«Когда люди переходят определенный рубеж и им доводится пережить большее, чем то, к чему они были готовы, с ними случается, происходят разительные перемены и они начинают смотреть на мир другими глазами».
© Лора Бекитт
Леголас сжимает губы, упрямо отвечая на ледяной взгляд наставника, стоящего сейчас напротив, сложив руки на груди и наклонив голову на бок.
— Ты мне лгал, — сухо произносит он, не спрашивая — утверждая.
Леголас чуть улыбается, пытаясь скрыть то, как сильно на самом деле нервничает.
— Чисто теоретически — нет. Я назвал вам свое настоящее имя; о моих же родителях и происхождении речи никогда не шло, а значит я и не лгал вам.
Морнэмир кривится.
— Сейчас не самая подходящая ситуация и время, чтобы дерзить, мой дорогой ученик, — последние слова он произносит с язвительной насмешкой, нарочито растягивая гласные. — Ты прекрасно знал, что я желал бы услышать о таком занимательном пункте в твоей биографии, прежде чем начать обучение, но все же посчитал нужным утаить это.
Леголас поджимает губы, стараясь ровно дышать. Вдох, выдох, вдох, выдох. Морнэмир злится, пусть того и не показывает; он в бешенстве — Леголас знал его достаточно долго, чтобы понять это, кожей почувствовать исходящие волны ярости.
И что же теперь будет? Отчего-то этот вопрос больше не вызывает волнения, лишь скучающий интерес. Он, кажется, спрашивает это в слух, это не трудно понять по тому, как насмешливо вскидывает брови Морнэмир.
— Помнишь, я говорил о том, что совсем скоро тебе понадобятся все твои силы и неплохо было бы, не умри ты в ходе этого действа? — отрешенно вопрошает наставник и, дождавшись быстрого кивка, продолжает:
— Что ж, это случится чуть раньше. От конечного итога зависит твоя дальнейшая судьба: если, не дай Эру, разочаруешь меня — подпишешь отказ от обучения, и мы распрощаемся раз и навсегда. Оправдаешь все возложенные надежды — можешь поверить, я найду способы воздействовать на твоего отца и убедить его отпустить тебя обратно.
Леголас прикусывает обратную сторону щеки, опуская взгляд и нарочито пристально смотря на собственные пальцы. Тонкие, немного кривоватые, жилистые, с неровными, искусанными ногтями.
Отвратительная привычка, появившаяся совсем недавно, с которой он, к своей злости, ничего поделать не мог. Кольца же он никогда особенно не любил, да и они бы только мешали.
Леголас рассеянно трет переносицу, прикидывая в уме все возможные варианты ответа, и с разочарованием отмечает, что особого выбора у него и нет. Отказать значило бы в одно мгновение перечеркнуть все достигнутое за последние годы; но и соглашаться на Моргот знает что не хотелось — вероятность погибнуть отбивала и всякое желание даже пробовать.
Чего бы там не думал отец, но чувство самосохранения у него еще не было полностью атрофировано, и жить Леголас хотел достаточно сильно, чтобы вот так рисковать в общем-то ни за что.
Он хмурится, щипая себя за руку, как делал всегда, пытаясь сосредоточиться.
— И что я должен сделать?
Морнэмир хищно улыбается, но в его глазах застыл лед, и Леголас вдруг ясно понимает, что в этот раз он так просто не отделается. Кажется, ему лучше сделать все, чтобы не только не подвести своего дражайшего наставника, но и с лихвой оправдать все его самые смелые надежды.
— О, я не потребую ничего, что было бы выше твоих сил и способностей, — наставник недобро ухмыляется. — Тебе нужно будет лишь выжить в одной... битве. Ничего особенного сложного, не так ли?
***
Леголас неуверенно стискивает в пальцах шершавую рукоять лука, оглядываясь по сторонам. Несколько часов верхом в полнейшем молчании, прерываемом лишь фырканьем лошадей, да быстрыми, странными взглядами наставника. Привычно циничными, но непривычно горькими.
Будто бы что-то между ними неуловимо изменилось — поменялись давно устоявшиеся правила игры, будто что-то в нем самом изменилось и это что-то было отчего-то необычайно важным. Но что? Он не знал, как ни старался понять; и, пожалуй, не слишком уж хотел.
