«Быть взрослым – значит быть одиноким».
© Жан Ростан
Леголас с рассеянным интересом, склонив набок голову и присев на колени, наблюдает за маленьким зеленым ростком, пробивающимся сквозь мокрый, подталый снег вверх, к солнцу.
Быть может, несколько дней спустя хрупкое растение распустится под теплыми лучами солнца пышным цветком, играя собственным уникальным ароматом в дурманящей симфонии ранней весны, когда небеса отливают невозможно яркой голубизной, а солнце сияет в вышине золотым колесом, светя, но не согревая. А, быть может, он умрет, не выдержав испытания столь тяжелого и сломавшись под силой стихии.
Никому то неведомо; самому Эру, разве что. Будущее надежно сокрыто от глаз смертных и безнадежно спутанно — бессмертных. И потому Леголас не понимает самой сути провидения, как, в общем-то, и странной тяги заглянуть за завесу настоящего, воровато углядев отблеск грядущего.
Средь лесных эльфов прорицателей и не встретишь вовсе; отец же считал сие занятие детской забавой и бесполезной тратой времени, успешно внушив то же и сыну. Но, быть может, в том и прав был — есть ли смысл так сильно печься о будущем, зачастую забывая о том, что происходит именно сейчас? Держаться за мечты и воздушные замки о прекрасном завтрашнем дне, едва ли лучше, чем зациклиться на воспоминаниях вчерашнего.
Поодаль тяжело вздыхает Тирон, вырывая товарища из вязкого тумана неспешных мыслей, плавно перетекающих из одной в другую. Леголас насмешливо фыркает, но, наконец, поднимается, выпрямляясь в полный рост и разминая затекшую спину.
Тирон тихо шипит себе под нос — сейчас он занят тем, что пытается починить оперение, впрочем, кажется, тщетно. А секундой позже, в обреченном раздражении бросив бесполезную затею, оборачивается на Леголаса, исподлобья глядя на него.
Принц удивленно вскидывает брови, не понимая причины внезапной вспышки внимания, но заговорить первым, нарушив мирную тишину Светлого Бора, не решается, по-прежнему упорно храня молчание.
Тирон трет переносицу, хмурится, оглядываясь по сторонам, а после вновь взглядом цепляется за расслабленно сгорбленную фигуру друга.
— Тихо тут, — бесцветно замечает он, и не знай Леголас товарища столь хорошо, никогда бы истинного смысла в те два кратких слова вложенного и не понял бы.
Тихо, спокойно, безопасно. Они оба слишком уж привыкли к вечной борьбе за выживание, опасности, затаившейся в каждой тени, и смерти, за углом сторожащей, чтобы теперь вот так просто понять и в полной мере принять, что здесь им ничто не угрожает. Валар, до чего же странно...
Несколько секунд они вновь проводят в полной тишине — в словах нужды нет, только не после стольких лет бок о бок проведенных в беспрерывном бою, сплотившим лучше тысячелетия лет в безмятежном мире проведенных.
— Мир меняется, — вдруг произносит Леголас, сам на миг оторопев от своих слов, столь неожиданно было наконец услышать вслух то, что так давно гложет душу. Мир действительно меняется, становясь чуть темнее, чуть страшнее, чуть жестче. И отчего-то здесь, в укатанной теплым солнцем чаще, то было заметно лишь ярче.
Тирон кивает, глядя не на него — будто бы сквозь, взором буравя вздымающиеся стволы исполины древних древ за спиной друга.
— Мы тоже изменились. В особенности ты, твое Наследное Королевское Высочество. Вот уж не думал когда-то, что...
Договаривать не нужно, оба до боли прекрасно поняли, что именно он имел в виду. Пошли наперекосяк все планы, прежний расклад привычного и такого родного мира слово в миг вывернулся наизнанку, представая в новом, безумном в своей темной, дикой красе обличие. Никто из них и не предполагал, что все закончится вот так; и уж тем более и мысли не было, что так все лишь начнется.
— На самом-то деле я все еще остаюсь тем, кем всегда был. Думаю, меняется лишь облик внешний, да самые первые покровы внутри; то, что в глубине, всегда остается одинаковым.
