Но конец лжи еще не означает начала правды.
© Фредерик Бегбедер
— Проклятый мальчишка...
Леголас прикусывает губу, чувствуя, как внутри завязывается узел. Отец напротив как-то устало выдыхает и горбится, опуская плечи, будто враз постарев на несколько столетий.
— Валар, ты... — Трандуил начинает было говорить, но осекается на полуслове и закрывает руками лицо.
Ему уже просто плевать на то, сколько вокруг них удивленных, непонимающих взглядов, случайных свидетелей момента его слабости, просто плевать на последствия, на слухи, что непременно появятся позже; сейчас весь его мир сузился до бледного и растерянного лица сына; все остальное же будет потом, после.
— Ты хоть представляешь, что натворил? — тихо спрашивает Трандуил, с изумлением отмечая, что отчего-то все чувства, бушующие в нем, до сих пор внезапно пропали, оставляя место лишь тяжелой, удушающей усталости. — Ты вообще понимаешь... Эру...
Он закрывает рот рукой, с трудом подавляя рвущийся из груди хохот.
Леголас молчит, кусая губы, не решаясь произнести ни слова, лишь упрямо глядя отцу прямо в глаза.
И Трандуил кривится, замечая, насколько тот изменился. Его Леголас никогда не смотрел так — решительно, твердо, жестко, будто загнанный зверь. Да что там, его Леголас никогда бы не сбежал из дворца, не ослушался бы его, не скрывался бы столько лет.
Но, кажется, его маленького, послушного во всем Леголаса больше не существовало. Ему на смену пришел такой незнакомый ему мальчишка, глядящий волком, будто на врага, совершенно другой. Словно и не родной больше.
Трандуил морщится, подавляя внезапную дрожь в пальцах. Отчего-то хочется закричать, ударить, отвешивая громкую пощечину, сделать хоть что-нибудь, чтобы заставить Леголаса заговорить, а не стоять каменной статуей.
Хочется обнять, прижать к груди, вслушиваясь в мерное биение сердца и не отпускать больше никогда. Но, кажется, нельзя. Теперь — нет.
— Я не уйду, — внезапно сухо произносит Леголас, разрушая звенящую тишину, и Трандуил вздрагивает, будто от удара. — Вы не заставите.
Внутри сама собой появляется волна гнева, ярости в первозданном ее виде. «Не уйду, не заставите»? Ах, так его дорогой отпрыск решил поиграть по-взрослому, характер проявить?
Сорок три морготовых года проведенных в поисках, лихорадочных шагах наощупь в кромешной тьме, безумии собственного одиночества, в проклятом вечном кошмаре наяву, конца которому не было, чтобы теперь, этот эгоистичный, глупый мальчишка смел заявить, что он, дескать, не желает возвращаться?!
Трандуил делает шаг вперед, подходя почти вплотную. Сжать узкую, покрытую непривычными мозолями ладонь сына в собственной руке, не позволяя вырываться, все еще отвратительно просто.
— Ошибаешься, — шипит он сквозь зубы, со странным удовольствием замечая вспыхнувший гневный огонь в глубине синих глаз Леголаса. — Стража! Взять его. — Гвардейцы неуверенно застывают на местах, не решаясь выполнить приказ. — Исполнять!
— Но милорд, это ведь...
Воин растерянно хмурится, переводя взгляд с короля на яростно сверкающего глазами принца, надеясь, что ослышался. Схватить принца?
Принца, из-за которого последние сорок три года прошли в непрестанных поисках, принца, за одно лишь слово которого король был готов убить любого, принца, единственного и любимого сына их владыки, которому прощалось все?
Принца, не сделавшего ничего дурного за всю свою жизнь, милосердное, светлое дитя, с живым интересом и широко раскрытыми глазами слушавшего все рассказы гвардейцев и просившего рассказать больше о драконах и храбрых рыцарях? Этого принца?