Тайны, загадки, интриги... Леголас никогда не питал к ним особого интереса; тайны вызывали у него лишь острый приступ раздражения, загадки — тошноту на грани чересчур острого любопытства, да и отнести себя к тем, кто наслаждается, глядя в хитросплетения искусно выполненной интриги, он вряд ли смог бы хоть когда-нибудь.
Еще одна, сотая по счету, черта, столь резко отличающая его от отца, вечных повод споров и пары вспышек гнева. Леголас лжи не понимал; лжи обыкновенной, в самых заурядных мелочах, ради достижения туманной выгоды. Валар, как же лицемерно...
Он тихо фыркает, мгновенно поймав косой взгляд наставника. До странного холодный, пронзительный, полный некого диковинного, неясного чувства, истолковать кое Леголас не мог. Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно.
Интересно, талант влипать в несуразные неприятности это наследственное или он такой уникальный? Можно было бы спросить отца... Хотя нет, нельзя, сейчас уж точно.
Отец и сам лгал ему. Красиво, с искусностью мастера, изворачивая истину так, что и ложь после подобного правдоподобнее казалась. Лгал о том, что все смертные, люди — грязные дикие животные; гномы и вовсе безумные твари, и все они жаждут эльфам смерти.
Леголас пусть и до сих пор ни одного из смертных не встречал, но все же наивным мальчишкой давно уже не являлся, чтобы верить в нечто подобное. А еще тот любил рассказывать страшные, приправленные жестокой насмешкой сказки об ужасном, полном тьмы и смерти мире, там, за безопасными границами родного дворца; о чудовищах, жадных до крови, и древнем зле, непременно поджидающим за порогом.
Принц не знал точно, зачем отцу нужно было это делать, быть может, из праздной скуки, развлечения ради; а может, пытаясь запугать свое впечатлительное дитя, тем самым привязывая его к себе все сильнее.
Отца всегда было до невозможности сложно понять, разгадать мотивы, разобрать, что скрывается за тысячей светлых усмешек и туманными фразами, брошенными как будто бы случайно.
В одно мгновение Леголасу было казалось, что тот лгал лишь потому что точно знал, какое влияние оказывает на сына каждое его слово, наслаждаясь этим; порой, что этим старался предостеречь, научить, раскрывая между строк странную, запутанную тайну; а порой, и вовсе из-за того, что отчего-то упорно не желал раскрыть правду, какой-то темный, старый секрет, прикрываясь привычной сплетенной из теней маской вселенского равнодушия.
Отец никогда не говорил ничего напрямую, заворачивая правду в кокон лжи; Леголасу же не позволялось спрашивать — отец рассказал бы все ровно тогда, когда нужно было бы, ни мгновением раньше. Это была их странная игра в недомолвки, полу-правду, полу-ложь, непонятная, путанная, но давно уже ставшая привычной и естественной.
Что ж, теперь и он сам солгал отцу, враз превзойдя того. И Леголасу было чуть страшно сейчас, впервые, когда он позволил себе наконец задуматься о том, что натворил. Он не знал, что отец чувствовал, что думал, что испытал, и, по правде говоря, меньше всего на свете желал бы пережить нечто подобное.
Но назад дороги не было, сделанного не воротишь. Наверное, нужно что-то сделать, попытаться хоть как-нибудь загладить свою вину, не то чтобы это вообще представлялось возможным, но вот что и как Леголас не представлял.
Сейчас оставалось лишь постараться сосредоточить все внимание на том, что происходит, да постараться выжить. А после... После он попробует разобраться со всем этим.
***
Новый порыв непривычно холодного ветра заставляет Леголаса поморщиться, поводя плечами. Они приехали на восточно-южный рубеж, в крепость у почти самой границе, разделяющей Лес и Бурые земли, о которых принц до сих пор лишь слышал украдкой.
Он замирает на миг, пораженно глядя на живой изумрудный мох, резко очерченный кривой гранью выжженной, будто бы огнем, без единого зеленого растения земли всего в паре дюймов от себя. Это... обескураживало.
