Отсутствие боли вело к отсутствию страха, а отсутствие страха — к пренебрежению последствиями.
© Виктория Шваб
Уголь пачкает пальцы, горячий летний ветер бьет в лицо, опаляя кожу. А Трандуил просто дышит. Живет, наверное.
На душе до странного неспокойно, неясная, туманная мысль бьется на периферии сознания раненной птицей, но понять ее Трандуил не может, как ни старается.
Уголь скрипит по полотну, покрытому неразборчивыми штрихами, никак не желающими складывается в единую цельную картину.
Он морщится, прикусывая губу. Тени, отдельные смутные лица, знакомые черты накладываются друг на друга, переплетаясь в непонятном узоре.
Слишком резкая линия там, контур разорвался тут, пара косых полос чуть дальше, там, где уж точно не следует.
Сотни черных расплывчатых глаз равнодушно, с масляной искрой глядят на него, сливаясь с шелковым блеском кудрявых прядей и девственно белыми бликами камней в сером обрамлении.
Сердце быстро стучит в груди, с грохотом ударяясь о ребра, ему неожиданно становится плохо.
Что-то не так, что-то происходит. Что-то нехорошее.
Пальцы предательски трясутся, уголь соскальзывает вниз, пополам рассекая картину рваной черной линией.
А в мозгу огнем пылает лишь одна мысль, стучит набатом в висках, жжет в душе.
Трандуил рвано выдыхает, сжимая пальцы.
—Леголас, — хрипло шепчет он в сияющий солнечными лучами воздух. — Леголас.
***
Трандуил мягко улыбается, складывая руки на груди. Он плавно покачивается с носков на пятки, пустым взглядом обводя ровный строй перед собой. Генералы, стражи дворца, патрульные, разведчики и его собственная личная охрана. И все оказались совершенно бесполезны.
Подумать только, выяснилось, что с пропажи принца прошло уже около сорока лет, и никто из них даже пропажи не заметил.
О том, что сам он оказался едва ли лучше, Трандуил старался пока не думать. Ровно, как и том, что никто во всем королевстве не представлял, где находится принц и жив ли он вообще.
— Я дал вам месяц, господа, — сквозь зубы процедил он, со все той же кривой улыбкой на губах. — А теперь извольте, пожалуйста, ответить: где, Моргот возьми, мой сын?!
— Милорд, мы не сумели отыскать его, — Анкалимэ, кажется, одна из тех, кто отвечал за обучение новобранцев, чуть хмурится, но больше никаких намеков на волнение не выдает, тщательно сохраняя безучастное выражение лица.
Трандуил прикрывает глаза, мысленно считая до десяти и обратно. Не помогает.
— Ваше Величество, сами подумайте, — до тошноты знакомый голос вызывает лишь мелкую дрожь и желание швырнуть в ближайшую стену чем-нибудь особенно хрупким.
Морнэмир. Ну конечно. Надеяться на то, что его родич безвозвратно сгинул в лесах, было по-настоящему глупо со стороны Трандуила.
— Вы скрывали принца от всех, никому во всем королевстве неизвестно о нем ничего, кроме имени. А Леголасов в Эрин Гален едва ли меньше чем деревьев; да даже моего ученика так зовут. Единственная, кто знал вашего сына в лицо — Куэ, но и ее мы найти не смогли.
Трандуил стискивает зубы, изо всех сил стараясь сдержаться от того, чтобы ответить, напрочь разрушая и так треснувшую маску бесчувственного равнодушного короля. Репутацию следовало бы поберечь, и, объективно — Морнэмир был прав. Что ж, тот факт, что Эйлинель до сих пор не сообщила отцу о своем знакомстве с племянником, также не мог не радовать.
— У меня были причины. — Сухо произносит он, чуть не запинаясь на полуслове. Валар, ему послышалось? Ученик? У Морнэмира? Не его ли последний ученик пропал без вести, совершенно случайно, разумеется, после всего лишь одной ошибки? Бедное дитя. Не предупредил его что ли никто?
Какая-то смутная, неясная мысль крутится на периферии сознания, жжется, призывно щиплет, но все все попытки нащупать ускользающую ниточку оказались неудачными и Трандуил отмахнулся от нее, решив разобраться позже.