— Я сказал взять его, — цедит Трандуил, срываясь на хриплый крик. — Заприте в темнице, свяжите, закуйте в кандалы... Валар, сделайте все, что угодно, но не дайте ему сбежать!
— Как прикажете, мой король, — обреченно произносит страж, бросая быстрый взгляд в сторону гордо выпрямившегося Леголаса, которого, казалось, ничуть не волновало происходящее.
Трандуил выдыхает, на миг прикрывая глаза. Так будет лучше, правильнее. Леголас снова будет дома, в безопасности и под защитой, и все вновь наладиться, станет, как прежде...
Нужно только донести его глупому, запутавшемуся ребенку о том, как правильно и неправильно поступать в некоторых ситуациях. Отец ведь знает, что хорошо для его дитя. Родители ведь всегда знают лучше, не так ли?
***
Леголас рвано выдыхает, откидываясь назад. Ледяная стена обжигает кожу сквозь тонкую ткань потертой туники.
Запястья, крепко стянутые веревкой, гудят тупой, ноющей болью, не слишком сильной, чтобы по-настоящему обращать на это внимания, но достаточной для того, чтобы не дать забыть о том, где он и что сейчас происходит.
Заперт в темнице Его Величества, как какой-то преступник, подумать только... Кривая улыбка искажает губы, и он давится хриплый смешком.
Но перед глазами встает обескураженное лицо Тирона, расширенные от удивления глаза наставника, в глубине которых ярким огнем вспыхнула чистая, ничем не прикрытая ярость, и он отчаянно трясет головой, в тщетной попытке прогнать прочь воспоминания. Как на зло в разуме молнией проносится мысль о том, как же сильно его наставник терпеть не мог ложь.
Это был конец всему — Леголас осознавал это кристально ясно, не было даже смысла пытаться отрицать. Морнэмир обозначил свою позицию еще в самом начале — он будет честен только до тех пор, пока Леголас отвечает ему тем же. Никакой лжи, никакого изворачивания и попыток обмануть, провести. Иначе — конец.
Тирон же... Тирон доверял ему, по-настоящему доверял, что в сто крат хуже. Разбить, рассечь разом всю ту тонкую, звенящую паутинку нитей, с величайшим трудом связанную меж ними было неожиданно больно. Тирон верил ему, чисто, всей душою, не допуская мысли о том, что друг может солгать хоть в одном слове.
И Леголас, уж так сложилось, позволил себе такую глупость, как верить ему, привязавшись, пожалуй, гораздо сильнее, чем следовало бы. И отчего-то совершенно о том не жалел.
С тихим вздохом он выпрямляется, неловко меняя позу, и прикрывает глаза. На плечи наваливается уже давно привычная усталость, придавливая к земле все ниже. Наверное, сказывалось ежедневное напряжение и постоянная занятость хоть чем-то.
Как ни стыдно признавать, он с охотой брался за любое занятиe, изматывая себя каждый день до изнеможения. И все для того, чтобы забыться, отвлечься, не позволяя темным мыслям прокрасться в разум.
Не дать собственному сожалению и страху перехватить контроль, чтобы после совершить наконец то, что было бы действительно правильно — оборвать порочный круг лжи, созданный им собственноручно, вернуться и на коленях вымолить у отца прощение за глупейшую выходку, как должен был сделать еще в самом начале.
Что ж, по крайней мере, теперь ему терять больше нечего, истина вновь показалась на свет, все вернулось на круги своя, пусть и ударив по ним всем вдвойне.
За проступки необходимо платить — до чего красивые, правильные слова, что так часто любят повторять старшие, делая вид, будто они по-настоящему понимают смысл.
Леголас слышал это не раз и не два, думая, что тоже понимает. Вот только, как оказалось, ничего он не понимал.
Он знал, что отец будет зол, когда правда раскроется, да что там зол, он наверняка был бы в бешенстве. Накричал бы, запер в покоях, а после они бы поговорили и все вновь стало бы как прежде. Но к таким последствиям Леголас готов не был.
