от тебя остается в памяти только хорошее.

чистое, как приходы,

белое как твои простыни,

как молоко,

как твоя кожа и запах лимонных маффинов.

как та фотография, где ты смеешься

уткнувшись в мое плечо,

и это смех обреченного,

который вот-вот разрушится.

ведь ты отдаешь все самое лучшее,

ведь ты оставляешь мне самое лучшее.

не прося взамен ничего.

элли на маковом поле — под шерстяным одеялом (сл. дзёси икита)

***

      Жизнь с тревожностью похожа на русскую рулетку, в барабане вместо пуль — панические атаки, можно рассчитать лишь вероятность, когда выстрелит, но даже это не всегда помогает. С этой индивидуальной психической особенностью справиться крайне сложно, совет от психологически здоровых людей «просто успокоиться» — слышать до невозможности глупо, будто сказать инвалиду без ног встать и пойти, или человеку, болеющему раком, вылечиться. Обесценивание психологических заболеваний со стороны близких человеку людей зачастую приводит к суициду или попыткам.

      Хёрим было всего четырнадцать, гематомы на бледноватой коже вовсе не украшали. Синяки на руках порой приходилось перематывать эластичным бинтом и врать тёте, что потянула связки, чтобы о избиениях ничего не прознали.

      Был ли смысл в попытке убить себя, избавить себя от страданий иным способом, чтобы не приходилось больше врать? Порой она думала, что да, но был ли вообще смысл тогда жить, чтобы так просто сдаться? Определенно нет.

Ты можешь кричать о своей боли, но хотя бы попытаться сделать хоть что-то, чтобы это прекратить.

      Резать тело девушка не решалась, считая это немного глупым, но людей, делавших это, не винила. Для некоторых — подавить моральную боль по-другому просто не получается, надо как-то выкручиваться, чтобы просто не сойти с ума. Хёрим читала на многих форумах сообщения людей, переживших почти тоже самое, что и она, набираясь мотивации. Если они смогли, то и она сможет.

      Иногда всё заходило слишком далеко. Однажды она проснулась от того, что её душат, в собственный день рождения. На этот раз первой ударила она, вовсе не беспокоясь о моральных принципах в стиле «если бьют в левую щеку, подставляй правую». Тем не менее, девочка не винила свою сестру. Она всё понимала. Понимала, как ей больно, понимала, почему так поступает, понимала, что каждое слово имеет последствия.

      Её забота о родителях привела к их гибели, от осознания хотелось волком выть, потому, что чувство вины ни на миг не покидало, словно преследовало по пятам. Из вины развилась тревожность с паническими атаками. Дикий, потаённый страх, вырывался наружу, сопровождаемый невозможностью говорить, только хрипеть, и надеждой, что со временем это пройдёт.

      Стало только хуже.

***

      Меня не было на парах неделю. В соцсетях ни Бину, ни Ликсу, ни, тем более, Чану, не отвечала. Хоть и видела сотни извинений в сообщениях последнего, постоянные вопросы, где я пропадаю, от Феликса, и просьбы выйти хотя бы в подъезд от Чанбина. На сильные стуки в дверь и угрозы от последнего, что он её, нахуй, выломает вместе с петлями, не обращала никакого внимания, сидя на кровати и смотря в одну точку.

      Лучше поплакать одной, чем кого-то звать на помощь. Хоть я и говорила парням, что если им плохо — я могу выслушать и всегда помочь, чем смогу, но ведь тренера не играют, так ведь?

      Целых семь дней я сидела в холодном от кондиционера помещении, отказываясь его выключать. Ледяной воздух всегда помогал мне чувствовать себя лучше, но, кажется, этот раз — исключение, ведь не помогало абсолютно ничего.