Леголас тихо хмыкает, теребя в пальцах брошь-застежку дорожного плаща, по подолу седой пылью испачканного, что на контрасте с невыносимой белизной последнего снега выглядит до странности чудно.
— Я ведь навсегда останусь Леголасом. Кровь не разбавить, сущность не изменить, имя и судьбу не стереть. Не думай об этом, и брось печалиться понапрасну. В конце концов, у нас ведь еще целая вечность впереди, что может приключиться?
***
— Явился все-таки, — на лице наставника застыла извечная насмешливая ухмылка, но Леголас без труда замечает тень довольства, по нему мимолетом пробежавшую.
— Куда я денусь? — лениво вопрошает он, потягиваясь и разминая пальцы. С дерева слезать и не думает, лишь удобнее устраиваясь на ветке и закидывая ногу на ногу.
— И действительно, — Морнэмир отрешенно дергает плечом, на воспитанника не смотрит — вглядывается пристально в молодую светлую листву ясеня, да по привычке пальцем водит, повторяя узоры на лезвии кинжала. Он неловко мнется, словно отчаянно желая сделать сейчас что-то невероятно важное, но все никак не осмеливаясь.
На несколько минут оба замолкают, каждый думая о своем. Леголас, по правде сказать, даже предположить не решается, что за мысли терзают в этот миг наставника, предпочтя забыться в пучине детский воспоминаний, внезапно волной его захлестнувших.
Но наконец Морнэмир решается, выпаливая то последнее, что Леголас совершенно не думал когда-либо услышать:
— Ты, наверное, хотел бы узнать что-нибудь о своей матери, — неуверенно бормочет он, опуская глаза на землю, да и деланным интересом вглядываясь в причудливые кляксы ярко зеленого мха на темной, еще спящей земле. — Я могу рассказать, если...
— Нет. — Выпаливает внезапно Леголас, чуть морщась. Вот уж действительно не ожидал... — В том нужды нет, благодарю, — чуть мягче добавляет он. — Отец никогда не скрывал от меня ничего, давая ответы на все вопросы, что я только мог задать. Да и леди Эйлинель поведала кое-что...
Отец в этом всегда был честен с ним, пожалуй, даже чересчур. Леголас, по правде говоря, предпочел бы и не знать о своей матери, с самого рождения от него столь далекой, так много. Было бы проще смириться, отпустить, без пустых сожалений иль странной горечи. Но он был благодарен. Не всегда проще — значит лучше. Уж точно не в этот раз.
— Ох, ладно, хорошо, — Морнэмир смущенно улыбается, и этот, заурядный на первый взгляд жест, поражает Леголаса. Никогда прежде он не видел наставника таким и едва ли когда-нибудь думал, что подобное вообще может произойти. — Леголас, еще одна... проблема, так сказать.
— Что-то случилось? — принц мгновенно собирается, прогоняя прочь лишние мысли.
— Ничего серьезного, — качает головой мужчина, окидывая его долгим взглядом, полным некого диковинного чувства, что едва ли появлялось так раньше. Беспокойство, смятение и... гордость? Да, кажется, так. До чего странно. — Ты повзрослел, Лаэголас.
Собственное имя, произнесенное на истинный синдарский манер, заставляет машинально напрячься, не ожидая ничего хорошего от того, что последует дальше. Слишком уж давно не слышал он такого обращения.
Лаэголас — это тот идеальный принц и сын, каким его хотели бы видеть отец с матерью, и каким ему никогда не стать. Счастливый, невинный, наивный и горечи войны не познавший. И потому он предпочитал оставаться просто Леголасом. Обычным, в чем-то заурядным и ничем от сотен эльфов народа Эрин Гален не отличающегося. Так было проще.
— Дети растут, — пожимает он плечами, не понимая смысла в фразе, сказанной наставником.
— Тебе не так давно пять сотен минуло, — хмуро произносит Морнэмир, потирая переносицу. — А ведь когда началось все, и ста не было... Впрочем, не суть, не о том речь. Я научил тебя многому, дитя, пусть и далеко не всему. По договору, обучение должно завершиться по достижению тобою семьсот пятидесяти лет и ни днем позже.
