На войне как на войне, знаете ли: лучше быть живым параноиком, чем мертвецом, который ждал от жизни только приятных неожиданностей... Одним словом, я не люблю сюрпризы. Зато они меня просто обожают.
© Макс Фрай
— Леголас, не поверишь, но если ты позволишь себе поспать пару часов мир не рухнет, — раздраженно хмыкает Тирон, кидая на застывшего статуей друга полный недовольства взгляд.
Но тот будто бы и не слышит вовсе, молча смотря куда-то сквозь Тирона, словно не замечая его. Вновь задумался, — обреченно вздыхает он. Подобное слишком уж часто случалось в последнее время — бывало, Леголас, точь-в-точь как сейчас замрет вдруг, уставившись в пустоту, а в себя придет лишь спустя несколько минут, делая вид, что и не было ничего.
Тирон предпочитал думать, что происходит это из-за того, что невозможно упрямый собрат продолжает изводить себя из каких-то собственных, весьма мутных соображений отказываясь и ото сна, и зачастую от пищи. Обмороки следовали один за другим, а кошмары, в те редкие мгновения, когда ему удавалось заставить Леголаса поспать хоть час, и не думали отступать.
Все это выводило Леголаса из без того хрупкого подобия душевного равновесия, заставляя бросаться из крайности в крайность, совершая несусветные глупости и, по мнению Тирона, делая абсолютно все, чтобы обеспечить себе скорейшую смерть. И вот уже упрямец, что каким-то чудом, не иначе, умудрялся до сих пор выживать, раз за разом выходя сухим из воды, наотрез отказываясь от отдыха и не позволяя даже раны перевязать, с отчаянием смертника бросаясь в бой, очертя голову.
Такое Тирон за свою недолгую по эльфийским меркам жизнь, видел чересчур много раз, чтобы не понять четко одного — Леголас ищет себе смерти. Причины тому он понять не может, сколько часов не проводит за размышлениями. Но сейчас вид друга, больше похожего на мертвеца, нежели на себя прежнего, внезапно отрезвляет.
Леголаса нужно отвлечь, раз уж остановить не удалось. Стоило бы попробовать разобраться в том, что же с ним успело произойти, какие проблемы на голову вновь нашел — о, в этом, как показали годы, у их принца был настоящий талант, — но Тирон, невольно вспомнив о том, когда в последний раз видел подобное, осознал, что на то времени может и не быть.
А единственным, кто способен Леголаса образумить, был его отец. И, как бы Тирону не хотелось обратного, с тем все же приходилось смириться. Хотя бы ради блага самого Леголаса, пусть сам он это едва ли оценил бы. Проклятый упрямец, — проскальзывает раздраженная мысль. Однако хоронить друга Тирон не хотел, и этого с лихвой было достаточно, чтобы принять единственное верное решение.
— Леголас! — громким шепотом вновь зовет он. Товарищ, наконец, приходит в себя и быстро моргает, оглядываясь по сторонам, пока не останавливается мутным взором на Тироне. Тирон же кривится, словно от укола боли — если так продолжится, то бедового командира без особых усилий убьют, и не заметит даже.
— Что-то случилось? — голос Леголаса звучит непривычно хрипло, будто после долгого сна иль при сильной жажде. Пустым взглядом он блуждает по расплывающейся фигуре друга, не в силах выцепить для себя четкую деталь, за которую можно было бы зацепиться.
На неестественно серой коже излишне ярко выделяется свежий кровоподтек — Эру знает, когда и каким образом мог Леголас умудриться получить его, — особенно болезненно контрастируя на фоне выцветших, блеклых глаз, потерянно смотрящих куда-то в пустоту, как и сотни раз прежде. Видят Валар, больше всего на свете Тирон хотел бы знать, что приключилось с другом, послужив причиной столь разительной перемены, но Леголас, лишь единожды ненароком бросив «плохой сон», обсуждать то отказывался.
