me The Horizon — Hospital For Souls

***

      В морге пахло чем-то приторно-сладким и хлоркой, как позже выяснила Хёрим у патологоанатома — трупными разложениями и формалином. Воистину отвратительный запах стоял в носу на протяжении всего процесса опознания трупов родственниками и после, — тоже. Что она только не перепробовала, чтобы убрать мерзкий запах разложения: подносила к носу флакон с остатками резкого отцовского парфюма, цветы, кофе. Позже к букету самых наинеприятнейших запахов на свете добавился смрад сырого мяса, от которого хотелось только вытошнить всю непереваренную еду.

      Этот день стоял на первом месте в списке самых худших за всю жизнь.

      Родители уехали отдыхать в горы в свою двадцатую годовщину свадьбы, оставили пятнадцатилетнюю Хёын и девятилетнюю Хёрим на временное попечение тётушки — сестры матери, обещая позвонить через несколько дней, ведь связи на снежном курорте не было.

      Они не позвонили ни через неделю, ни через две, а через месяц полицейские нашли сначала голую мать, старательно закопанную в снег, с многочисленными порезами по всему телу, потом — отца, повешенного в курортном домике.

      Экспертиза показала, причина смерти — удушье, что у одной, что у второго. Мать была изнасилована после смерти, — соседом, который поехал за ними.

      Мужчину приговорили к смертной казни по соответствующим статьям за двойное убийство и осквернение трупов.

      Но девочкам, присутствующим на экзекуции, легче не стало. Ненависть и злоба никуда не делись, образуя огромный ком последствий. Видя смерть человека, зверски убившего родителей, ничего не дрогнуло ни у одной из них.

      Хёын возненавидела младшую сестру, ведь та предложила родителям поехать отдыхать в горы, а Хёрим — закрылась в себе и сломалась полностью, собирая себя по кускам в течении долгих нескольких лет. Хёын поддерживала тётя, не зная, что творится в доме, пока она пашет на трёх работах, чтобы обеспечить девочек в будущем, но у Хёрим не было никого. Только маленький плюшевый крольчонок, подаренный родителями в последний день рождения.

***

      — Бан Кристофер Чан, мне кажется, что Вы всё же обманули меня по поводу аллергии, — я сидела за обеденным столом в доме Чана, подозрительно всматриваясь в опухшие глаза сидящего напротив, держа в руке кружку с Сумеречной Искоркой из My Little Pony. — У меня возникают смутные сомнения.

      — Ох, прошу прощения за мой обман, госпожа Ким Хёрим, я просто не спал несколько дней, — пытаясь держать лицо кирпичом, медленно произносит парень. Его кружка тоже с My Little Pony, только там изображена Пинки Пай. Миленько, однако. — Но как Вы узнали?

      — Я экстрасенс, разве Вы не знали? — притворно удивилась, отпила остывший чёрный чай и продолжила. — И вообще, почему это я — госпожа?

      — Тогда уж экстрасекс. И почему нет? — я перевалилась через круглый стол и несильно ударила кулачком по макушке. — Ай! За что это?! — он ещё спрашивает?!

      — Не порть моё впечатление пай-мальчика о тебе, окей? Я думала, ты таких слов даже не знаешь, а ты, оказывается, не святой, — я вернулась на своё место, допила чай и, опустив кружку на стол, скрестила руки под грудью. — Вынуждена признаться, это радует. С тобой приятно общаться.

      — Я, знаешь ли, и не такое умею, — фыркнул он и непроизвольно повторил мой жест. Хе-хе, такой милашка! — С тобой тоже комфортно.

      — Когда это я сказала, что с тобой комфортно?

      — Только что.

      — Да не пизди, не было такого, — встала я со стула и начала медленно надвигаться на Криса. — Если ещё раз скажешь, что было — испорчу твоё гнездо на голове и сделаю косички. Будешь пожизненно приговорён к званию «Рапунцель».

      — С чего это? У меня волос даже на хвостик не хватит! — парень привстал, поднял руки вверх в примирительном жесте и, встав окончательно, медленно попятился с кухни в зал, боковым зрением следил за путями отхода. Он меня боится? Так даже лучше!

      — Не проблема, нарастим, подумаешь.

      — За что ты так со мной, Хёримми? Что я такого сделал? — Кристофер споткнулся об ковёр и полетел спиной на диван, чудом не перевернув его. — Лежачих не бьют!

      — За то что спор… Как ты меня назвал, мелкий ты пакостник?! — я подбежала к дивану, схватила ближайшую подушку, и начала несильно бить его, куда попадётся, зная, что не покалечу и не сделаю больно. А я говорила, что не такая уж и плохая, да! — Вот тебе, будешь знать, как обращаться ко мне в уменьшительно-ласкательном!