— Но при всем желании, возможности проводить с тобою дни напролет в тренировках с рассвета до восхода Итиль у нас обоих больше нет. Ты нужен в ином месте, я — в ином; и пусть формально обучение продолжится, едва ли мы теперь будем встречаться более нескольких раз в одну луну.
— Но что я должен делать теперь? — Леголас недоуменно хмурится, кусает губы, но к чему наставник ведет — понять не может, ровно как и в силах лишь смутно догадываться о причине столь разительной перемены.
Морнэмир кривится, словно от вспышки внезапной головной боли, и глядит будто сквозь него, смотря, но не видя. Леголасу этот взгляд знаком до боли хорошо: на него часто смотрели так, видя не его — отца иль мать. Слишком уж многие знали их настолько хорошо, что были не в силах увидеть в сыне не их тени, а кого-то другого.
— Собери отряд, возьми пару учеников; практика частая, не слишком легкая, но ты, я думаю, справишься, — рассеянно бросает он в ответ, на миг замешкавшись.
Леголас лишь кивает, поджав губы. И вновь старая история повторяется. Он уж опускает голову, обращая все внимание на затупленное лезвие кинжала, как внезапный оклик Морнэмира вырывает его из мыслей.
— Мир действительно меняется, Лаэголас. Будь готов, и, прошу, попытайся выжить.
— Всенепременно, — криво усмехается он, пряча глаза. Но меняется ли только лишь мир?
***
Стрела привычно ложится на тетиву, со свистом прошивает воздух, глухо падает тело. Все, как всегда, как обычно. Рутина, можно сказать.
Когда день похож на предыдущий, а года сливаются в один бесконечно долгий месяц, едва ли заботишься о таких мелочах, как очередная смерть очередного морготовского отродья. Либо ты, либо тебя — третьего не дано, а жить Леголас по-прежнему хотел. Да и прав отец был: не живые они и, уж тем паче не равны эльфам. Нет смысла жалеть об убийстве, в случае, если тебя убить пыталась безумная тварь.
Бытовало мнение, — средь обезумевших, не иначе, — будто орки имели разум, были способны жить обычной жизнью и едва ли выделялись среди остальных народов Арды. Но Леголас, как бы то лицемерно ни было, предпочитал думать, что убивает неразумных животных, тьмой изуродованных, да немного но мир отчищает от грязи. Быть может, так он лишь пытался оправдать убийство, а, быть может, был прав в своих суждениях, никому то узнать не удалось бы.
Искажается лицо — лицо ли? — орка в паре дюймов от лица его самого уродливой гримасой боли, брызжет теплой струйкой черная кровь, и Леголас, коротко встряхнув головой, тянет кинжал, застрявший в теле теперь мертвого противника. Тот поддается медленно, словно неохотно, но вот уже орк изломанной куклой падает на землю, а эльф на шаг отступает, переводя дух.
Леголас глубоко выдыхает, трет виски — внезапный приступ головной боли стрелами прошивает виски и мутит разум, дрожью отдается в кончиках пальцев. Огнем пульсирует новая рана на груди, чуть ниже и правее сердца. Кажется, будто бы гноиться начала, худо будет, если не обработать... Но на то времени нет, пусть, по-хорошему, ему давно бы стоило посетить лазарет.
Тупой болью отдается и левая рука — наверное, после вчерашнего перелома начала неправильно срастаться или еще что приключилось, Леголас в целительстве был не силен, изучив когда-то давно лишь необходимые основы. Надо бы что-нибудь сделать, найти врачевателя, хоть что-то да предпринять, но время, это проклятое время...
Какая глупость, право слово: жить, зная, что впереди целая вечность, но вместе с тем не в силах найти и пары минут, чтобы эту вечность себе обеспечить, не умерев от банальной кровопотери иль истощения.
Иронично, — как он думал раньше, когда сам был чуть моложе, проблем — чуть меньше, а времени — больше. На диво легко философствовать в теплой постели да полном достатке; едва ли мысли такие могут проснуться в разуме, занятом лишь единой целью — выживанием.