— А тебе во дворец не нужно часом? — с нарочитой рассеянностью вопрошает Тирон, стеклянным взором пробегая по пергаменту в своих руках. Последним, что его волновало, был этот самый отчет из ставки с западного рубежа. К своим двум тысячам лет, сроку по эльфийским меркам поистине ничтожному, он каким-то диковинным и странным даже для самого себя образом, умудрился дослужиться до начальника Лесной Стражи.
Здесь едва ли обошлось без Леголаса — Тирон, не слишком вслушивавшийся в мудреные рассказы сородича о Совете Лордов, сумел понять для себя только одно: сие сиятельное сборище принцу пришлось не по вкусу при более близком знакомстве, и потому он использовал каждую возможность, коих, к несчастью, выпадало ничтожно мало, дабы им досадить. И, кажется, назначив друга на столь высокий пост, Леголас своей цели в какой-то мере достиг, при этом успев еще и вдоволь позлорадствовать над абсолютно недовольным подобным поворотом товарищем, занятым теперь по большей части бесконечными бумажными работами.
— Разве? — Леголас удивленно щурится и вдруг отчего-то тяжело вздыхает, роняя голову на руки и позволяя спутанным волосам закрыть лицо. Тирон от удивления тихо присвистывает — редко когда их вечно собранный и не теряющий хладнокровия кронпринц позволял себе подобные проявления чувств.
— Говорят, — Тирон гулко сглатывает, пытаясь скрыть собственную неуверенность, что, по счастью, все же удается — похоже, принц сейчас слишком изможден для того, чтобы заметить эту заминку. — К Его Величеству с дипломатическим визитом приехал владыка Келеборн из Лотлориэна. Я не столь сведущ в замысловатых правилах придворного этикета, но разве не должен ли ты присутствовать там, сопровождая своего отца?
— Владыка Келеборн? — на лбу Леголаса пролегает глубокая складка. — Впервые слышу. Но, думаю, если бы отец желал моего возвращения во дворец, он сообщил бы.
— Да, верно, — криво улыбается Тирон, силясь подавить досаду. Не вышло.
— Но, — начинает вдруг Леголас, заставляя друга вздрогнуть от неожиданности, пожимая голову. — Наверное, мне все же стоит съездить на время домой. Насколько помню, лорд Аркуэнон хотел обсудить один вопрос, описать который отчего-то в письме не мог. Спасибо, что напомнил.
Он мягко улыбается, но Тирону на душе лишь горько от улыбки той становится — настолько сильно непохожа она на улыбку Леголаса прежнего. Что же, улыбки сейчас меньшая из их проблем, а ему, кажется, все же удалось подтолкнуть друга к тому, кому, быть может, по силам успокоить свое разрушающееся дитя.
***
Леголас рассеянно моргает, с удивлением глядя сначала под ноги, а после на пустынный коридор перед собой, словно не до конца понимая, как мог здесь оказаться. Это на миг выбивает его из колеи, и подобная реакция, быть может, в этой ситуации вполне уместна.
Пожалуй, ему следовало бы испытывать беспокойство или хоть немного озадачиться, всерьез задумавшись над причиной столь странного и далекого от нормального поведения. Нельзя просто так взять и потеряться во дворце, в котором провел большую часть жизни, к тому же напрочь позабыв о том, куда направлялся. Но осознание того вызывает лишь краткую вспышку неясной тревоги и раздражения, что погасает быстрее, чем Леголас успевает в полной мере ощутить ее.
Леголас, право слово, не знает, что с ним происходит, не хочет знать, чем то может грозить, но до тошноты хорошо понимает, что стало этому причиной: сны, те самые сны, не исчезли, а лишь ударили по нему с новой силой, выбивая землю из-под ног. И они причиняли боль, будто чужой душой выжигая изнутри его собственное тело и терзая разум звериными когтями. Отказываться от сна вовсе — было идеей заведомо глупой и обреченной на провал; в таком состоянии он с трудом контролировал себя, о разумности же действий и решений даже речи быть не могло.
До тошноты хорошо знал Леголас и то, что совсем скоро наступит миг, когда эта его слабость, — а иначе назвать то он никак не мог, — сыграет роковую роль. А после узнает и отец. И отчего-то именно этого Леголас боялся куда больше, нежели любых иных последствий. Ему легко понять себя — эти сны, сколь бы прекрасными ни были, дурные, а другого способа избавиться от них Леголас не видит. Что-то подсказывает, что отец такого не поймет.