Леголас со странной рассеянностью осознает, что это — первый раз за всю жизнь, когда он видит нечто подобное. Мертвую землю.
Он ежится и трясет головой, пытаясь отогнать непривычно сбивчивые, будто испуганные мысли. Это — было страшно, страшно по-настоящему.
Морнэмир рядом вновь хмурится, даже не стараясь более скрыть бушующих внутри чувств. Он бросает было на ученика быстрый, отчего-то неуверенный взгляд, прежде чем, придав голосу самый что ни на есть бесцветный окрас, произнести равнодушное:
— Мы на месте. Крепость найти у тебя труда не составит, она меньше чем в четверти лиги к северу, не потеряешься, если будешь прямо идти. Твоя задача: дожить до завтрашнего рассвета.
Леголас недоуменно вскидывает брови.
— И все?
Наставник хмыкает, в который раз окидывая его долгим, внимательным взором, и Леголасу на мгновение кажется, что Морнэмир будто хочет сказать что-то ужасно важное, но почему-то никак решиться не может. Но в конце концов тот лишь облизывает губы и рвано кивает:
— Да, это все. Удачи, дитя.
Леголас удивленно морщится и лишь молчаливым взглядом провожает наставника, вновь вскочившего на коня.
Дитя? Морнэмир никогда не называл его так прежде, не в его привычках было столь фамильярное обращение к в общем-то совершенно чужому мальчишке. Леголас не питал особенно розовых мечт о великой и священной связи меж учеником и наставником; обучение и даже долгие годы, возможно, тысячелетия, проведенные бок о бок, глубокой приязни просто так не вызовут, тем более, если оба того не желают.
Нет, Морнэмир был прекрасным наставником, мудрым и интересным собеседником, из редких разговоров с которым Леголас почерпнул много нового; с ним было приятно провести время вне занятий, просто напросто побыть рядом, помолчать, но не более.
Возможно, не будь у Леголаса отца или если бы отношения между ними были чуть холоднее, чуть сдержаннее, нейтральнее, то все могло бы сложиться иначе — он, наверное, жадно тянулся за тем теплом, что наставник только мог и желал дать, постепенно начав того едва ли не боготворить, быть может, считая кем-то на подобии родительской фигуры.
Леголас задумывался о подобном несколько лет назад, когда на тренировке случайно оступился и, упав с ветки, ударился о землю, потеряв сознание. О Эру, как же Морнэмир перепугался тогда, впервые позволив себе показать хоть какую-нибудь эмоцию кроме извечной ехидной насмешки.
Но у него все еще оставался отец, не смотря на запутанную ситуацию и не менее запутанные отношения, а Морнэмир все еще оставался странным чужим незнакомцем, с мутными мотивами, руководствующийся сомнительными принципами.
Леголас качает головой, задумчиво проводя рукой по волосам. В любом случае, это все сейчас значения не имело, он вполне мог бы попытаться осмыслить весь этот кошмар чуть позже. Да и Морнэмирово «дожить до рассвета» не могло не напрягать.
Он тихо фыркает — ясное дело, наставник чего-то недоговаривает, воду мутит, но ни сил, ни желания разбираться не было. И поэтому, потянув собственного коня за поводья, он отворачивается от Бурых земель, направляясь вглубь леса к той самой крепости, где, кажется, сейчас находился один из отрядов караульных.
***
В Лесу отчего-то до странного тихо, и это неправильно. В Лесу, их Лесу, тихо не бывает никогда — это Леголас твердо уяснил еще в первые годы своей жизни, когда тайком от отца, проскользнув мимо стражи, сбегал за ворота, впрочем, не заходя дальше опушки, а в самую глушь и вовсе никогда не забредал — жить все же хотелось.
Он случайно наступает на ветку, тут же скривившись от оглушительно громкого хруста, грубо рассекшего и до того странную тишь. Леголас досадливо фыркает, оглядываясь по сторонам. В груди разрастается зудящее ощущение опасности.
Ехать верхом сейчас опасно — слишком уж узка тропа, слишком много препятствий и маленьких природных ловушек; а потому он лишь неспеша бредет по еле заметной дорожке, напряженно вслушиваясь в звенящую лесную тишину.