— Ты как? Порядок? — Леголас осоловело моргает, щурится, и лишь после кое-как узнает владельца голоса, эти слова произнесшие, и сейчас аккуратно придерживающего его самого за плечо, словно боясь, что на миг утративший дар зрения собрат упадет.
Это — Сарн, некогда бывший в отряде Таурендила, пропавшего пару лет назад с братом в неизвестном направлении, и в основном теперь развлекающегося тем, что, по его словам: «не давал королевским детям и их прихвостням красиво умереть». Что ж, его дело и выбор его; Леголас невольного спутника отговаривать не собирался, подавив неуместную гордыню и, здраво рассудив, что так всем им будет лучше.
— Полный, — криво усмехнувшись, выдыхает он в ответ спустя пару мгновений задержки и кое-как пытается, выпрямившись, устоять на ногах. — На это времени нет, — вовремя пресекает он открывшего было рот Сарна, явно желавшего разразиться потоком сомнений. — Торопиться нужно; Его Величество очень не любит, когда опаздывают.
***
Леголас бредет по коридорам дворца, не разбирая дороги, и не особо над тем задумываясь — ноги сами приведут куда нужно, слишком уж хорошо знакомы ему эти тропы. Куда уж там не запомнить, когда живешь здесь с раннего детства, с самого рождения?
Он рассеянно теребит цепочку медальона на шее, помнится, подаренным когда-то отцом в одну странную ночь, — кулона, что когда-то матери принадлежал, — и тут же неловко хватается пальцами за воздух, с облегчением прислоняясь к ближайшей стене. Голова предательски кружится, и, к ужасу своему, машинально схватившись за рану на груди, он ощущает тошнотворное липкое тепло крови на пальцах. Плохо дело, совсем плохо...
Ему к целителям, в самом-то деле, но нельзя — время драгоценное так терять нельзя. Быть может, где-то там кто-то умирает сейчас по его вине; но убить часы впустую в Палатах Исцеления, поддавшись жалкой слабости? Нет, никогда.
И потому Леголас лишь стискивает зубы, заставляя себя подняться и пройти наконец последние несколько шагов до дверей Малой Тронной залы, где, как ему сообщили, сейчас и находился отец.
Стражники в молчании открывают двери, бросив на него лишь быстрый взгляд, и Леголас, застыв на миг на пороге, подавляет неуверенность и входит в зал, тут же оказавшись под тяжелым взором отца. Нет, не отца сейчас — короля. Король и подчиненный, сюзерен и вассал, но не более, не сейчас уж точно.
— Мой владыка, — он неловко склоняется в поклоне, сдержав болезненный вздох, и легко мажет губами по протянутой ладони.
Колец будто бы стало чуть больше, — рассеянно отмечает он, поднимаясь. Всплывает мысль, что лишь одно навсегда останется неизменным — тот самый перстень, обручальное, тонким белоснежным жгутом обхватившем безымянный палец. Это греет душу, отчего-то в то же время и раздирая ее в клочья.
— Принц Леголас, — бесцветно припечатывает король, даже не глядя на него толком. — Какой приятный сюрприз... — в отцовском взгляде на миг проскальзывает странная тень, но вскоре исчезает, оставляя Леголаса думает, не померещилось ли ему часом. — Что ж, мне сообщили, что вы хотели меня видеть, это правда?
Леголас чуть прикусывает губу. Сознание начинает стремительно уплывать, а мир вокруг идет расплывчатой рябью. Ничем хорошим это явно не закончится.
— Да, милорд. — Произносит он, из последних сил стараясь придать голосу твердый тон и не пропустить болезненной дрожи. Валар, кажется, стоило все же обратиться к лекарям...
На последовавший далее закономерный вопрос о причине визита, он, к стыду своему, бормочет невнятную просьбу о позволении испытать себя в роли наставника для новобранцев да отряд собрать, а после и вовсе прикрывает рот ладонью, силясь подавить наступающую тошноту.
Последнее, что Леголас видит перед тем, как окончательно потерять сознание — ярко сверкающую тревогу в отцовских глазах да капли собственной крови на белоснежном паркете.