Это ведь был его отец, жестокий и безжалостный, никогда не прощающий ошибок кому угодно, но не ему. Правда же?..
Леголас прикусывает губу, сжимая пальцы в кулаки. Ногти неприятно царапают кожу, и это на мгновение позволяет отвлечься.
Но внезапно в невдалеке раздаются тихие шаги, и он напрягается, без труда слыша, как поворачивается ключ в замке.
Пронзительно яркий свет факела больно ударяет в глаза, и Леголас морщится, быстро моргая, но тут же замирает — на пороге стоит отец, сложив руки за спиной и будто бы глядя сквозь него пустыми глазами.
— Леголас, — собственное имя, произнесенные сухим, бесцветным голосом звучит до странного непривычно из отцовского рта, и юноша невольно вздрагивает, лихорадочно облизывая пересохшие губы.
— Ваше Величество, — тихим, чуть хриплым от волнения тоном отвечает он и, не выдержав, опускает глаза. А после, помедлив, неуверенно добавляет: — Adar.
Отец кривится, будто от резкой вспышки головной боли, и на мгновение прикрывает глаза, словно собираясь с мыслями.
— О чем ты только думал? — устало спрашивает он наконец, с деланым интересом разглядывая каменную кладку стен. Сил злиться больше просто нет. Да и бесполезно это, по всей видимости; лишь только навредит, ухудшая и без того отвратительное положение дел.
Леголас в ответ лишь молчит, кусая губы — не знает, что такого должен был бы сказать; каждое оправдание, до того вертевшееся в голове теперь кажется ничтожно жалким, недостойным.
Трандуил морщит нос и рассеянно проводит рукой по волосам, как делает всегда в моменты крайнего раздражения или неловкости.
— Ты разочаровал меня, Ion nin, — отрешенно выдыхает он, с мимолетным удовлетворением заметив быструю вспышку боли и непонимания на лице сына. Так-то лучше. — Сбежал, солгал можно сказать; даже предал. Скрывался, лгал долгие годы напролет о своем прошлом и истинном происхождении. Бьюсь об заклад, твои новые товарищи были чрезвычайно рады узнать, наконец, правду.
Каждое слово сочится ничем не прикрытым ядом, даже тихой, подавленной злостью, и Леголас прикусывает обратную сторону щеки, с трудом сдерживаясь оттого, чтобы вспылить.
Отец поджимает губы и, окинув его долгим взглядом, разворачивается, чтобы лишь у самой решетки бросить холодное:
— Вы действительно разочаровали меня, принц; предали то безграничное доверие, что я вам оказывал, повели себя подобно вздорному, эгоистичному дитя, недостойно своего титула и имени. Пока что я не знаю точно, как поступлю... Скажу лишь, что позже я сделаю вам определенное... предложение, исход его обозначит вашу дальнейшую судьбу.
Замок гулко щелкает, и Леголас вновь остается в одиночестве. Прокушеная губа глухо зудит, но он лишь криво улыбается, пряча лицо в ладонях.
«Разочаровал», — звоном отдается в голове, болью стучит в висках, проплывает пестрой вязью букв пред глазами.
Разочаровал тем, что всего лишь хотел доказать, что способен на что-то большее сам, без чей либо помощи или поблажек, что сам из себя что-то да представляет. Да, он повел себя по-детски, чересчур легкомысленно, но все же...
Право слово, лучше бы отец вновь кричал, угрожал, делал хоть что-то, но не смотрел вот так, будто Леголас в одно мгновение стал никем более чем безвестным, никому не интересным мальчишкой, от которого и не ждали ничего; не говорил сухими, бесцветными, нарочито официальными фразами.
Это было больно. В сто крат больнее, чем он представлял себе, чем мог бы перенести. Справедливо, да, разумеется, но маленький ребенок внутри отчего-то противился, размазывая рукавом слезы по лицу. Это ведь его ada, который никогда не причинил бы ему вреда или боли, так же?