Коня пришлось отпустить еще в самом начале пути, нашептав простенький заговор. Леголас за него не волновался — домой уж точно вернется, если, конечно, не случится ничего. А ему самому торопиться некуда было, до заката оставалось несколько часов, а значит добраться к заставе вовремя труда не составит.
Резкий порыв ветра ерошит волосы, и Леголас морщится, пытаясь достать случайно попавший в рот волосок. Туго собранная утром коса сейчас дикой гривой рассыпалась по плечам, и принц делает себе мысленную пометку после вновь переплести ее.
Обрезал бы вовсе, лишь проблем в разы меньше стало б; но отец подобного явно не оценил бы. И последнее, что Леголасу нужно было — снова навлечь на себя гнев дражайшего родителя.
Он рассеянно трет переносицу и тут удовлетворенно хмыкает, увидев краем глаза колышущийся травянисто-зеленый флаг. А значит, до заставы оставалось пройти совсем немного, что не могло не радовать.
Внутри что-то неуловимо напрягается. Это не то чтобы страх, нет; он просто... нервничает?
С легкой насмешкой Леголас осознает, что нервничает не из-за вполне возможной вероятности собственной смерти, а оттого, что совсем скоро ему предстоит раскрыть деревянную дверь крепости и попытаться не дать находящимся там причины возненавидеть себя с первых же секунд.
У него всегда были некоторые проблемы со знакомством и общением — сказывалось детство, проведенное, по большей части, в кругу взрослых или же вовсе среди высоких стеллажей библиотеки с тяжелыми пыльными фолиантами в руках. С некоторой тоской и удивлением Леголас обнаруживает, что единственным его другом был Тирон; так уж сложилось, что за все прошедшие десятилетия ни с кем более у него сблизиться не удалось.
И не то чтобы его это слишком волновало или тревожило, просто... Ах, ладно, ложь — Леголаса действительно это волновало. В одиночестве не прожить, как бы он не хотел обратного; но как и разрушить созданную отцом и подпитанную собственными страхами стену, скрывающую его от всего мира, Леголас не знал. У него не было друзей, он решительно не понимал, что и как сказать, не знал, нужно ли ему это вообще.
Нужно, да, разумеется, но... Слишком, чересчур сложно. Но он ведь принц, наследник морготова короля, он должен, просто обязан уметь говорить, обзаводиться союзниками и еще делать массу странных и пренеприятных вещей.
И потому Леголас, с досады пнув камень, не вовремя попавшийся под ноги, делает последние несколько шагов, останавливаясь наконец перед дверью из темного, потрескавшегося дерева и, с трудом переборов себя, стучит.
Он осторожно нажимает на ручку и тянет на себя. Дверь поддается с еле слышным скрипом, и Леголас застывает на пороге под прицелом трех пристальных взглядов.
— Ну привет, Лаэголас.
Тирон, стоящий ровно напротив, горько усмехается.
***
Леголас чувствует, как щеки опаляет жаром. Он знал, что рано или поздно им встретиться придется, но чтобы так скоро...
— Тирон. Я рад видеть тебя.
Тот смотрит в ответ хмуро, чуть устало, быть может даже изможденно; но не злится. Друг отступает на шаг, но взгляда не отводит, пристально, будто бы впервые рассматривая. Но отчего-то молчит, будто бы не зная, что должен сказать.
Неловкую тишину разрывает глухим смешком незнакомый Леголасу юноша — высокий, темноволосый, со странной тенью насмешливой горечи в тускло карих глазах. Принц едва заметно напрягается, отводя взгляд от товарища, чтобы тут же перевести его на новых знакомых.
Рядом с фыркнувшим нандо, — а кажется, это был один из этого народа, — стоит в зеркально противоположном положении его точная копия — такой же чернокудрый высокий эльф, с пронзительно серыми глазами и жесткой складкой у уголков рта.
«Близнецы», — вспыхивает молниеносно в мозгу, не оставляя ни секунды на сомнения. Довольно редкое явление, которое Леголас и вовсе имел честь наблюдать в первый раз за всю жизнь.
Сильные противники, против обоих сразу ему не выстоять никогда. Что ж, впрочем, «никогда» слово слишком громкое; но не сейчас уж точно.