      Глаза болели от постоянных слез, опухли и щипали, даже моргать было больно. По ощущениям, я скинула в районе трех килограммов, питаясь только водой и сигаретами. Приходилось всё же выключать кондиционер, чтобы покурить в окно и проветрить помещение от затхлого запаха. Причиной моего такого идиотского поведения послужили тревожность и панические атаки с самого утра, после того случая с истерикой Чана из ничего.

      По сути, это могло стать спусковым крючком, следом — добавились частые воспоминания из детства, и пошло поехало. Есть не хотелось совсем, общаться с кем-то — тем более, я могу и без нравоучений обойтись, всегда справлялась. И справлюсь сейчас.

      Самостоятельность в таких ситуациях, вероятно, меня медленно убивала. На шестой день хотелось заснуть и не проснуться. Такое и раньше бывало, но не такое продолжительное время, как сейчас. Глаза открывать всё равно, что насыпать туда песка — неприятные ощущения один в один.

      Принимала душ я почти в кипятке. Вода обжигала ледяную кожу, но прохладнее не делала — не было смысла. Раз в два дня я стояла под душем в районе часа, просто наслаждаясь каплями воды.

      На седьмой с кровати встать не удалось, не устояла на ногах и обессиленно рухнула на пол, снова начиная плакать. Болело всё тело, в районе сердца защемило так, что дышать просто невозможно, думаю, с этим сталкивались многие. Паническая атака снова подступала. Страх непонятно чего овладел мной, только… дышать глубоко, как раньше, не получалось.

      Я буквально задыхалась в своей боли и жалости, лёжа на ледяном полу.

      Спустя час паническая атака отступила, возвращая контроль над телом, истерический смех рвался наружу рваными смешками. Мне всё чаще хотелось сдохнуть на месте, последовав за своими родными.

      В дверь снова постучали, на этот раз — аккуратно, не в привычной манере Чанбина. Тот просто колотил дверь, словно боксерскую грушу, я уверена, там появились вмятины.

      Я медленно поднималась с пола, опираясь на кровать рядом, сначала встав на четвереньки, следом — на ступни, и медленно пошаркала к кондиционеру. Мёрзлый воздух настолько надоел, что хотелось лечь на горячий асфальт и расплавиться. Руки не слушались, по кнопке выключения на маленьком пульте попала только с пятого раза.              Открыла окно нараспашку и также медленно пошла к входной двери, еле переставляя ноги.

      Даже повернуть замок несколько раз было тем ещё испытанием. Руки тряслись, как у наркомана без дозы, я возилась с этим в районе двух минут. Наверное, жалкое зрелище.

      Дверь резко открылась, в дверном проёме стоял обеспокоенный Чан, на этот раз без Феликса. Я стояла в нижнем белье, но его, как я поняла, это не особо волновало. Ну… я и правда выглядела отвратительно: толком не прочесанные волосы, огромные синяки под глазами, кожа бледнее, чем обычно, на лице скулы стали более заметны, рёбра виднелись сквозь тонкую кожу. Невооружённым взглядом было видно, что я не питалась. Совсем. Это даже ребёнок заметил бы.

      Кристофер молча прошёл, аккуратно отодвинув меня в сторону, будто я не человек, а фарфор и, закрыв дверь, взял меня на руки, притащил на постель и, укутав в одеяло, везде открыл окна.

      — Что ты здесь делаешь? — слова давались с трудом, — это, дорогие мои, последствия долгого молчания и постоянных криков в подушку, чтобы не пугать соседей. — Крис.

      — Ты выключила телефон, не отвечаешь на смс-ки, Чанбин тебе чуть дверь, нахуй, не выбил, а ты спрашиваешь, почему я здесь? Действительно, Хёрим, почему? Как ты думаешь? Может, есть какие-то догадки? Ты хоть представляешь, как мы переживаем? Ликс с ума сходит, ищет тебя во всех моргах Кореи, блять, а ты спрашиваешь, какого хуя я здесь делаю?! — переходил на крик Чан, стоя рядом с моей кроватью. Мне резко стало стыдно.