***
Он чуть приоткрывает глаза, кривясь от тут же ярко вспыхнувшего света. Кажется, сейчас будто бы день близится к закату; но для ослабших глаз даже тусклое пламя одинокой свечи хуже огня драконьего жжет. С тихим стоном Леголас откидывается на подушки, устало прикрывая глаза. И вновь он в лазарете.
И, чудится, с огромными проблемами в придачу — едва ли отец оценил обморок, или что это было, прямо посреди тронного зала. Просто прекрасно. Превосходно-таки! О лучшем и мечтать нельзя...
— Очнулся, наконец, — отец, по давней традиции, возникает словно из ниоткуда, хоть Леголас готов поклясться, что, пусть он любимейшего родителя не заметил ранее, тот был здесь все это время.
По голосу он пытается разгадать, о чем сейчас думает отец, но, впрочем, тщетно: в два слова вложено едва ли эмоций больше, чем испытываешь при разговорах с камнями. Сухо, равнодушно и абсолютно бесцветно, будто бы его и вовсе не волнует происходящее.
— Adar? — неуверенно шепчет принц, плотнее сжимая веки. Не смотреть, только не смотреть... Глаза у отца всегда слишком уж яркие, глубокие и до тошноты понимающие. Так, в них утопая, и не заметишь, как расскажешь все, что король только желает знать, поверишь во все, что скажет он, да самого себя забудешь, потеряешь.
— Леголас, — и вновь лишь вкрадчивая насмешка. Эльф, даже не глядя, прекрасно знал, что за улыбка сейчас тенью на губах отца проскальзнула, что промелькнуло и во взоре. Злится, ясное дело. И раз не кричит — смеется холодно, значит совсем уж плохо.
— Раз надумал умереть — сказал бы заранее, подготовиться успели б, — саркастично выдыхает король, и Леголас невольно вздрагивает, ощутив прикосновение к своей шее. Прямо к тому месту, где, пульсируя, быстро бьется артерия.
— Но я не... — он замолкает на полуслове, не решившись договорить — понимает, насколько жалко звучат оправдания. Быть может, и вправду в кое-чем сглупил, но Леголас все еще думал, что в поступках своих был, по большему счету, прав — времени у них нет абсолютно.
— Что «ты не»? — язвительно передразнивает отец, и Леголас наконец открывает глаза и тут же отводит их в сторону, оказавшись под тяжелым взором отцовским. — Как это еще назвать, скажи на милость? Ты являешься ко мне мертвеца бледнее, а после и вовсе падаешь к ногам в прелестной лужице собственной крови, — последние слова король особенно выделяет, странно морщась, будто от внезапной вспышки боли.
— Все было под контролем, — угрюмо произносит принц, судорожно сжимая пальцами край одеяла. — Я в порядке.
«Я в порядке». Фраза, всегда слишком уж лживая, приторно сладкая и отвратительно от истины далекая. Фраза, что чересчур часто сотрясает воздух на войне. И фраза, ставшая неотъемлемой частью его самого за последние десятилетия.
— Теперь — да. — Четко печатает отец, набок склоняя голову и с обреченным интересом разглядывая его, как обычно смотрят на маленьких детей, творящих раз за разом несусветную глупость, но слова «нет» в упор не признающих. — Леголас, ты едва не умер, понимаешь? Множественные переломы, загноившиеся раны, истощение физическое и моральное, банальная кровопотеря... С каких пор это — шутки, мелочи для тебя?
Отец передергивает, и Леголас случайно замечает гримасу страха и гнева, перекосившую его лицо, прежде чем король вновь вернул себе безупречный контроль над эмоциями. Он боялся, — пронзает молнией мысль. Отец действительно боялся, что он умрет.
Леголас хотел бы понять, больше всего на свете хотел бы, но не в силах. По счастью, за все прожитые годы ему не довелось никого потерять; до сих пор не ощутил он на себе всю силу, весь ужас Смерти, чтобы суметь понять отца в полной мере. И то, быть может, было лишь к лучшему, — он не знал, по правде сказать, слишком уж запутавшись в самом себе.