Отец ведь любит его и обязательно простит, что бы не случилось, они ведь могут просто поговорить и все решится, снова станет как раньше, правда же?
А если все же нет? Больше — нет?
***
Леголас неуверенно застывает у двери из темного дерева, не решаясь стучать. Стражник, стоящий в молчании за спиной, сопроводивший его из камеры до на его памяти всегда пустующего зала в заброшенном крыле дворца, никак это не комментирует.
И пусть лицо скрыто за забралом, Леголас отчего-то уверен в том, что его немой страж раздражен подобной медлительностью. Но заставить себя постучать, наконец, принц не может, руки будто враз налились свинцом и поднять их выше его сил.
Почему отец вдруг захотел встретиться, почему здесь, почему так? Не касается ли это тех его странных слов о предложении? Неведомо каким образом Леголас знал, что — да, напрямую. Но вот что за предложение? И, что важнее, какова будет цена, чем обернется оно?
У отца в руках сейчас слишком много рычагов давления, он без труда сможет заставить сына совершить что угодно, лишь немного надавив. И Леголас предельно ясно понимал, что эти козыри он вручил королю собственноручно.
Питать розово-голубые мечты на то, что Его Величество никак не воспользуется сложившейся ситуацией, выжимая для себя как можно больше выгоды было бы попросту глупо; Леголас до боли хорошо знал, что его отец всегда остается в первую очередь королем и политиком, надеяться же в этот миг на проявление отцовского милосердия — бесполезно.
Отец зол, где-то в глубине души, в самых потемках, все еще зол, — принц слишком хорошо помнил его характер и присущую отцу злопамятность и мстительность, чтобы не быть в том уверенным, — а значит попытается причинить в ответ как можно больше боли, заставляя сожалеть о содеянном.
И хотел бы Леголас сказать, что он уже пожалел; вот только беда — он все еще твердо думал, будто поступил правильно. И видит Эру, предоставь ему кто выбор, он сделал бы так еще раз, а затем и еще. Эти десятилетия были лучшими в его жизни; вкус свободы, до селе неведомой, опьянял и, раз вкусив его, Леголас знал, что больше остановиться не сможет.
Кто в здравом уме променял бы вольную жизнь, полную чистейшего азарта и риска, когда один день не похож на другой и никогда не знаешь, что будет завтра, как повернется судьба через пару часов, на степенное, загнанное в строгие рамки правил этикета и традиций существование в сияющих дворцовых палатах?
Выбор был слишком прост и однозначен, и Леголас не жалел ни об одной секунде, проведенной вдали от родного дома; сожалея лишь о той лжи, омрачавшей светлые дни все это время.
То был опыт и опыт по-настоящему бесценный, променять который Леголас не согласился никогда, ни на какие сокровища.
В голове внезапно вспыхивает вопрос: «Встретились ли бы они с Тироном, знай тот всю правду с самого начала? С Морнэмиром?». Нет, скорее всего нет...
Наставник резко, порой даже слишком резко, отзывался об отце, и Леголасу хватило нескольких лет, чтобы понять его презрительно-холодное отношение ко всему двору как таковому; а Тирон... Тирон же был простым сыном гвардейца и летописца.
О, он часто рассказывал о своей семье: рыжеволосой, смешливой матушке, посвятившей всю свою жизнь стихосложению, строгому отцу, возвращавшегося с границ домой все реже и реже, и младшей сестре, до безумия сильно любящей яблоки, по которой скучал сильнее всего.
У Тирона была хорошая семья, пара темных секретов и громкий заливистый смех. Тирон был понятным, простым, Леголас читал его как раскрытую книгу — за несколько лет он узнал о товарище все: как тот любил заплетать косы, что тайно от отца и матери научился играть на флейте, почему так искусен в фехтовании.