Отец. Эта мысль отчего-то огненным клеймом вспыхивает пред глазами, наталкивая на нужный лад. Он искал отца? Нет, кажется, нет. Совет. Да, похоже что-то было связано с этим злосчастным советом. О, точно. Аркуэнон, дядя, просил о встрече тет-а-тет, назначив ее в малом зале собраний, в этот день обычно пустовавшей.
Что ж, путь он, похоже, помнит. Отрешенно касается пальцами переплетения корней и вдыхает полной грудью, силясь успокоиться и привести спутанные, торопливые мысли в порядок. Он дома, в безопасности, а значит все в порядке.
Даже воздух здесь, во дворце, кажется необъяснимо иным и будто бы родным — неспешным, окутывающим в свои мягкие, теплые объятия, и болезненно спокойным. Не прозвенит здесь вражеская стрела, разрывая степенную тишину, не закричит дикая птица от появления зверя, не скрипнет ветка под порывом ветра. Воздух этот пахнет пылью сказаний, старинным золотом и пряным вином — таков на вкус дом, запахом тем пропитано само его детство — счастливейшее из возможных.
Принцу нечего боятся в своих владениях, — нашептывает отцовский голос, призрачным дуновением успокаивая разгоряченную кожу. Леголас улыбается сквозь силу, больше по привычке, нежели из собственного желания. Пожалуй, ему стоит чуть чаще возвращаться домой.
Остальную часть пути до залы он преодолевает будто во сне, не задумываясь над тем, куда идет; эта дорога, как и сотни иных, знакома чересчур хорошо, чтобы суметь потеряться даже намеренно. Но у самых дверей происходит неожиданное: чья-то чужая рука плотно зажимает ему рот, не позволяя вскрикнуть, а другая обхватывает за плечи. Не успевает Леголас толком что понять, как его тут же отпускают и перед ним появляется хмурое лицо лорда Аркуэнона, и ставшего отчего-то вдруг тем, кто схватил его.
Дядя качает головой и прикладывает палец к губам, приказывая молчать. Леголас, слишком растерянный, чтобы возражать, повинуется, с удивлением глядя на странно встревоженного родича. Тот и сам не произносит ни слова, одними глазами показывая на полуоткрытую дверь, ведущую в залу собраний. И тут Леголасу наконец-то удается расслышать тихий разговор тех, кто там находился.
Голоса ему не знакомы; с налету понять, о чем идет речь, также не удается, но выцепляет из сбивчивой, торопливой чужой речи четыре слова: «король», «яд», «покушение» и «сегодня». Кровь отливает от лица, и Леголас слышит, как оглушительно громко стучит в ушах сердце, заглушая все остальные звуки до единого. Покушение?.. Но ему хватает одного только быстрого взгляда в пустые с едва заметным налетом плохо скрываемого страха глаза Аркуэнона, чтобы понять, что происходящее более чем реально.
Это отрезвляет, в мгновение ока прогоняя вредящую панику и воскрешая в памяти вбитые заботливой рукой Морнэмира в самую подкорку разума рефлексы. Защищать короля любой ценой — первостепенная его обязанность и только она имеет сейчас важность.
Заговорщиков необходимо схватить немедленно — Аркуэнон в состоянии будет справится с этим самостоятельно; Леголас слышал, что дядя слыл одним из искуснейших мечников до тех пор, пока не предпочел бои политические обычным. Ему нужно спасти короля — не отца сейчас; так мыслить проще, не задумываясь о том, что опасность грозит его родителю.
Корона и семья — вещи несовместимые, и, выбирая между первым и последним, каждый из их рода обязан был, ни мгновение не сомневаясь, сделать выбор в пользу первого — таков порядок. Он спасал и защищал своего короля, но не отца, пусть и разница меж тем казалась когда-то до смешного призрачной.