— Я не переживу и твоих похорон, Лаэголас. — Внезапно сухо произносит король, отстраняясь. — Ты не умрешь; я не позволю, слышишь? Если будет нужно, если ты наконец не поймёшь ценность своей морготовой жизни, я запру тебя в самой далекой башне, закую в цепи на долгие столетия, сделаю все, что только смогу. Но погибнуть тебе я не дам никогда.
Отец смотрит твердо, до страшного устало, по-больному, даже чуть жестко, без труда видя его насквозь. Слишком уж хорошо знает, выучив с самого начала и до конца, слишком дорожит, слишком сильно цепляется, панически боясь отпустить. Леголас вдруг думает, что у отца-то во всем мире больше никого, кроме него, не осталось. Эта мысль отрезвляет.
— Прости? — робко бормочет он, опуская голову и ощущая себя малым дитем. Глупым, маленьким ребенком, который в очередной раз натворил то, что не стоило бы. И так и не понял всей тяжести, ужаса своего проступка.
— Лаэголас, это не шутки, — цедит отец сквозь зубы, как кажется, совершенно не убежденный. — Если ты не поймешь по-хорошему, будет по-плохому; ты знаешь, я уж это обещание сдержу.
Юноша открывает было рот, собираясь что-то сказать, но слов так и не находит. Слишком многое нужно бы сказать сейчас, но едва ли то можно в слова облачить. Чересчур все... сложно.
— Что ж, по-видимому, нам более не о чем говорить, — равнодушно бросает отец, поднимаясь и направляясь к дверям. У самого выхода он останавливается и, не оборачиваясь, говорит: — Надеюсь, мы друг друга поняли, кронпринц. Не хотелось бы прибегать к крайним мерам.
— Да, милорд, — полушепотом произносит Леголас, устало пряча лицо в ладонях.
Слишком долгий день, слишком долгий год, слишком долгое столетие. И, пожалуй, ему действительно стоило остановиться ненадолго.
***
— Все здесь? — рассеянно вопрошает Леголас, поигрывая кинжалом. Ответом ему служит нестройный хор голосов, заставляя лишь скривиться. Раздраженно фыркнувший Тирон, из неизвестных мотивов увязавшийся за ним и теперь, явно эти чувства разделяет.
Что ж, могло бы быть и хуже, верно? — спрашивает он сам себя и тут же дергает плечом: могло быть и куда лучше. Но выбирать им не приходилось, а значит нужно работать с тем, что есть.
— Сделай лицо попроще, — меланхолично бормочет застывший рядом Халлон, очевидно, пришедший вслед за Тироном. Где бродит его старший братец, не знает никто и едва ли узнает; не то чтобы Леголас особенно к тому стремился. Но все же не могла же не вызвать интереса внезапная пропажа на несколько столетий, после которой младший из близнецов возвращается, как ни в чем не бывало, а старшего, наоборот, — и подавно не видно? То-то и оно.
— Они всего лишь дети, какими и мы когда-то были. — Меж тем заканчивает Халлон, рассеянно потирая белесую полоску шрама на подбородке.
И в самом деле — дети, — обреченно думает Леголас, вглядываясь в десяток совсем уж юных лиц. Дети, большая часть из которых ни разу в жизни и меча в руках не держала, а другая — лишь издали видела, да в лучшем случае в раннем детстве отцовскими любовалась. Дети, ничего не знающие о войне, в которую он их своими руками затолкнул. И из этого ему предстоит сделать полноценный отряд, единый механизм? Безумие, да и только... Но выбора, как обычно, не было.
— Лишь от тебя зависит, умрут ли они в этой войне или выйдут победителями, — Тирон горько усмехается, каким-то чудом, не иначе, верно разгадав его мысли. — Просто стань их учителем, укажи правильный путь.
Леголас криво улыбается в ответ, ярко сверкнув глазами. Дети, сущие дети... Только вот он прекрасно помнил, что дети имеют свойство вырастать и становиться взрослыми. А взрослым в их время участь одна — стать частью войны.
— Дай им шанс, — бросает Халлон, пристально щурится Тирон. На память тут же приходят ужасающе далекие воспоминания о собственном детстве, страхах в тенях, играх в залитых солнцем дворцовых залах, да свечах у старых картин, в подземельях развешанных. «Заставь их жить», — произносит отцовский голос в голове.