Понять же причину его ухода было до ужаса легко — Тирон боялся потерять отца, боялся, что в один день тот попросту не вернется домой. А потому решил сделать все возможное, чтобы в один день встать с ним рядом. И, возможно, только самую капельку, заставить равнодушного, отстраненного родителя гордиться сыном.
Леголас опускает глаза, глубоко вдыхая. Стражник за спиной ненатурально кашляет, будто желая поторопить его, но отчего-то не смея заговорить.
И, зажмурившись, он про себя считает до десяти и обратно, прежде чем занести руку и наконец робко постучать.
— Проходи! — раздается приглушенный возглас из-за двери, и Леголас, стиснув пальцы в кулаки, осторожно надавливает на ручки, поворачивая ее до конца.
Гвардеец за спиной куда-то внезапно пропадает.
***
В зале пусто, лишь пылинки кружат в пронизанном золотыми солнечными лучами воздухе. А прямо в середине стоит отец, облаченный только в простую светлую тунику и легкие сапоги. Ни короны, ни мантии, Леголас удивленно вскидывает брови — слишком давно он не видел отца таким.
Взглядом он зацепляется за лежащие на полу потертые ножны, а в них два клинка, ничем не отличающихся от тех, которыми Леголас за последние время так привык пользоваться.
Что, Моргот возьми, это может значить?
Отец ловит его взгляд и усмехается, холодно, цинично, так, как прежде улыбался лишь кому питал неприязнь или раздражение. Он нагинается, поднимая ножны с пола и медленным, танцующим шагом подходит к Леголасу, заставляя того невольно отступить назад.
— Я предлагаю вам сделку, принц, — вкрадчиво начинает он, останавливаясь в несколько дюймах от сына. — Поединок. До признания одной из сторон поражения. Победите — что ж, я более не буду препятствовать вашим... бунтарским желаниям; проиграете — подчинитесь мне, не допуская более и мысли о неповиновении. Все ясно?
Леголас чувствует, как кровь стремительно отливает от лица. Поединок? С отцом? Отцом, долгие тысячелетия являющегося лучшим мечником королевства, непревзойденным знатоком ратного дела, одним из искуснейших воинов всего Средиземья?
У него нет и шанса на победу, это заведомо провальная затея; и он знал, что отец прекрасно понимает это. Ровно, как и понимает то, что его сын осознает это не хуже.
Отказаться нельзя, даже спрашивать не стоит — ясно, что отец в таком случае скажет лишь, что попросту запрет его вновь и продержит в неволе до тех пор, пока не добьется желаемого — повиновения. Но всегда оставалась слишком высокая вероятность того, что позже Леголас снова попытается сбежать.
Отец поступает сейчас умно, предлагая сделку, знает ведь, что обещание свое он не посмеет нарушить, смирившись со своим положением и не предпринимая больше попыток побега, а значит и не доставляя лишних хлопот.
— Ваш выбор? — делано заинтересованно спрашивает король, склонив голову на бок, будто и в самом деле заранее не зная ответа. Как бы не так...
Леголас облизывает пересохшие губы, мутным от волнения взглядом впиваясь в высокую фигуру отца. То, что он хотел сделать сейчас будет риском и риском неоправданным; самостоятельно положить голову на плаху — и что за глупость? Но риск опьянял, не оставляя и других вариантов. А Леголас к извечной ярости своей всегда был слишком слаб, чтобы противостоять ему.
— Согласен, — хрипло выдыхает он, осторожно принимая протянутый меч.
Отец довольно улыбается, и Леголасу на миг становится тошно от темных огней, ярко вспыхнувших в его глазах. Валар, он только что позволил себе зайти прямиком в западню, не оставляя и шанса на спасение.
Но стоило ли оно того? Определенно нет. Как, впрочем, и всегда. И когда это его останавливало?
Клинки со звоном скрещиваются, и Леголас невольно отшатывается назад под силой удара. Это будет тяжело. В сто крат тяжелее, чем он когда-либо мог представить. И, кажется, даже возможности победить у него в этот раз не будет.