— Неделя. — Говорит Трандуил, кивая себе. — Через неделю принц должен быть во дворце. Я сам возглавлю поиски.
***
Волосы выскальзывают из стертых пальцев, и Леголас раздраженно выдыхает, упрямо продолжая плести кривоватую косичку на виске. Запястье, перетянутое жгутом, отзывается привычной вспышкой боли, глухо ноют натруженные, измученные мышцы, гудят отбитые колени и только накануне вправленная лодыжка.
Он не помнит толком, как поздним вечером вернулся с последней тренировки, и, лишь скинув сапоги, да наскоро сменив перевязь, упал на жесткую койку в казармах, тут же забываясь мертвецким сном. Как, впрочем, и всегда.
Сорок три года промелькнули с быстротой молнии, а Леголас и не заметил даже. Года и месяца слились в один безумно долгий день, величиною в целую маленькую жизнь. Его жизнь. И Леголас знал, — быть может, просто хотел верить, — что это — лишь ее рассвет.
Подумать только, ему девяносто четыре теперь…
Он слабо улыбается, проводя рукой по растрепанным волосам.
Студеная родниковая вода обжигает кожу, щиплет в новой ссадине на разбитой скуле, — вчера он совсем забыл обработать ее, что после могло выйти боком.
Леголас зачерпывает воду в сложенные чашечкой ладони и остервенело трет лицо, пытаясь согнать остатки сна.
Холодная земля морозит босые ноги, окончательно разгоняя дымку дурмана. Кажется, у него было еще несколько минут до начала занятий.
Морнэмир будет в ярости, посмей он опоздать хоть на лишнее мгновение. Леголас фыркает, подхватывая стоящие рядом сапоги. Босиком будет быстрее, пусть после и придется вытаскивать занозы.
Деревья приветливо шелестят листвою, будто приглашая, и Леголас отвешивает шутливый поклон, прежде чем быстро взобраться вверх по огромному стволу и спустя секунду, чуть пошатнувшись, замереть на одной из веток.
Пробежать по ветке так, чтобы не дрогнула, вскарабкаться на дерево быстрее товарищей — излюбленная детская забава. Или же просто довольно полезный навык.
Леголас улыбается уголками губ, стоит только перед глазами предстать хмурому образу отца, говорившему свое традиционное «принцу не престало…», давно уже служившее ему ответом на любой проступок сына, не вписывающийся в рамки дворцового этикета.
Отец. Его родной, когда-то горячо любимый пылкой детской любовью ada, читавший сказки на ночь и научивший стрелять из лука; ada, столь переживавший за каждый его шаг когда-то ужасно давно. Аda, похоже, за прошедшие десятилетия так и не заметивший пропажи сына.
Принять это было сложно. Слишком много воспоминаний, слишком много подаренного когда-то тепла, слишком много улыбок и смеха. Слишком много все того, что делало их настоящей семьей, чтобы просто так взять и перечеркнуть.
И он сам был виноват, в первую очередь, — Леголас и не думал отрицать. Просто закончилось все это чересчур внезапно. Вот так легко, оборвалось в один день и исчезло, будто сон поутру.
И это, наверное, и было одной из самых главных причин его ухода. Леголас хотел, чтобы его ada вспомнил о нем, пришел и все их недопонимания и разногласия разом исчезли. Леголас хотел, чтобы все стало как раньше. Он хотел вновь быть кому-то нужным, чем-то действительно важным. И все.
Но не получилось. Вернее не совсем так, как хотелось изначально.
Но зато теперь у него появилась цель. И даже интересы. Он многое узнал, обучился многому, в то же время осознавая собственную юность и неопытность. Слишком уж многое еще оставалось сокрыто, недоступно далеко.
А еще Леголас наконец понял, как хочет прожить свою вечность. И, кажется, еще кое-что ужасно важное. Или, быть может нет. Госпожа Куэ была бы довольна им. И, наверняка, немного — очень — зла за своеволие и нарушение правил.
Он чуть усмехается, покачивая головой, и спрыгивает вниз, мягко приземляясь на землю. Кажется, у него оставалась минута. Или нет.