Леголас не позволяет себе обмануться излишне расслабленным и безобидным видом незнакомцев, почти мгновенно выцепив взглядом очерченный под одеждами силуэт кинжалов, словно случайно опустившуюся ладонь одного на эфес меча и сжавшийся кулак другого. Идеальная стойка, исходная позиция, а он, похоже, ненароком дал своим противникам преимущество, позволив занять наиболее удобное положение, совершенное для нападения.
— Так ты тот самый провинившийся Морнэмиров ученик, что должен был к нам присоединиться? — сухо вопрошает второй близнец, поднявшись с места и медленным, неторопливым шагом подходящий к нему.
— Да, — коротко отвечает Леголас, тут же ввернув собеседнику не менее упрямый взгляд. — С кем имею честь?
— Я Таурендил, это — эльф жестком указывает на ехидно ухмыляющееся отражение, — мой младший брат Халлон. С Тироном, как я понимаю, ты уже знаком. Леголас, верно?
— Совершенно.
— Занятно. — Таурендил, ни чуть не смущаясь, оглядывает его с ног до головы, похоже, даже не думая скрывать расчетливого интереса. Леголас вздергивает подбородок, на взгляд отвечая с не меньшим любопытством.
Он на секунду мешкается, и, не удержавшись, воровато оглядывается на стоящего в молчании друга.
— Значит ты — принц, из-за которого была вся эта кутерьма?
— Разве не ты сам еще минуту назад окрестил меня «тем самым провинившимся Морнэмиров учеником, что должен был к вам присоединиться»? — отвечает Леголас вопросом на вопрос, язвительно щурясь. — И кстати, что же значит «присоединиться»? Присоединиться к чему?
— А манерам тебя, видимо, обучить забыли, Высочество, — тянет Таурендил, с легким раздражением глядя на него сверху вниз.
Леголас ухмыляется.
— Поверь, меня обучили всему, что посчитал нужным Его Величество. Если что-то не устраивает — вперед, скажи ему об этом. Думаю, будет в высшей степени забавно понаблюдать.
— Прекрати, gwanur*, — равнодушно произносит вдруг Халлон, пресекая и разрумянившегося от злости брата, и не слишком умело прикрывающего ответный гнев за маской саркастичного безразличия Леголаса. — И вообще, мне казалось, что запугивание детишек у нас — моя прерогатива. Но все же хватит, у нас сейчас уйма других, более важных проблем, чем беглые принцы.
Леголас выдыхает и отступает на шаг назад, в попытках, впрочем, тщетных, успокоиться. Это было... Весело? Да, наверное. С ним до сих пор ничего подобного не случалось, — опять же благодаря ревностной опеке отца, — но эта стычка определенно была потешна.
— Может быть скажите уже, что здесь происходит? — без особой надежды осведомляется он.
— Да он и правда не знает... — Растерянно произносит Тирон.
Близнецы переглядываются, одновременно изменившись в лице, и кивают друг другу.
— Мы на восточно-южном рубеже, — медленно, выделяя каждое слово начинает Халлон, разнообразия ради рассеянно глядя сквозь Леголаса, а не в очередной раз впиваясь глазами в лицо и рассматривая в мельчайших подробностях. — А знаешь ли ты, что находится немного дальше и главное: кто предпочитает ночное время для своих... развлечений?
— Дол Гулдур, — шепчет Леголас, чувствуя, как кровь отливает от лица, а сердце в груди на миг замирает.
— Правильно, принц, — горько усмехается Таурендил. — И нам очень повезет, если сумеем дожить хотя бы до утра.
***
— Нам нужно поговорить, — сиплым от волнения голосом говорит Тирон, и, не дождавшись ответа, хватает друга за рукав, вытаскивая из полутемной комнатки крепости, в которой тот оказался, открыв дверь.
— Не изображай статую, pethron*, — недовольно фыркает он на замершего от неожиданности Леголаса.
Двери вновь с протяжным скрипом захлопываются за ними, и принц чуть выдыхает, стоит только свежему холодному воздуху ударить в лицо. Украдкой он отмечает, что солнце ближе склонилось к горизонту. Совсем скоро наступят сумерки, а после и ночь темным бархатным одеялом накроет лес на долгие несколько часов.