      — Если я скажу тебе, почему, ты не осудишь меня? — ком подступал к горлу, а слезы рвались наружу, начиная медленно стекать по лицу. Я говорила тихо, с хрипом, но, кажется, он всё прекрасно слышал.

      — Я никогда не стану осуждать тебя, как и Ликс, и Чанбин. Все мы хотим лишь помочь тебе, Хёрим, пойми это. Мы всегда на твоей стороне. Даже если ты убьешь человека, мы не отвернёмся! Рассказывай, я выслушаю, но сначала поешь, хорошо?

      — Хорошо.

      Бан Чан убежал на кухню и вернулся через полчаса (в течении которых я формулировала свою речь и морально готовилась), с тарелкой куриного супа в руках. Он сел возле меня и начал медленно кормить с ложки, прекрасно понимая, что я даже не смогу выдержать веса тарелки в руках. Потом Чан поставил посудину с ложкой внутри на компьютерный стол и лег рядом со мной.

      По началу мне было трудно связать и два слова, хоть я и готовилась, но он слушал меня, не торопя и не перебивая. Я рассказала про сестру, смерть родителей, тётю, тревожность, боязнь компании людей, панические атаки. Рассказала абсолютно всё, не скрывая, абсолютно искренне, будто мы знакомы с детства. Казалось, что он был со мной всю жизнь, с самого её начала.

      Под конец Кристофер молча обнял и… разревелся у меня на плече, в перерывах между всхлипами говоря, как ему жаль, что нужно было прийти раньше и не бросать меня, сжимая в своих тёплых объятиях. Извинялся за своё глупое поведение, за то, что мы не познакомились ещё в детстве, за то, что не поддерживал и не спрашивал о моём прошлом и состоянии, чуть ли не за своё существование без меня. Я всё это время успокаивающее гладила его по спине, устало положив голову на его плечо, и невесомо целовала в районе шеи, надеясь, что это поможет ему успокоиться.

***

      Кто молодец? Я молодец! Слегла с температурой тридцать девять и пять на следующий день.

      Чан остался у меня на ночь, грозясь, что будет спать хоть на пороге, лишь бы рядом. Он не оставил мне выбора, кроме как пустить его спать на диван.

      Около пяти дней парень не отходил от меня ни на шаг, силком откармливал лёгкими супами собственного приготовления, гонял Чанбина за таблетками, не подпускал к сигаретам, как бы я не рвалась затянуться. Получала щелбаны и надувалась, несмотря на своё критическое состояние. Ликс был в моей квартире чаще, чем дома, помогал Крису убираться, присматривал за «за этой безмозглой дурочкой», то есть, за мной, пока парень дремал на диване.

      Порой Чану приходилось спать рядом с мной в кровати, посреди ночи просыпаться по несколько раз, проверяя температуру, давал лекарства и жаропонижающие. На третий день он вызвал скорую, оплатил лечение, и в ускоренном режиме научился у медсестер ставить самостоятельно капельницы.

      Как бы я не брыкалась из последних сил, ему приходилось и купать меня, потому что не могла даже стоять самостоятельно, не говоря уже о мытье головы. Каждый день парни проведывали меня, в тайне от Чана кормили вкусностями, а после — получали подзатыльники и крики, что мне такое нельзя. Последний же поселился в моей скромной обители. Оставив моё бренное спящее тело под присмотром остальных, ездил домой за вещами первой необходимости и одеждой.

      После всего пережитого вряд-ли я смогу хотя бы заикнуться о том, что друзей у меня нет, более того, теперь у меня их трое, и один из них стал чуть ли не самым лучшим, буквально вытащив с того света.

***

      Окончательно на поправку я пошла через три дня, Чан каждый день ставил капельницы с лекарствами, кормил чуть ли не с рук, не отходил ни на шаг, как бы я не уверяла, что всё в порядке. В эти моменты Крис походил на бабушку, усердно старавшуюся всеми силами вылечить свою больную внучку, ворча, что нынешнее поколение совсем себя не бережёт.