Знакомые светлые глаза щурятся и Леголас невольно вздрагивает, когда наставник фыркает.
— А я уж думал, что ты не явишься.
— Как можно, господин учитель, как можно…
Морнэмир закатывает глаза.
— Мне показалось, или я услышал сарказм в твоем голоске? Сто отжиманий, Леголас, четыре подхода. Начинай.
Леголас поджимает губы, но сказать ничего не решается, молча подчиняясь. Что ж, не худший вариант.
Руки привычно гудят, мышцы наливаются огнем — последствия того, что вчера толком не успел размяться, опаздывая на утренние сборы.
Раз, второй, третий…
На шестом десятке дыхание привычно сбивается, и Леголас лишь кусает губы, подавляя дрожь в руках. Увидь это проявление слабости наставник, наказание ему обеспечено.
Сердце набатом стучит в ушах, запястье отзывается острой вспышкой боли. Валар, а ведь ему после этого еще и к Анкалимэ бежать…
Еще совсем немного, один, два, три…
— Хватит.
Леголас поднимает голову, с удивлением глядя на наставника. Морнэмир выглядит обеспокоенным, будто взволнованным чем-то.
И это странно. Морнэмир никогда не беспокоиться. Ему ведь всегда… все равно? По крайней мере, так все и выглядело. Всегда. До сих пор — да.
Но следующий его вопрос обескураживает Леголаса еще больше:
— Что с запястьем? — Морнэмир рассеянным взглядом проходится по нему, не смотрит прямо в глаза, как делает обычно.
— Простите? — эльф быстро моргает, думая, что слышался.
— Леголас, когда я задаю вопрос, я ожидаю услышать на него внятный ответ, что непонятного? Итак, я спросил: что с запястьем?
— Ничего важного, уверяю вас, — неуверенно произносит Леголас, разглядывая носки сапог. Эру ради, что сейчас происходит? — Просто неправильно поставил блок на тренировке и вот…
— Опять?
— Что?
Морнэмир кривит губы, нервно выстукивая пальцами такт.
— В который раз я вижу последствия твоих «неправильных блоков». Всегда только на этой руке, всегда только запястье и всегда только таким образом. Что именно не так?
Леголас молчит несколько секунд, кусая губы. Что именно не так? Хотел бы он сам понять наконец…
— Я не знаю, — наконец тихо выдыхает он, стискивая кулаки.
— Не мямли, Леголас, сколько раз можно повторять?
Морнэмир презрительно щурится, но Леголас все еще не может не заметить изо всех сил скрываемою тень смятения на его лице. Что-то определенно произошло. И что-то очень важное.
— Я. Не. Знаю. — Четко печатает он, чтобы спустя мгновение увидеть, как наставник скривится еще сильнее, фыркая емкое:
— Бред.
Леголас на миг замирает, широко распахивая глаза. Валар, он ожидал чего угодно, — правда, чего угодно, — но не этого. Потому что… чего?!
— Почему? — растерянно спрашивает он.
— В стойку, дорогуша. Попробуешь на мне.
Морнэмир ухмыляется, глядя на посеревшее лицо ученика.
А Леголас… Леголас, кажется, больше вообще ничего не понимает. «Попробуешь на мне»? Он что, серьезно?.. Нет, быть не может.
— Я жду, Леголас, — недовольно повторяет мужчина, медленным шагом подходя все ближе.
Это случается мгновенно, Леголас не успевает ничего понять, как тело само реагирует, уклоняясь от резкого выпада.
Повернуться, отскочить, упасть, перекатываясь на земле в бок, вновь подняться, предпринимая неловкую попытку нападения, что, впрочем, оканчивается безуспешно.
Леголасу нужно лишь несколько секунд, чтобы понять — все это бесполезно, Морнэмира ему не победить никогда; даже на то, чтобы выстоять против него хоть пару минут надеяться нельзя.
Шаг назад, вправо, присесть, уклониться, — все в точности как в танцах, сказал бы случайный наблюдатель. Но Леголас, к сожалению, танцы искренне ненавидел, а столь любимый отцом вальс и вовсе на дух не переносил.