      — Эй, женщина, я выше тебя на голову! — неожиданно вцепился мне в руку он и, аккуратно положив рядом, отобрал подушку, бросил её в неопределённом направлении и, перевернувшись, навис сверху. Я сейчас сдохну… дядь, слезь, ты вблизи ещё краше! — Вот и всё, нет у тебя оружия. Дальше что будешь делать? Эй, ты чего это? — эй, ты дураком прикидываешься?! Никогда фильмы для взрослых не смотрел?! Я чувствовала, как мое лицо приобретало пунцовый оттенок, руки я прижала к себе внешней стороной ладони, чтобы оттолкнуть парня, в случае чего. Сглотнула собравшуюся слюну, не отводя взгляда от карих глаз, манящих своей теплотой. Если он не слезет, я его…

      — Дурная, ты чего там себе понапридумывала? — хриплым голосом спросил и нахмурился, быстро бегая взглядом по моему лицу. Я?! Дурная?! Тебе жить надоело?! — Вот извращенка! — Кристофер начал заливисто смеяться, резко встал с меня, на что я с облегчением выдохнула, сел рядом и, не прекращая громкого хохота, положил правую руку на живот под толстовкой.

      — Мне просто душно, придурочный, — наигранно-шокировано посмотрела я на него. Мало ли, узнает о моей испорченности раньше времени, испугается ещё, убежит… я села лицом к нему, не отводя взгляда и, резко придвинувшись, кулаком начала натирать макушку друга-или-нет-я-ещё-не-решила, прекращая громкие безудержные похихикивания. — Теперь заебешься волосы прочёсывать, вот тебе моё наказание, смертный! — сообщила я снисходительным тоном, и устало плюхнулась рядом с Чаном.

      — Принимаю, один — один, — повернулся ко мне лицом и мило улыбнулся. Пф, ещё бы ты не принял! — Только ты — всё равно извращенка, люди так быстро от духоты не краснеют.

      — Ты просто тяжёлый, когда навалился, думала, что умру нахрен, — продолжая врать, пожала я плечами и, закрыв глаза, откинула голову назад. — Меньше качаться надо.

      — А тебе что, не нравится? Да и вообще, я на тебя даже не упал, держался двумя руками возле твоей извращённой головушки, хоть бы спасибо сказала. Мог и раздавить.

      — Спасибо. Да нет, нравится, — не поднимая головы, сказала я и громко зевнула. — Всё, домой надо, иначе прям тут усну.

      — Да спи здесь, если хочешь, — чего?! Неужто ты хочешь, чтобы я ещё и с тобой поспала? Ага, разбежалась!

      — Потом, как-нибудь, если повезёт, — нехотя встала я с кровати, и прошла через кухню в прихожую, шаркая ногами по полу. — Я тут недалеко живу, приходи, если что, номер мой знаешь.

      — Угу, — Чан шёл за мной следом, следил, как я обуваюсь, на что я раскраснелась, как школьница после первого поцелуя, и после — обнял на прощание, чувствуя, как та дышит куда-то в районе ключиц и шеи. — Спасибо, что свалилась, как снег на голову. Жду тебя в моей скромной обители снова.

      — Хорошо, только… в следующий раз, если ты плакал — так и скажи, а не спихивай всё на аллергию, — аккуратно оттолкнула его, открыла дверь и обернувшись, подмигнула ему. — Сладких снов, Чанни.

      — Да, доброй ночи, Хёрим, — усмехнулся и закрыл дверь на ключ, повернув по часовой стрелке два раза. — Такая комфортная, эх, — сладко потянулся он, пошёл обратно в комнату, выключил везде свет и не раздеваясь, лёг на кровать в спальне, подминая одеяло под себя. — Вот бы она ещё разок пришла… — тихо пробубнил себе под нос Крис и быстро провалился в сон, вспоминая лицо девушки, некогда сидевшей под боком.

***

      Я добралась до дома почти бегом, расходуя остатки энергии, лишь бы успеть до пугающей темноты. Мысли о парне быстро выветрились, уступая место страшным картинам, что произойдёт, если вдруг я не успею добраться до дома до захода солнца.

      Дома — тьма комфортная, укутывала в свои прохладные объятия, успокаивая, давая дышать спокойно и размеренно, не боясь, что выскочит кто-нибудь из-за угла и пришьёт меня на месте, не давая опомниться. На улице же тьма пугающая. Каждый закоулок, каждый поворот — пугает, в каждом прохожем можно разглядеть маньяка или насильника, и хочется бежать, не взирая на усталость и боль в ногах с непривычки.

Хёрим не боялась темноты, она боялась неизвестности, которую тьма порождает.

      И от этих мыслей порой хотелось лезть на стену.