Доживет ли он до завтрашнего восхода этого самого солнца? Леголас не знал, пожалуй, чересчур уж легкомысленно думая о том. Он не знал смерти, к счастью, за все прожитые годы ни разу не став ее свидетелем, а оттого и не боялся, попросту не понимая, чего именно следует опасаться.
Быть может, не слишком верил в то, что жизнь способна оборваться вот так просто, раз и все. И что это будет концом. Конец Леголас вообразить не мог, как ни пытался, трудно было уложить в голове нечто столь... всеобъемлющее.
Нельзя боятся нечто столь эфемерного, больше известного по печальным балладам, нежели реальной жизни.
И потому он лишь беспечно встряхивает головой, направляя все внимание на Тирона.
— Ты врал мне, — твердо начинает тот, невольно вызывая у Леголаса дежавю. Правда, с Морнэмиром все было совершено по-другому. Другу он никогда не повторит сказанного наставнику, понимая, что тот достоин если не истины в первейшей ипостаси, то явно больше неловких оправданий. — И я не знаю, что злит меня больше — то, что ты врал об этом, или то, что ты врал мне. Я думал, что мы друзья, Леголас. Не понимаю... Я не заслужил твоего доверия?
— Нет, ты... — Леголас хмурится, пальцами теребя рукав туники, пытаясь подобрать слова. — Я хотел рассказать тебе, правда хотел, но просто... Испугался? Я... Ты сам знаешь, раскрывать имя было слишком опасно, особенно под конец и... Прости.
Он не привык извиняться. Да по правде сказать, Леголас и не извинялся никогда и ни перед кем — не пристало принцу извиняться, не пристало творить нечто такое, что требовало бы извинений.
Да и честно говоря, вины он не ощущал, в глубине души понимая, что поступил правильно. Тирону пока еще доверять нельзя было — если на чистоту, то тот ведь и не сделал ровным счетом ничего, чтобы это доверие заслужить, откуда знать, быть может и предал бы, не задумываясь, ради собственной выгоды.
Идти на неоправданный риск было бы чересчур глупо и легкомысленно с стороны Леголаса, что-что, но свою свободу и вольную жизнь ставить на кон не хотелось.
И, конечно, это было неправильно. Они называли друг друга друзьями, и оба это ни лицемерием, ни ложью не считали. И Тирон был достоин его доверия лишь за это — за то, что являлся Леголасу другом.
Дружба строится на взаимоуважении, на равенстве и бесконечном доверии, просто так, потому что ты считаешь это нужным, необходимым, а товарища — действительно этого заслуживающим. Леголас же слишком часто о том слышащий, понял суть только лишь сейчас, глядя в до странного больные глаза друга.
Они были Друзьями, кажется, самыми настоящими. И от него самого сейчас зависит то, станет ли это «были» явью, или неверно употребленным синоним к слову «являются».
Леголас застывает на месте, вглядываясь в безучастное лицо друга в попытке увидеть, понять, каким-то неведомым образом узнав, что творится у него на душе; какие мысли носятся в разуме.
— Мы можем попробовать сначала, Леголас, — криво усмехаясь отвечает Тирон наконец. — В конце концов, никто не знает, сколько нам еще осталось, а ты, боюсь, стал слишком привычен, чтобы вот так все разрывать. Только никакой больше лжи, хорошо? К сожалению, не могу ручаться за то, что в следующей раз смогу простить. Какой бы не была правда — я приму ее. Всегда.
— Хорошо, — неуверенно произносит Леголас, робко улыбаясь в ответ. — Хорошо, mellon nin.
***
Халлон и Таурендил встретили их с одинаковым бесстрастным хладнокровием и лишь легкой тенью тревоги, лихорадочно блестящей в глазах. Между новыми знакомыми явно что-то произошло, пока их не было.
— Солнце село, — отрывисто произносит Халлон, мельком осмотрев вернувшихся. — Готовьтесь.
Тирон быстро кивает, тут же положив руку на эфес меча, будто бы ожидая, что прямо сейчас, выломав двери, к ним ворвутся. Леголас лишь вновь хмурится, глядя на молчащего Таурендила, чью повеление резко контрастировало с тем, что произошло чуть больше получаса назад.