Морнэмир ухмыляется, делая плавный шаг назад. Раз, два, три… Леголас в последнее мгновение заслоняет лицо руками, инстинктивно ставя руки в блок. Но удара не следует.
— Достаточно.
Леголас облегченно выдыхает, отстраняясь. Это было… быстро. Едва ли прошло две минуты. Но, кажется, и этого хватило, чтобы показать свои умения с худшей стороны.
— Не кори себя, — неожиданно произносит Морнэмир, в который раз в точности угадывая его мысли. Наставник больше не хмурится, но особенно счастливым все же не выглядит. — Похоже, рукопашный бой это просто немного не твое.
— Нет, помолчи, — взмахивает он рукой, заметив, как Леголас открывает было рот, пытаясь что-то сказать. — Это нормально, Леголас. Нельзя быть лучшим во всем. Ты можешь быть талантлив в одном и абсолютно бездарен в другом, так случается, ничего не обычного.
— У тебя есть определенные… задатки и к рукопашному бою, но постараться придется чуть больше обычного, прежде чем добиться реальных успехов.
Леголас быстро кивает, не дожидаясь прямого приказа. Ну разумеется, он будет стараться, вырабатывать каждое проклятое движение до идеала. Талант, в конце концов, далеко не всегда играет самую важную роль.
И он докажет, Моргот возьми, что каким бы бездарным не был, лучшим станет все равно. В любом случае, сколько бы усилий не пришлось приложить. Это уже принципы.
Морнэмир отрешенно качает головой, окидывая его долгим взглядом, и наконец продолжает говорить, сцепив пальцы:
— Проблема же твоего неудачного блока довольно необычна. Тут имеет место быть обыкновенная ошибка, ты неправильно выворачиваешь руку; но здесь еще и нечто подсознательное. Но ведущая у тебя правая, выставляешь же ты блок левой рукой, и абсолютно рефлекторно.
— А рефлексы у тебя, к сожалению, до сих пор не отточены настолько хорошо, и значит сам блок оставляет желать лучшего. И я никак не могу понять, что с тобой происходит, в чем проблема? Почему ты действуешь лишь на инстинктах, забывая о полученных навыках?
Леголас невольно опускает голову, чувствуя неясный укол вины. Морнэмир был прав, он всегда был прав и во всем; Леголас даже не понимал толком, в чем именно провинился.
Наставник не кричал, не злился, не сверкал глазами, лишь говорил непривычно спокойным голосом, скользя по нему рассеянным, чуть усталым взглядом. И Леголас совершенно не понимал, как должен реагировать на это.
Нет, не то чтобы у них были настолько напряженные отношения, но все же… Морнэмир был хорошим наставником, прекраснейшим, лучшего и желать нельзя. Жестким, требовательным, временами пугающе жестоким, но хорошим.
Ему было что сказать, чему научить, и он знал, как лучше и правильнее это сделать. Цель оправдывает средства, а целью Леголаса сейчас было лишь научиться. Просто научиться всему, что наставник мог ему дать; методы же не особо волновали.
Морнэмир качает головой, так и не дождавшись ответа, и хмурится, бросая взгляд на появившееся на горизонте солнце.
— Леголас, — отрешенно начинает он, облизывая губы. — Я буду занят несколько дней, во дворце происходит кое-что неладное, требующее моего внимания. Ты… Сейчас лучше посети лекарей, не ходи на сегодняшние занятия; я предупрежу Вэона и Анкалимэ. Отдохни, хорошо? Совсем скоро тебе понадобятся все твои силы, и мне крайне не хотелось бы потерять ученика.
Леголас быстро моргает и неловко улыбается, во второй раз за утро думая, будто ослышался. Отдохнуть? Из уст наставника, постоянно говорящего про необходимость непрерывных тренировок, это звучало едва ли естественнее, чем если бы тот вдруг заявил, что решил заняться рукоделием.
— Мы поняли друг друга? — сухо осведомляется эльф, окидывая ученика долгим взглядом, будто пытаясь отыскать там нечто ему одному ведомое.
— Разумеется, учитель, — отзывается Леголас, неуверенно кивая. И к чему же, Моргот возьми, он должен быть готов?..