      Я забежала в свой подъезд, перепрыгивала несколько ступеней, несмотря на ноющие мышцы и острую боль в правой ноге, и чуть ли не вскрикнула, увидев тёмную внушительную фигуру на лестничной площадке последнего этажа.

      Опираясь рукой на перила, Чанбин стоял и курил сигарету, рассматривая цветочки в горшках, посаженные всё теми же соседками.

      — Выглядишь так, будто всю кровь высосали. Привет, малявка, — Бин перевёл взгляд на испуганную меня и усмехнулся, вдыхая вредный никотиновый дым. — Как самочувствие? Как видишь, велика нет, не сможешь больше угрожать мне, хе-хе.

      — А, это ты, Чанбинни. Привет, — испуганно выдохнула я, и встала рядом, пытаясь отдышаться. — Хочется хавать и курить, а так всё заебись. Вижу-вижу. Сам как?

      Он достал пачку импортную мальборо с двумя кнопками, взял одну сигарету и протянул мне. Мажорик чёртов.

      — Тебе восемнадцать-то есть?

      — Мне двадцать, пупсик. Я уже стара, как сам мир, — приняла протянутую никотиновую палочку, вынула из кармана зажигалку и прикурила. — Так как ты?

      — Бывало и лучше, — хмыкнул парень себе под нос и пятерней зачесал волосы назад. — Тебе на вид лет шестнадцать. Хорошо сохранилась, сестрёнка.

      — Ахах, сестрёнка? Серьёзно? Ну хорошо, братец. — Пиздец.

      — Вот так и становятся лучшими друзьями, — тихо посмеиваясь в кулак, докурил,

а после потрепал меня по голове. Сделал гадость — на сердце радость, да? Говнюк. — Добрых снов, малявка.

      — Сладких снов, переросток, — смущённо улыбнулась я для вида, и проводила взглядом ушедшего в квартиру напротив парня. — Кажется, я нашла двух друзей, пусть и придурков. Прикольно.

      Постояв ещё минут пять, я докурила сигарету и, потушив её об баночку на перилах, отперла дверь и зашла домой.

***

и названия нет у этого страшного чувства:

и не боль, и не грусть, а нутро твое черство и пусто.

и не плоть разрывающий вопль, не крик

— молчание навзрыд.

как сажаешь утром ребенка в школьный автобус,

а потом, через две остановки

разносится взрыв.

как когда тебе в ноги цветы, да толпы народа,

а ты любишь покойника

больше,

чем всех живых.

элли на маковом поле — слово, которого нет (сл. дзёси икита)

***

«Ох, люди!.. Вы же совсем друг друга не понимаете; считаете кого-то своим лучшим товарищем, в то время как ваше представление о нем совершенно неверно; когда же умирает этот ваш друг, вы рыдаете над его гробом, произнося какие-то славословия. Эх, люди..»

      Не могу сказать, сколько раз переживала момент похорон в своей голове, словно отматывала плёнку назад снова и снова, будто это что-то могло изменить. Я толком ничего и не помню, как бы иронично это не звучало, но в то же время, помню всё, будто это было вчера. В девять лет мои ровесники ходили в школу, играли с другими детьми на площадках, мне же приходилось бегать с тётей в похоронное бюро. Я ни в коем случае не жалуюсь, у каждого человека своя судьба, но кем я была в прошлой жизни, чтобы заслужить такое?

      Чем я хуже своих счастливых одноклассников, которых встречают родители после школы и на дни рождения водят в парки аттракционов? Вот и я не знаю.

      Прошло целых четырнадцать лет без них, но я всё ещё не научилась жить должным образом.

      Хёын — единственный оставшийся мне родной человек, но, снова иронично — она меня ненавидит и видеть не желает, даже под дулом пистолета у виска. Чудесная семейка — поспорить крайне сложно. Ненавидеть за то, чего не делала — верх идиотизма, Вам так не кажется?

      Обвинять человека, которому также больно, как и тебе. Избивать каждый день и морить голодом, но, тут есть единственный плюс — научилась быть самостоятельной. Только… толку от этой самостоятельности, если, по сути, смысла жить и нет?

      Если так подумать, у каждого человека свой смысл. Кто-то находит отговорки, такие как «некому поливать кактус после моей смерти» или «кот будет скучать» и живёт ими, каждый день выискивая что-то более ценное, но не всегда находит. Кто-то живёт мелочами, кто-то живёт родными людьми. А я… просто существую. Плыву по течению, проще говоря, в надежде, что когда-нибудь и у меня появится смысл.

«Я жил в такой апатии, что на самоубийство у меня духу не хватило бы.»

      Одиночество поначалу съедало изнутри, с непривычки было тяжело не сорваться и броситься под первый поезд, но всё рано или поздно проходит.

