Так далек от того, кем я был,
От того, кого я любил,
Кем хотел быть.
Так далек от наших мечтаний,
От смысла любви,
От тебя рядом со мной.
Так далек от надежды на горизонте,
Стою в одиночестве.
Разве я прошу многого?
Так далек от свободы,
Прошлое преследует меня,
Будущее не в моей власти.
Но если ты возьмешь меня за руку,
Прошу, вытащи меня из темноты
И вновь зажги огонек надежды.
Мы побежим рядом,
Не скрывая ничего,
Защищены от боли.
Olafur Arnalds — So Far
***
Прощение — это отказ от собственной обиды и ненависти, но как она воздействует на человека? Виноватому становится легче, когда его прощают, но как же пострадавший, понесший серьезные убытки, проще ли ему жить? Говорят, нужно уметь прощать, чтобы стало легче, отпустить ситуацию, но правда становится ли или общество задумывается только о виновных?
От этого человеку легче не станет. Ненависть — не есть порождение дьявола. Ненависть не отравляет твою душу, а даёт внутреннюю силу, чтобы ты мог победить и выйти живым из этой войны. Войны с самим собой, которую ты проиграешь, если сдашься. Виновнику — прощения нет. Его могут простить, могут отпустить грехи или помолиться за него, но он не будет прощен собой. Внутренний страх не позволит ему себя простить. Он всегда будет виноват в своих глазах, а затем в глазах окружающих. Это как паранойя, мания, что отравляет его душу и разум, заставляя сходить с ума. Прощения нет никому: ни жертве, за своё существование, ни палачу, обрекшему на страдания невинного человека.
***
Обрабатывать уже очнувшуюся сестру — больно и неприятно. Совесть где-то на затворках сознания кричала о том, что всё это — полностью её вина, и по её глупости всё это произошло, но Хёрим старалась не обращать внимание ни на стыд, ни на сжирающие пары глаз, сидящих людей рядом. Хёын выглядела отвратительно, даже хуже некуда: бледная, вся в синяках и шишках, будто её били на протяжении нескольких дней, и это она ещё отмыла её от крови.
Да, по началу Рим казалось это правильным, но, не сейчас, когда агрессия снова ушла куда-то, оставляя после себя лишь горечь о непростительных сделанных вещах. Хёын смотрела не с ненавистью или осуждением, а по-доброму, с теплом, даже с некой благодарностью, как никогда никто на неё не смотрел, не считая Чана.
Это убивало и сжирало изнутри.
Пришлось перед этим оставить Феликса и Кристофера, выгнав всех остальных, под вопли о несправедливом отношении к себе, от Чанбина, и одобрительные — от Сынмина. Тот был уже в стельку, счастливый и беззаботный. Так что он с радостью схватил своего парня за руку и поволок домой, пока Чанбин кричал о том, что дома ему — пиздец.
— Почему ты не отбивалась? — смотреть на нее — больно, это факт. Должно быть, ей непросто сейчас лежать избитой и жалкой, как бы не звучало, — это правда. — Почему не начала защищаться?
— Я заслужила, — Ын перевела взгляд в потолок и попыталась улыбнуться, но сразу же сморщилась от боли. Вот они — наглядные последствия её глупых подростковых поступков. Только будучи в осознанном возрасте начинаешь понимать, насколько ужасно ты поступаешь.
— С этим не поспоришь, — Хёрим усмехнулась и, взяв другую, пропитанную в антисептике, ватку, приложила к её губе, кинув беглый взгляд в сторону недовольного Чана. — Потерпи.
— Не везде бывает счастливый конец. Как бы ты не пыталась что-то изменить, даже зная, что произойдёт — концовка всегда одна и та же, как бы ты не пыталась противиться этому. Жизнь — сама по себе очень несправедливая штука. Она даёт тебе надежду и забирает обратно, оставляя ни с чем, Хёрим, — лежа на диване в гостиной, знобило неимоверно. Хочется укутаться по уши в одеяло и переслушивать записи маминых любимых песен, но, увы, не сейчас, и не здесь. Всё тело ломит, разговаривать больно из-за лицевых мышц, но молчать — тоже такой себе вариант. — Сейчас ты не поймёшь, что я говорю, но чуть позже — сможешь.
— К чему это было сказано сейчас? — парни сидели на креслах рядом с диваном и молчали, пока Феликс не решился. От его приветливости не осталось ни следа, он сидел серьёзный и нахмуренный, не пытаясь разбавить атмосферу, как раньше. Это было бы слишком неправильно, ситуация того не позволяет.
— Я же знаю, что она хочет спросить, — потолок вовсе не интересный, но в него пялиться лучше, чем на кого-то из них, ощущая себя пушечным мясом. Слишком некомфортно, слишком холодно, всё слишком, слишком, слишком. — Почему я так поступила? Зачем я вернулась? Слишком очевидно.