Что такое ждет его, что предстоит сделать, раз наставник опускается до таких мер? Маловероятно, что это будет нечто особенно приятное. Надо бы найти Тирона и рассказать ему, может, что дельное придумает…
***
Леголас скидывает сапоги, прыгая на одной ноге в тщетной попытке удержать равновесие, и с наслаждением прикрывает глаза, чувствуя сочную высокую траву под ступнями.
Тирон, сидящий на самом берегу у задорно журчащего ручейка, насмешливо фыркает, закатывая глаза, и, кажется, хочет по своему обыкновению съязвить какую-то едкую глупость, но отчего-то ничего не произносит. Леголас, не то чтобы очень этим огорченный, плюхается на землю рядом с ним, опуская ноги в воду и расслабленно выдыхая.
Валар, давно же ему не было так хорошо… Нет нужды спешить куда-либо, не нужно волноваться, беспокоиться обо всем подряд, судорожно выстраивая в уме цепочку дел. Можно просто сидеть вот так, ни о чем не думая. Просто отдохнуть, чего не делал уже слишком давно.
Он закрывает глаза, с головой окунаясь в ласковые объятия тьма разума.
Слушай то, что никто не слышит, чувствуй то, чего не существует, увидь то, что, что скрыто от взора.
Прохладная пронзительно-прозрачная вода обжигает разгоряченную кожу, принося долгожданное облегчение, успокаивает напряженные мышцы. Где-то невдалеке жужжат пчелы — наверняка беспокойно кружась над дикой яблоней, что всегда зацветает позже остальных.
На языке тут же появляется кислый привкус маленьких зеленых яблок, что уже какое лето подряд они с Тироном срывали с того дерева, и ели, кривясь и фыркая. Наверное, это и было счастьем. Его кислым-горьким счастьем с доброй горстью боли и резким ароматом неспелой ежевики, пачкающей пальцы и въедающейся под самую кожу.
Да, это было счастье длинною в долгих сорок три года, которое он бы никогда не согласился променять на степенную вечность в белоснежных залах дворца, склоняя глаголы на одном из тысячи мертвых языков, да заучивая правила правильного поведения для принцев.
И пусть поначалу было сложно привыкнуть ко всему этому — к тому, что теперь ты лишь один из сотен, тысяч других точно таких же эльфов, к жесткой постели в казармах, подъемам задолго до рассвета и тренировкам до полного изнеможения, когда кажется, что еще совсем немного и ты не выдержишь; что еще одно движение станет и последним.
Трудно свыкнуться с тем, что жизнь в одно мгновение поменяла свое направление, фигуры на шахматной доске совершили рокировку, зеркально меняя прежнее положения дел.
Нельзя в миг забыть о роскоши и привилегиях, с которыми тебя тебя растили с самого детства. Но смириться и принять — вполне, что Леголас, так уж сложилось, и сделал.
Прошлое ведь можно похоронить в дальних уголках памяти, перечеркивая новыми воспоминания — в сто крат болезненней, но слаще.
Он жил и жил полной жизнью, горькой, сложной, столь непривычной, но такой яркой, красочно-сочной. Настоящей. И одно это дорогого стоило.
Лучше погибнуть в бурном море, чем жить в затхлом болоте, — так сказала ему однажды наставница, на вопрос о том, правдивы ли слухи, что в былые времена своих странствий обошла весь мир от Железных холмов до самих Серебристых гавань.
Леголас слабо улыбается.
Госпожа Куэ была гением, лучшей наставницей, которую только можно было желать и он до сих пор не был готов отпустить ее, смириться с тем, что она ушла. И больше не вернется. А Леголас лишь надеялся, что когда-нибудь настанет тот день, когда они встретятся. Пусть даже в последний раз.
У принца никогда не бывает недостатка в законных причинах для нарушения своих обещаний. У принца — да. Леголас же лишь хотел стать кем-то чуть большим чем, просто принцем; возможно кем-то, кто обещание бы исполнил в любом случае, не имя возможности оправдаться.
Гораздо проще сделать что-то зная, что просто обязан совершить это, и выбора нет. В ином случае — всегда найдется несколько убедительных отговорок.