      В моменты мытья я по началу смущалась и материла его в своей голове, несмотря на свою безвыходную ситуацию, но со временем привыкла к его тёплым рукам, натирающим меня гелем для душа с запахом земляники.

      Я, как бы глупо это не звучало, постепенно училась принимать помощь со стороны, всё чаще говорила о том, что меня беспокоит, зная, что никто не прогонит и не осудит. По началу — да, было нелегко. Ломать себя и перестраивать заново всегда очень трудно, но, видя, как парни стараются ради меня, брала себя в руки и работала над словами и поведением.

      — Крис, нам нужно серьёзно поговорить, — я прошла на кухню и встала рядом с парнем, моющим посуду в фартучке с Hello Kitty. Он вообще бывает не милым?

      — Хёрим, ты меня пугаешь, честное слово. Что случилось? Тебе снова плохо? — Чан, не поворачиваясь, продолжал натирать тарелку губкой, пропитанной моющим средством.

      — Чанни, ты не хотел бы переехать сюда насовсем? — сейчас будет «Бам!»

      Мыльная посуда выпала из рук и громко ударившись об пол, разбилась на несколько неровных частей. А вот и обещанный «Бам!»… и кому теперь это убирать?

      — Ч-чего?

      — Съехаться. Жить в одной квартире, — спокойно ответила я, улыбаясь ему уголками губ.

      — Я понял, но что тебя сподвигло на это решение? — я медленно вдохнула и выдохнула, взяла веник с совком под раковиной, слегка отодвинув его в сторону.

      — Не могу смотреть, как ты разрываешься между мной и домом. Я же вижу, что ты не хочешь уходить, — Чан хотел перебить меня, но я подняла руку вверх, дав понять, что лучше не надо, иначе — прибью. — Ты меня и голой, и с сальной головой, и больной видел, стесняться уже просто нечего. Ты, блять, буквально водил меня в туалет и держал, чтоб я не упала и сдохла, — опустила руку и начала подметать осколки, чтобы милашка Чанни не поранился. — К тому же, хоть у меня и не было выбора, но ты ещё и мыл меня, когда я была не в состоянии.

      Бан Чан нахмурился и сел на стул рядом со столом, перед этим смыв с рук пену в раковине.

      — Я не мог иначе, Рим. Ты умирала у меня на руках от недоедания и температуры, я не мог бросить тебя. К тому же, я думал, что тебя напрягает мое соседство.

      — Наоборот, с тобой квартира не кажется такой пустой, — закончив с уборкой, выкинула осколки в мусорное ведро, убрала взятое на место и, помыв руки, села рядом. — С тобой очень комфортно и хорошо.

      — А ты не боишься? — замялся он, от нервов теребя пальцами фартук.

      — Чего это? — нахмурилась я.

      — Ну… что я могу что-то сделать…

      — Чанни, дорогой, не неси хуйню, прошу тебя. Если бы хотел — уже давно сделал, ты живёшь здесь больше недели. К тому же, ты спал со мной, — хитро глянула на него я и широко улыбнулась.

      — С-спал?… — голос парня дрогнул. — Я… я не…

      — На кровати, извращенец! — я игриво ударила его в плечо и закатила глаза.

      — А, да. В чем-то ты права, но как же мой сад? — обречённо вздохнул он, будто я ему женитьбу предлагаю.

      — Будем ходить и поливать, — я слегка улыбнулась, с теплом в глазах глядя на такого домашнего Чана. Ну, раз уж ничего не сказал против, попытка посмотреть «с теплом» — выполнена успешно!

      — Вместе?

      — Вместе.

      Кристофер счастливо улыбнулся и обнял меня, подняв над полом. Казалось, я никогда не видела его таким счастливым и комфортным, как сейчас.

      — Эй, задушишь, я только в себя начала приходить!