***
Шаг, поворот, удар. Меч будто бы становится все тяжелее, и вот Леголас уже с трудом поднимает его, принимая всю силу выпада на правую руку.
Глаза отца сверкают яростным азартом, словно тот и позабыл, что сражается против собственного сына; он не щадит, вкладывая в каждый удар всю свою мощь, на которую только был способен.
Он наступает, нанося удар за ударом, без труда парируя неловкие выпады Леголаса.
Рипост, вольт, круазе. Нападение, уклонение, захват.
Меч с протяжным стуком выпадает из ослабевших рук, и Леголас, пошатнувшись, не сумев удержать равновесие, падает.
Он тяжело дышит, огромными от возбуждения глазами глядя на склонившегося над собой отца. Сталь клинка льдом обжигает горло, сердце в груди делает кульбит, и Леголас на мгновение перестает дышать, зачарованно глядя в маслянистые глаза отца напротив.
— Сдаешься? — хрипло выдыхает тот, не скрывая жесткого удовлетворения, застывшего уродливой восковой маской с розоватыми разводами на лице.
Леголас улыбается, безумно радостно, душа в груди надрывный хохот. Пальцы крепко сжимаются вокруг рукоятки меча, последние силы уходят на то, чтобы его поднять.
И вот уже острие прижимается прямо к груди короля, а Леголас сбивчивым полушепотом выдавливает насмешливое:
— Меньше, чем на ничью, не соглашусь.
Глаза отца пораженно распахиваются, и Леголас без труда замечает вспыхнувший гнев в травянистой глубине, смешанный с... гордостью? Иль то была лишь ущемленная гордыня, пыль рухнувших планов?
Он не знает и вряд ли узнает хоть когда-нибудь. Да и не хочет. Зачем?
— Будь по твоему, — шепчет король, криво ухмыляясь. — Будь по твоему, дитя мое...
***
— Значит, он действительно твой сын? — Морнэмир морщится, раздраженно выстукивая такт на столешнице и упорно продолжая избегать взгляда зятя.
Трандуил закатывает глаза, задумчиво смотря на горящий камин. Приход горячо любимого родственника, с которым они не встречались уже больше девяноста лет, был не то чтобы большой неожиданностью...
Впрочем, нет, он как раз таки был неожиданностью, неожиданностью огромнейшей и далеко не самый приятной.
— Был таковым еще с утра, насколько помню, — цедит он сквозь зубы в ответ, понимая, что молчание излишне затянулось, пересекая все границы приличного. — А вы, как меня обрадовали недавно, по случайности умудрились стать его наставником?
Право слово, Трандуил правда пытался не пропустить в голос насмешку, но, Эру, это ведь действительно было в высшей степени занятно.
Морнэмир, тот, кто не особенно любил его с самого начала; тот, кто разорвал все связи с семьей, едва не отрекшись от собственной дочери, — последнего своего дитя, оставшегося в живых, — прокляв овдовевшего зятя и ясно выразив в письме свое мнение об его чудовищном порождении, ставшем причиной смерти его любимой младшей дочурки; по нелепости судьбы стал вдруг наставником последнего, заняв тем самым едва ли не самую важную позицию в жизни внука на ближайшие столетия, до самого конца обучения.
Узы наставника и ученика священны — это особенная связь не только на период обучения, но и на всю жизнь, всю отмеренную вечность. Ни один не может навредить другому; заключенный договор не допустит и мыслей о том.
Наставник обязуется научить ученика всему, не утаивая ни крупицы знаний, отдавая все без остатка; тот же, в свою очередь, должен слушать и подчиняться любым приказам, смиренно постигая все, что учитель решиться рассказать.
Связь нерушима, последствия же после нарушения хоть одного из правил — смертельны.