Тирон рядом громко вздыхает, и Леголас приоткрывает глаз, чуть морщась. Хотелось вновь вернуться в полутемный, спокойный мирок в собственных мыслях, потеряться в их бурном потоке, разобрать наконец по полочкам все случившееся, понять, осмыслить.
Но, очевидно, его товарищ подобных планов не одобрял. «И он нервничает», — с недовольством отмечает Леголас, мельком взглянув на взволнованное лицо. И что за день такой?..
— Чего у тебя случилось? — лениво спрашивает он, нарушая долгое молчание и давая понять Тирону, что наконец готов говорить.
— Будто ты сам не слышал последние новости, — живо отзывается друг, рассеянно накручивая на палец кудрявый рыжий локон, как всегда делает, когда сильно переживает.
— Просвети меня, — обреченно вздыхает Леголас.
Их отношения с Тироном были… странными. Леголас все еще не совсем понимал, может ли называть того другом в полном смысле этого слова. С Тироном были спокойно, легко; он был настолько светлым и воздушным, что иначе быть попросту не могло.
Тирон без труда вливался в компанию, за пару мгновений обзаводясь новыми знакомыми, громко шутил и заливисто хохотал, не чураясь весьма прямо порой высказывать все, что думает. Он никогда не лгал — и Леголас действительно ценил его за это.
А еще Тирон оказался талантливейшим мечником, твердо занимая одну из ведущих первых позиций; мастерски умел подкрадываться, частенько пугая Леголаса до дрожи своими внезапными появлениями из неоткуда, и обладал такой редчайшей способностью, как умение услышать.
Они понимали друг друга без слов — Тирон слышал все то, что Леголас никогда бы не произнес в слух, Леголас краем глаза замечал то, что тот скрывал за маской легкомысленной веселости.
Им было удобно вместе, приятно, попросту спокойно. Тирон был едва ли не единственным, с кем можно было просто молчать — так, как сейчас.
Ну или почти как сейчас, потому что Тирон рано или поздно не выдерживал, начиная заполнять тишину ненавязчивой болтовней о всякой ерунде.
Друг, — Леголас продолжал называть его так, пусть и не был до конца уверен, что это правильное название для их диковинных отношений, — возбужденно улыбается и говорит наконец:
— Ты представляешь, принц-то пропал!
Леголас замирает, просто глядя в взволнованное лицо Тирона, моля Валар, чтобы оказалось, что ему просто послышалось. Сорок три года прошло, почему же теперь?..
— Что? — тихо переспрашивает он, из последних сил пытаясь придать лицу равнодушное выражение.
— Говорят, что принц пропал. Король поднял на уши двор и бросил на поиски едва ли не всю армию. Наверняка, он в ярости сейчас… — Тирон кивает своим мыслям, задумчиво прикусывая губу. — Хотел бы я знать, что этому Высочеству не угодило, право слово…
Леголас чувствует, как кровь отливает от лица. Из всей речи друга, он услышал лишь «в ярости». О, нет, не в ярости. Отец в настоящем бешенстве.
А значит сделает буквально все, чтобы вернуть его домой, во дворец.
Наверное, ему следовало бы испугаться или хотя бы напрячься, уже начиная высчитывать пути отступления, понять, что делать — сразу сдаться и вернуться к отцу побитым щенком, признавая свою ошибку, или продолжать скрываться до последнего.
Но Леголас лишь слабо улыбнулся, чувствуя, как с души сваливается огромный груз — отец не забыл его, он помнит и ищет. Ему не плевать.
***
Конь под ним тяжело дышит — они скачут галопом уже несколько часов, не останавливаясь ни на мгновение, и это слишком даже выносливых роханских лошадей. Но Трандуил не обращает на это ни малейшего внимания, лишь ниже припадая к холке, и нашептывая на ухо коню старинный заговор, умоляя бежать еще быстрее.
Они должны успеть, он должен успеть, иначе… Иначе след вновь пропадет, и он потеряет Леголаса. Снова.
На заре ему донесли, что ходит слух, будто принца видели на западной границе Эрин Гален, в одном из маленьких поселений на окраине. И одного этого было достаточно, чтобы тут же вскочить на ближайшего коня и сорваться с места.