      Как бы там не говорили, что время лечит, и всё такое — ложь. Она лишь притупляется со временем, но не уходит насовсем. Пустота, вместо родных тебе людей, остаётся, ушедших или умерших — не особо важно, её не заполнить. Дыра — есть дыра, и если ничего не делать, она гниёт и кровоточит. Люди и от этого умирают.

      Было больно, когда родители пропали, ещё больнее — когда нашли не совсем живыми. Самое ужасное — не было поддержки, мол, выкарабкивайся сама, или сдохни. Тётя думала, что в девять лет мало что понимаешь, хоть это и глупо. Сестре же просто было наплевать, всегда была эгоисткой. Оставалось лишь приспосабливаться и жить дальше.

      Со временем, как я и сказала, боль притупилась, но воспоминания о последнем дне рождения, подаренном плюшевом кролике, — который, кстати, всё еще со мной, — дают о себе знать. Нужно отпускать прошлое, но как отпустить, если помимо воспоминаний больше ничего и нет?

      Тётя скончалась в день после моего двадцатилетия, словно не хотела портить праздник. Отдала завещание на руки, где переписала все деньги и имущество на меня, будто зная, что скоро её не станет.

      Когда она ещё дышала — мы часто общались, но я ни разу не жаловалась на сестру, хотела, чтобы в её глазах Хёын была замечательной. Тётя ею так гордилась, словно своей родной дочерью. Хвасталась своим подружкам, мол, посмотрите — это моя Ким Хёын! Сама поступила в другую страну учиться, вот, какая молодец. Я была лишь отвлечением от её одиночества после отъезда сестры, но я не жаловалась. Знала, что всё равно любит меня, пусть меньше, но хотя бы любит.

      А та даже на похоронах не объявилась. Неблагодарная.

      Не могу понять, как работает эта система. Дети, получающие всю любовь и заботу… зачастую вырастают такими, как Хёын, и даже боль от потери ничему не учит. Вырастают эгоистичными, плюющими на всех и вся, смотрят с высока, будто лучше тебя. А на деле — представляют из себя ровным счётом ничего.

      Я звонила Хёын в тот день, и услышала лишь «лучше бы вместо неё была ты», после этого она просто повесила трубку и заблокировала мой номер.

      Как бы то ни было, я свыклась с одиночеством, даже полюбила, в какой-то мере.

      Продала дом родителей и квартиру тёти, купила себе жильё в тихом районе, поступила в университет, но лучше стало только после появления Чана. Его настойчивость пугает, но никто так не пытался со мной подружиться, как он. Я бы хотела оградить его от боли, которую могу причинить ему рано или поздно, но, думаю, разберёмся как-нибудь.

      Не могу сказать, что мы стали друзьями, но ближе, чем знакомыми. Раз в неделю играем в приставку у него дома, пьём чай и смотрим дорамы. Я не говорю о своём прошлом и травмах, а он и не спрашивает. Мы часто шутим, с ним легко общаться и его не волнует мое поведение в обществе. Он просто рядом и всё, думаю, этого достаточно. Со временем, может, всё же решусь и смогу назвать его впервые своим другом?

      Тот придурочный переросток, — Чанбин, — странный. Толком не зная меня, назвал сестрой, разговаривает, когда пересекаемся в магазине или на лестничной площадке, иногда приходит в гости и пьёт чай, болтаем о чем только можно. Пишет порой смс-ки по типу: «выходи уже из своего царства тьмы, мать, покурим». С ним приятно находиться рядом и он ведёт себя как реальный старший брат, коего у меня не было.

      То подзатыльник даст за то, что забыла поесть, то похвалит за стряпню. Как бы то ни было, приятно — когда заботятся или хвалят, но другом его тоже не назвать.

      Друг — тот, кто рядом всегда, в моём понимании. В чёрной или белой полосе жизни, если можно так выразиться. Но ни того, ни другого, когда эта самая чёрная полоса наступает, рядом нет.

      То, что они этого не знают — совсем другой вопрос. Ведь у каждого свои дела и жизнь, зачем нагружать кого-то своими проблемами, что-то объяснять, если можно как привычнее? Пройти через всё самой и ни на кого не надеяться. Так и меньше разочарований, и комфортнее.

      Порой я всё же задаюсь вопросами, в порядке ли Хёын, как у нее дела, несмотря на всё, что она сделала. Ведь я помню, какой она была раньше: весёлой, доброй и милой девочкой, которая и мухи не обидит. Но я не виню её и не держу зла, ведь благодаря ей я та, кем сейчас являюсь. Плохой опыт — тоже опыт, верно?

«В так называемом «человеческом обществе», где я жил до сих пор, как в преисподней, если и есть бесспорная истина, то только одна: все проходит.»