— Почему вы здесь? — спрашивает он.
Тирон горько усмехается.
— Вспомнив о наших с тобой весьма близких отношениях, они посчитали, что я не мог не знать, с кем имею дело, а потому и досталось за «сообщничество».
Леголас морщится, но на это никак не отзывается, продолжая внимательно смотреть на застывших изваяниями близнецов.
— Некоторые личные обстоятельства и череда неудачных совпадений, — наконец с недовольством отвечает Халлон, заставляя принца в который раз удивиться молчанию его старшего брата, и ужасной схожести во всем, даже манерами речи. — Впрочем, ничего столь выдающегося как у вас, Вашество Королевское.
Леголас разочарованно вздыхает, поняв, что искреннего ответа не дождется и, подумав с секунду, просто плюхается на пол, скрещивая ноги и, достав из колчана стрелы, начинает проверять каждую на пример повреждений, чем вызывает у невольных собеседников синхронный вздох изумления. Видимо, не каждый день им удавалось посмотреть на члена королевской семьи, совершенно по-плебейски сидящего на каменном, в некоторых местах поросшем мхом, полу пропахшей пылью и старостью крепости.
По мнению Леголаса это было чуть забавно, но особого внимания не заслуживало, и он вновь обращается к стреле в своих пальцах, недовольно цокая, заметив обтрепавшееся и заметно поредевшее оперение.
Это происходит внезапно, когда Тирон со скуки начинает насвистывать незамысловатый мотив, крутя в пальцах маленьких кинжал, близнецы тихо шепчутся в углу, откуда то и дело раздаются приглушенные смешки и восклицания, а Леголас, в который раз проверяет остроту наконечников, на миг замирая, уловив в зеркальной грани меча отблеск редких звезд, пробравшихся через маленькое оконце под самым потолком.
Просто в один момент сердце в груди делает странный кульбит, а душа уходит в пятки, как бывает всегда, когда случается нечто плохое. Таурендил, как, похоже, самый опытный воин из них, тут же подскакивает с места, и одного взгляда для Леголаса достаточно, чтобы понять — началось.
Все, произошедшее позже, Леголас запомнит лишь как ужасающий калейдоскоп безумия: громкий, визгливый хохот, яркое пламя, бьющее в глаза, черные искривленные гримасой кривой насмешки лица, и страх, жгучий, мерзкий страх, пробивающий до самых костей.
Разум выключается почти мгновенно, он действует на чистых, не замутненных инстинктах, будто бы разом позабыв, все, чему его обучали.
Удар, поворот, резкий выпад и уклонение. Попытка напасть, слишком уж быстро и легко отбитая; тот самый злосчастный блок, который отчего-то в этот раз удается правильно... Радоваться или удивляться времени нет — резкий удар в живот, выбивает воздух из легких, перед глазами темнеет.
Внутри страх перемешивается со злостью, и вот Леголас уже вновь нападает, наугад, ориентируясь словно на невидимый след.
Горячая, отвратительно липкая кровь брызгает на руки и лицо, заставляя юношу отшатнуться, закрывая ладонью рот, в попытке сдержать приступ тошноты. Плоть ужасающе мягкая, клинок пронзает ее слишком просто, слишком быстро, входя будто нож в теплое масло.
Его первое убийство.
Осознание накрывает с головой, меч выпадает из враз ослабших пальцев, и Леголас, пошатнувшись, едва удерживается на дрожащих ногах. Он только что убил живое создании. Лишил жизни. Вот так просто оборвав в одно мгновение, положив конец всему.
Нет времени на то, чтобы опомниться, прийти в себя; ни на что нет времени... Леголас знает это слишком, чересчур хорошо, но отчего-то все также стоит, замерев на месте, слово окаменев.
И когда кривой орчий клинок мокрым шлепком вонзается в его собственное тело, он лишь растерянно хлопает глазами и рассеянно цепляется за расширенные от страха глаза Таурендила, прежде чем потерять сознание. Бой они, кажется, все-таки выиграли.