Ветер свистит в ушах, развевая волосы. Отдельные пряди больно хлещут по лицу, лезут в глаза, но Трандуил лишь раздраженно фыркает, встряхивая головой.
Спустя мгновение с ним поравнялась Эйлинель на своей серой кобыле в яблоках. Толстые золотые косы на миг вспыхивают огнем в лучах полуденного солнца, Трандуилу кажется, будто они на мгновение встречаются взглядами. В мутных от страха глазах девушки читается твердая уверенность, и это на секунду успокаивает его, облегчая тяжелый груз на плечах.
Разумеется, Эйлинель не могла не приехать сразу же, как узнала о произошедшем. И Трандуил был благодарен ей за это, правда благодарен. Хотя бы просто за то, что была рядом, что действительно волновалась, и что, наверное, все же оказалась чуть лучше, чем он думал раньше.
Гончие псы где-то незримо далеко, в самом начале основной процессии, заходятся громким лаем, и Трандуила мутит от того, как громко стучат их сердца.
Все чувства были на пределе, а он, к своему стыду, не мог их контролировать, только не сейчас. Он слышал слишком громко, видел слишком ярко, чувствовал слишком сильно. Это было слишком, даже по эльфийским меркам.
Долго он так не продержится — свалится с сильнейшим истощением, Трандуил знал это. Ровно, как и то, что вновь упустить след сына он не мог.
Внутри бушевала буря, ломая тонкие стенки, выставленные им давным давно, еще в проклятый день битвы Последнего Союза. Выставленные, чтобы сдержать то темное, что жило в нем, выжигая изнутри. Эллериан единственная могла усмирить его; одного же взгляда Леголаса было достаточно, чтобы привести в чувство.
Он не мог позволить себе потерять еще и сына, просто не мог, Моргот раздери. Леголас был всем — плотью от его плоти, кровью от его крови, его прошлым, настоящим и будущим, просто всей его жизнью.
И Трандуил боялся. До ужаса, до дрожи в руках и белой пелены пред глазами боялся вновь потерять сына. Как тогда, безумно давно, в полыхающей огнем башне, в дождливую ночь, несколько лет спустя, когда в дерево ударила молния, опять вызывая пламя.
Или в тот светлый осенний день, когда закатились светло-голубые глаза и Эллериан покинула его, оставив с новорожденным сыном на руках и жгучей болью в том месте, где должно было быть сердце.
Ему было страшно и сейчас. Потому что Леголас пропал, не сказав ни слова, не дав ни намека; потому что его больное старое сердце билось в груди слишком быстро, предвещая неладное; потому что перед глазами вновь и вновь вставали картины сломанного, окровавленного тела и стеклянных голубых глаз.
Потому что Трандуил просто слишком сильно любил своего сына, как никогда не любил никого за всю свою жизнь. И потерять Леголаса он был не готов.
Это стало бы концом, концом всего. Его концом.
— Ava linna,* — тихо шепчет он, осторожно поглаживая коня по шее. — Стой, стой...
Они наконец прибыли.
Трандуил соскальзывает с лошади, осторожно опускаясь на носки, и выпрямляется, оглядываясь вокруг.
Самое обычное поселение — невдалеке играют дети, оттуда то и дело раздаются взрывы смеха; горстка маленьких домиков расположена чуть дальше, на небольшом холме.
По обе стороны от него бушевали заросли трав и цветов, над которыми поднимался неумолчный гул насекомых. В воздухе отчетливо пахло алиссумами.
«Это красивое место для смерти», — проносится молнией мысль, но Трандуил отмахивается от нее, силясь прогнать темные образы воображения.
Он замирает, прислушиваясь к себе — не появится ли в груди свербящее чувство, всегда возникающее, когда по близости находился кто-то из родных. Но нет, ничего.
— Милорд, — эльф возникает перед ним словно из неоткуда, тут же склоняясь в учтивом поклоне. — Простите. Мы искали везде, но Его Высочества нет здесь.
И Трандуил лишь криво улыбается, чувствуя, как внутри что-то с тихим хрустом ломается. Вновь.
***
Просыпается Леголас впервые за долгое время не по собственной, уже давно выработанной привычке, а из-за пронзительно-громкого звука.