***

      Находиться рядом с Хёрим было очень волнительно, постоянно хотелось обнять или подержать её лишний раз за руки, согревая вечно ледяные ладони. Её умирающий вид разбивал сердце. Крис всеми способами пытался помочь вылечиться, чтобы снова слышать её саркастичные комментарии или смех с его очередной глупой шутки.

      В душе Чан пытался не смотреть на голое тело девушки, её небольшую грудь или худощавые ноги, но со временем забил, отвлекая себя мыслями о неправильности его поведения. Ведь ей было плохо, она не давала разрешения на всё это. Здравый смысл всегда побеждал, вытесняя пошлые мысли из его обычно светлой головы, ведь он так влюблен… просто до беспамятства, до хруста в рёбрах. Постоянно хотелось прижать её поближе к себе, никогда не отпускать даже под страхом смерти, и быть всё время рядом.       Порой она тряслась от озноба по ночам из-за высокой температуры. Чан двигался ближе и, аккуратно положив её голову себе на грудь, прижимал к себе, отдавая всё тепло своего тела.

      Пары приходилось пропускать, так что Крис взял больничный, попросил Феликса два раза в неделю поливать цветущие растения возле своего дома, и окончательно поселился у возлюбленной, пока она не поправится.

      Когда Хёрим стало лучше, Чан задумывался вернуться в свой родной домик, но то, как она прижималась к нему во сне, закидывая на торс ногу, грело сердце. Внутри будто взрывался вулкан, а горячая лава разливалась по сосудам вместо крови. Влюблённость перерастала в любовь, заставляя что-то в глубине клокотать, в районе солнечного сплетения. Бан Чан не мог отказать себе в удовольствии украдкой наблюдать за её лицом во время сна, проснувшись первым, пока ресницы Хёрим не начнут дёргаться, говоря о пробуждении девушки.

***

      Обычно дни тянулись медленно и мучительно, но с парнем, по имени Бан Кристофер Чан — очень быстро, при этом оставляя бурю различных эмоций, как хороших, так и не очень.

      Она не понимала, почему при виде его всё чаще хочется улыбаться, утром делать вид, что она не специально прижалась к его разгорячённому телу, а в душе — наслаждаться горячими руками, делая отрешённый вид. Ну… хотя бы ради приличия.

      По началу, было сложно привыкнуть к новой личности в её обители вечной тьмы и грусти, ведь он разгонял тоску своими прекрасными шутками, беготнёй туда-сюда. То таблетки взять, то укутать потеплее, то разогнать ржущих парней, крича, что ей нельзя волноваться. Внутри словно что-то трепетало, заставляло краснеть, но Чан думал, что это из-за высокой температуры. Однажды она всё же проснулась первой, хотела встать самой и попробовать дойти до туалета, но, увидев умиротворённо спящего парня, не сдвинулась с места. Просто лежала и смотрела, как он мило сопел во сне и иногда улыбался, шепча её имя. В тот момент Рим хотелось прикоснуться к его лицу, зарыться в волосы, сделать хоть что-то, чтобы быть ближе, но боялась разбудить. Лишь невесомо поцеловала его в нос и счастливо улыбнулась, смотря, как он начинал ворочаться.

      В итоге, каждую ночь, когда уставший за день Чан отрубался, словно по традиции, — девушка целовала его в нос, лоб или щеки. Сначала невесомо, но чуть позже, осмелела, и чмокала всё более настойчиво. Как бы всё это не казалось извращением — нет, это не так. Она боялась делать это днём, риск был слишком велик. Кто знает, как он отреагирует, верно?

      Видеть его лицо каждый день, несмотря на болезнь, слышать его чудесный звонкий смех, отдающийся по всей квартире, ощущать его подле себя — было наслаждением, далеко заходившим за грань дружеских отношений.

      Неужели она всё же позволила кому-то проникнуть глубоко в своё сердце?