— Даже если так, то почему? — несмотря на спокойное лицо и тон, Ын чувствовала исходящую от Кристофера жгучую злость. За свою недолгую жизнь ей пришлось научиться различать эмоции. Это полезный навык, но, порой, хотелось бы отключить и никогда больше не вспоминать о нём.
— Потому что я уволилась и хотела повидаться в последний раз, — искренне ответила девушка, и грустно улыбнулась сквозь неприятные ощущения, ненадолго прикрывая глаза. — К тому же, забрать свою сберегательную книжку. Она находилась у тёти все это время. Так как я теперь безработная, мне нужно на что-то жить.
— Так бы сразу и сказала, что за деньгами, — Хёрим очень устала, и морально, и физически. Сказанные ранее слова не давали покоя, постоянно хотелось спросить, что именно она имела ввиду под «в последний раз» и «жизнь даёт надежду и забирает обратно», но знала, что та не ответит. Как и всегда.
— Можно и так сказать.
Наступило гнетущее молчание, нарушаемое еле слышным шуршанием ватки по коже и бульканьем антисептического средства в бутылочке. Никто не хотел его нарушать. Говорить сейчас явно не о чем, тем более, с чужим человеком.
— Ты ненавидишь меня? — слова давались с трудом, больше — из-за душевных мук внутри, чем из-за физических травм. Ей нужно убедиться напоследок, от ответа зависят её дальнейшие действия со своей жизнью. Решиться трудно, но она настолько устала от этой агрессии, боли, себя, что хотелось выть и, наконец, пустить себе пулю в висок.
— Нет. Больше нет, — Хёрим не лучше, внутри скребутся кошки от всего этого. Разговор казался слишком интимным, но она не собиралась выгонять ставших ей родными людей. Они заслуживают знать, что происходит в её жизни, заслуживают находиться здесь и слушать всё это, невзирая на неправильность, ведь это только касается их двоих. Никого более. — А ты себя?
— Настолько, что если бы ты узнала, опять бы разревелась.
И почему ей стало так больно от этих слов?
Хёрим молча ушла убирать всё взятое по местам, перед этим заботливо укрыв любимую сестру.
***
— И что ты намерена делать? — Чан ушёл следом, оставив смотрящего с презрением Ликса наедине с Ын, полностью доверяя ему. Вряд ли Феликс решит что-то сделать, не подумав, всё-таки, из их двоих самый спокойный и здравомыслящий — он. — Не оставишь её здесь?
— Конечно нет, это только моё и твоё гнездо. Отдам ей книжку и пускай катится на все четыре стороны.
— Это как-то неправильно, мне кажется. Куда она пойдёт в таком состоянии?
— Нахуй. Я её простила? Простила. Остальное — не моя проблема.
— Хёрим, нужно быть более человечной. В конце концов, если бы не ты — она бы была здорова, — пожал плечами и склонив голову, мило улыбнулся. — Пускай побудет с нами некоторое время, а?
— Тебе вместе с ней захотелось на лестничную площадку?
Хоть такой ответ был и ожидаем, ранит не хуже ножа. Хёрим была права — стоит ей сказать что-то не так, Чану становится больно. Это видно по глазам, как в тот раз, в медпункте. Она уже успела пожалеть о сказанных на эмоциях словах, но ответ не заставил себя ждать.
— Вовсе нет, просто я пытаюсь быть человеком, а не бездушной тварью. Понимаешь, к чему я клоню? — спокойно ответил он, смотря на неё пустым взглядом.
Больно. А ещё… хочется врезать.
— Понимаю, — она попыталась улыбнуться, но вышло не очень. Хёрим представила, как это жалко выглядит, и опустила голову. — Я не бездушная тварь, ясно?
— Я знаю, любовь моя, но иногда это так и выглядит. Ты ранишь близких тебе людей, понимаешь? Я не хочу, чтобы она была здесь, как и ты, но, если выгнать её в таком состоянии… кто знает, что случится?
— Мне больно видеть её, Чан. При виде её лица я вспоминаю всё то дерьмо, что она сделала. Мне тоже жаль её, у меня, блять, сердце разрывается, но что я могу сделать? Даже если ей жаль, мне легче от этого не становится, как ни крути.
— Ну что за безвыходная ситуация? — Крис вздохнул, подошёл ближе и аккуратно обнял, положив её голову на свою грудь. — Не волнуйся, придумаем что-нибудь.
— Вместе?
— Вместе.
От Чана всегда веяло комфортом и любовью, когда видишь его — лицо непроизвольно расплывается в улыбке, и порой хочется сжать его в своих объятиях. Никогда не отпускать, рассказать о том, насколько он важен и прекрасен, чтобы он тепло улыбнулся в ответ и понял, что он любим. Если посмотреть в его глаза, кажется, увидишь весь мир, а увидев его улыбку — хочется расплакаться от красоты и прекрасных ямочек.
Ему хочется подарить весь мир и не взять взамен ничего, лишь бы знал, насколько он чудесен.