***
Веки почему-то кажутся невыносимо тяжелыми, но Леголас все же с трудом открывает глаза, чтобы тут же зажмуриться от ярко белого света. Он морщится, каким-то чудом подавив стон — все тело отдается ужасающей болью, будто бы по нему разом пробежала сотня лошадей.
Осторожно вдыхает и чуть приоткрывает правый глаз. В воздухе отчетливо пахнет сушеными травами, лекарственным настоем и немного кровью. Похоже, он в лазарете.
— Очнулся, наконец, — чужой, до странного тревожный голос звучит слишком громко, отдаваясь грохотом в разболевшейся голове.
Леголас хмурится, изо всех сил стараясь вспомнить, кому же он может принадлежать и внезапно понимает.
— Отец? — одно слово дается ему с трудом, и Леголас невольно краснеет, осознав, как жалко звучит собственный хриплый полушепот.
— Молчи. — Тот, кажется, пытается было придать тону насмешливо-ветренный окрас, но получается откровенно плохо. В конце концов, отбросив тщетные попытки притворства, король тяжело вздыхает, наклоняясь над сыном, и Леголас широко раскрывает глаза, ощутив легкое прикосновение пальцев на своей щеке. — Ну и напугали же вы меня, принц.
— Прости? — Леголас внутреннее сжимается, пряча взгляд. Он бы выдержал крик, понукания и оскорбления, но не такyю бесконечную, усталую обреченность.
— За что извиняешься? — отец трет переносицу, продолжая чуть поглаживать сына по щеке, вырисовывая пальцем какие-то корявые рисунки. — Это по большему счету моя вина, да проклятого Морнэмира, чтоб его...
Они на несколько мгновений замолкают. Леголас измученно прикрывает глаза, наслаждаясь ласковыми отцовскими прикосновениями, а тот молча разглядывает его, будто не в силах насмотреться.
— Знаешь, а он ведь твой дед, — отрешенно произносит Трандуил, пристально наблюдая за реакцией сына.
Леголас морщится, приоткрывая один глаз. Сейчас он слишком устал для очередного скандала, да и сама новость вызывает лишь легкую вспышку интереса и досады, но не более.
— Есть еще родственники, о которых я не знаю?
Король фыркает.
— Нет, насколько я помню.
— Это хорошо, — равнодушно отмечает Леголас.
Вновь повисает молчание. Трандуил кривится и, снова вздохнув, тихим, обреченным голосом спрашивает, больше для того, чтобы услышать то, что уже знает, нежели узнать сам ответ, без труда предугадав его:
— Полагаю, отговаривать тебя бросить обучение и прожить еще пару столетий со мной во дворце бесполезно?
— Я правда хочу этого, — просто говорит Леголас. Пытаться отговорить или изменить мнение отца в случае, если тот уже что-то решил — бесполезно, но попытка все же не пытка... — Мне нравится это, обучение приносит мне удовольствие и счастье, заставляет чувствовать себя полезным, понимаете?
Он внезапно открывает глаза, пристально глядя в глаза отца.
— Это моя жизнь, adar nin, и мой выбор. Если вы любите меня и мои слова значат для вас хоть что-то — прошу, простите и поймите меня, примите мое решение.
— Ты просишь о слишком многом, дитя мое, — приглушенно отвечает Трандуил, кривя губы в подобии мягкой улыбки. — Я боюсь потерять тебя, Леголас, пойми и ты. Ты самое ценное мое сокровище, последнее, что у меня осталось. Я не переживу, если ты погибнешь вот так, в одной из битв.
— Я понимаю. — Тихо соглашается Леголас.
— Хорошо... — Отец смотрит ужасающе устало, будто бы разом постарев на несколько тысячелетий, и Леголасу отчаянно хочется сделать хоть что-то, сказать, что глупости все это и, конечно, он останется рядом, навсегда, но не может. Это было бы неправильно и плохо для них обоих.
— Хорошо, что ты понимаешь. Но, дитя, я понимаю тебя тоже. И более не буду препятствовать, приняв твой выбор. Но только при условии, что сбегать и вытворять подобные глупости ты больше не будешь никогда.
Изумрудные глаза отца на миг темнеют, но после вновь принимают привычный оттенок.
— Мы друг друга поняли?
— Да, ada.