И Трандуил знал отца своей жены слишком хорошо, чтобы быть уверенным в том, что собственной жизнью пусть даже по такой причине он не рискнет. Да что там, наверняка у Морнэмира и мысли такой не появилось, слишком уж тот дорожит порядком и традициями, чтобы посметь нарушить хоть одну.
— Узнал таки, — недовольно фыркает Морнэмир, будто бы и правда думая, что о подобном Трандуил бы не узнал в первые же часы после поимки беглого отпрыска.
— Разумеется, да, — кривится в ответ тот и, подняв голову, с внезапным интересом спрашивает: — Почему? Мне казалось, что вы более не берете учеников.
Морнэмир хмурится еще сильнее, окидывая его оценивающим взглядом, будто пытаясь понять, достоин ли Трандуил честного ответа.
— Сам не знаю, представь себе. Просто в один момент увидел его; совершенно случайно, можешь поверить, и в голове будто щелкнуло что-то. Показалось, словно вновь увидел кого-то невыносимо дорогого, кого давно уже потерял. Я просто не смог тогда отпустить его; не после такого. Хотя, что там... Он все еще ужасающе похож на...
— Эллериан? — прерывает его Трандуил, морщась. История повторяется, раз за разом. Право слово, это уже начинает надоедать.
— Эллериан? Нет, конечно, — Морнэмир насмешливо усмехается, но после, вдруг посерьезнев, кидает на визави пристальный взгляд. — На твоего отца. Орофера. Мы были довольны дружны, знаешь ли.
— О. — Трандуил замирает, пораженно хмурясь. Это определенно было не то, что он ожидал услышать.
Леголас был похож на его отца? Неужто правда? Трандуил прикусывает губу, закрывая глаза. В разуме тут же собирается портрет отца, чуть размывшийся, но все еще хорошо узнаваемый.
Слишком много лет прошло для того, чтобы он продолжал искать черты отца в каждом случайном встречном. И по правде говоря, к моменту рождения сына, Трандуил давно уже и думать забыл об этом.
Но что-то и правда было; что-то неуловимое, неясное. Скользившее в походке, наклоне головы, нотках голоса, темной глубине взгляда... Что-то смутно знакомое, еще более полно, чем можно было бы представить. Действительно было.
Но заметить и понять по-настоящему Трандуил сумел только сейчас, услышав из чужих уст то, что сам бы никогда искать не стал. Не признал бы.
И, наверное, это даже было хорошо.
— Так значит, вы с самого начала?... — вопрос незаконченной мелодией повисает в воздухе, но смысла продолжать нет — Морнэмир прекрасно понял бы его и без всяких слов.
— Нет, конечно, нет, — с грубым смешком отвечает он, постукивая пальцами. — Не настолько я сентиментален, в самом-то деле. Твой паршивец провел меня также, как и остальных, можешь не переживать. В противном случае я сразу бы отправил его обратно, не тратя время попусту.
— Вот как, — задумчиво тянет Трандуил, наклоняя голову на бок и внимательно глядя на собеседника. — Как я понимаю, вам Леголас там не нужен, не после произошедшего, но и сами отказаться от него вы не можете из-за договора, лишь он способен это сделать, не так ли?
— Совершенно верно, — Морнэмир криво улыбается, проводя рукой по волосам. Кажется, он даже знает, что сейчас услышит, Трандуил в этом плане, как и все отцы, оставался довольно предсказуем. — Мальчишка может и не плох, но я не уверен, что готов взять на себя подобную ответственность. Ещё не равен час убьется, а мне после отвечать пред всем королевством за то, что не уследил и оставил Лихолесье без единственного наследника.
— А значит нужно лишь отбить у Леголаса всякое желание продолжать все эти игры и подтолкнуть к отказу от обучения, — с усмешкой заканчивает Трандуил, чувствуя, как внутри появляется довольное удовлетворение. Такой исход событий устраивал его как нельзя лучше.
Морнэмир усмехается в ответ, и в тон ему произносит:
— Знаешь, король, у меня, похоже, даже идея есть, как именно это можно провернуть.