С тихим стоном он закрывает голову подушкой и переворачивается на другой бок, чтобы, спустя несколько мгновений, скривившись, подняться, оглядывая в поисках источника шума.
Им внезапно оказывается донельзя недовольный Вэон с кислой миной на лице и жутковатым подобием горна, который, похоже, и был причиной столь внезапного пробуждения.
Тирон, на койке рядом, раздраженно сопит, показывая на свет лишь взъерошенный огненный шар волос да кончик носа.
— Подъем, — не особенно счастливо выдает Вэон, критическим взглядом окидывая нестройные ряды сонных эльфов. — На построение, быстро. У нас тут начальство подъехало, все должно быть в лучшем виде.
— Изверг, — сквозь зубы шипит Тирон, почесывая за ухом. — И так вчера на два часа дольше положенного мучал, так еще и сейчас...
— Успокойся и смирись, — раздраженно выдыхает Леголас, проводя рукой по волосам, в тщетной попытке придать им более менее приличный вид. И Эру ради, что за начальство и почему ему обязательно появится так рано?
Сапоги нашлись спустя долгие несколько секунд в углу, возле бадьи, как всегда наполненной родниковой водой. Как они там оказались, Леголас понятия не имел, да и, честно говоря, это было последнее, что его сейчас волновало.
Наручи, хвала Валар, оказались на том же месте, где он оставил их вчера, кинжал привычно лег в ножны, колчан за спину, клинки в перевязку.
В конце концов, Леголас даже умудрился заплести некое подобие косичек на висках, то и дело зевая, и, наконец, схватив Тирона за рукав, выбрался из казарм, подставляя лицо холодному утреннему ветру.
Оглянувшись и убедившись, что друг не сопротивляясь следует за ним, Леголас медленно последовал за группками других собратьев по несчастью, постепенно стекающихся к главному полигону и выстраивающихся там в ровные ряды.
Леголас со вздохом направился к своему привычному месту, не забывая о том, чтобы тянуть за собою все еще не проснувшегося толком товарища. Тирон что-то бурчал себе под нос, отмахиваясь от несуществующих мух и жалобно вздыхая, но попыток сбежать обратно в теплую постель не предпринимал.
Спустя пару секунд это закончилось, все наконец собрались, занимая положенные места, и принимая или пытаясь принять достойный вид, насколько это вообще было возможно.
Вэон быстрым шагом прошел мимо них, даже не оглянувшись; невесть откуда взялся Морнэмир, бросив на ученика хмурый взгляд, и, быстро кивнув, скрылся в том же направлении, подталкиваемый Анкалимэ.
А после началось это.
Цокот копыт, лай гончих, трубы глашатаев, зеленые знамена с вышитым золотом гербами, начищенные доспехи, сверкающие камни...
Трудно было не догадаться, что происходит, и еще труднее — кто возглавляет эту молчаливую процессию.
Леголасу стало дурно. Нет, не может быть, чтобы так скоро... Совпадение, чудовищная случайность, но все же истина.
Внутри все сжимается, покрываясь ледяной коркой страха, и в то же время сердце в груди предательски стучит в ожидании... Его разрывает на части от желания закричать, привлечь на себя внимание и молчать, затаиться и лишь молиться Валар, умоляя спрятать, сокрыть от родных глаз.
И то, и другое было бы правильно; с какой-то стороны — да. Но все же Леголас не решается, кусая губы и опуская голову все ниже, позволив волосам упасть на лицо, скрывая то.
А цокот все ближе, с грохотом стучит сердце в ушах...
Раз, два, три — слышны тихие шаги, он соскочил с лошади.
Четыре, пять, шесть — грохочет сердце в висках, он идет медленно, печатая шаг.
Семь, восемь, девять, — все ближе и ближе, пропускает сердце один удар. Ноющая боль в груди, а на периферии лишь бьется, сверкает осознание...
Десять, — шаги замолкают. Малахитовые глаза распахиваются в изумлении, он стоит напротив, жадно впиваясь взглядом в лицо, невольно тянет руку вперед и тут же отдергивает пальцы, словно обжегшись.
Тишина. Лишь гулкий шепот:
— Проклятый мальчишка...
Конец.