Но не успевает Леголас и шага сделать, как вновь оказывается зажат в чужой крепкой хватке. На этот раз причиной тому становится не лорд Аркуэнон; напротив — дядя, судя по сдавленному хрипу, находится в ситуации едва ли многим лучшей. Едва ли теперь его хотят лишь попросить молчать — лезвие клинка неизвестного холодом обжигает горло, и Леголас на миг прикрывает глаза, собираясь. Умирать в его планы на этот день определенно не входило.
Дальше он действует уже на одних только инстинктах. Вывернуться, ударяя по счастливой случайности вполне свободным локтем прямо в солнечное сплетение — противника умелым воином едва ли можно назвать, в противном случае тот подобной глупости не допустил бы, — и, наконец, дотягивается до кинжала, предусмотрительно спрятанного в сапоге.
Брызжет первая кровь, горячими каплями пачкая его лицо и руки. Леголасу на миг дурно становится — кровь алая и ничуть не похожа на давно ему привычную, черную орочью. Он убил своего собрата, — проносится ядовитая мысль. Все когда-нибудь случается впервые, — равнодушно цедит другой голос, смутно похожий на отцовский. — Он был врагом. Не о чем жалеть. Это звучит правильно.
С досадой Леголас замечает, что дядя, пусть, кажется, еще жив, но потерял сознание. В отличии от его противника, со странным выражением лица глядящего на принца. Этот эльф ему смутно знаком — помнится, они как-то раз встречались на одном из балов иль иных празднеств.
— Зачем? — внезапно вырывается изо рта прежде, чем сам Леголас успевает осознать то.
Он, быть может, просто хочет понять.
— Из-за тебя, — следует ответ, ожидать который Леголас мог меньше всего. Видит Эру, он готов был услышать что угодно, но не это. — Ты не должен был рождаться.
Безумен? Это было бы самым простым объяснением тому, что сейчас было произнесено. Больше Леголас ничего не спрашивает, крепко стискивая в пальцах рукоять кинжала.
Противник нападает неожиданно быстрее, и Леголас шипит сквозь зубы, когда плечо пронзает острая вспышка боли; рана чистая, лезвие прошло насквозь, едва задев подключичную артерию — как ему удается понять по ощущениям. Дальше уже бьет он сам, стиснув зубы и не позволяя себе отвлечься на затапливающую тело боль. Вновь кровь, алая, теплая и чуть солоноватая — капли брызжут на лицо, горчат на губах и во рту. Он гулко сглатывает. Так быть не должно — ярко сверкает в разуме.
Враг ранен, но все еще жив. Леголас замирает на мгновение, не в силах решиться. Яркими, лихорадочно бегающими и расширенными от страха глазами он ищет в мертвенно бледном лице Леголаса тень сочувствия, милосердия иль еще чего, но не найдя, горько усмехается. В голове вспыхивает болезненная мысль о том, что отец сейчас в опасности. Этого достаточно, чтобы принять верное решение. Кинжал пронзает плоть с тихим хлюпом. Ровно в сердце. Быстро, точно, безболезненно.
Леголас поднимается на ноги, рассеянно сжимает плечо рукой. Кровь сочится сквозь пальцы, безнадежно пачкая измятую, грязную одежду. Он отрешенно думает, что заявляется к королю в таком виде в высшей степени нагло. Бросает быстрый взгляд на Аркуэнона, до сих пор не пришедшего в сознание. С ним все будет хорошо; жизни дяди ничего не угрожало — заговорщики, кем бы они ни были, явно не хотели проливать кровь сородичей без нужды.
Больше медлить он права не имеет — каждая секунда грозит королю смертью. И Леголас, впервые за все прожитые во дворце годы, позволяет себе сорваться на бег, презрев все правила этикета. В памяти всплывают слова Тирона о приезде владыки Келеборна, и ответ дворецкого на вопрос о том, где король. Кажется, отец и его гость сейчас в покоях самого государя, заняты то ли обедом, то ли подписанием договора иль еще чем.
К счастью, королевское крыло находится довольно близко, чтобы дорога до него заняла у Леголаса всего несколько минут. Наверняка он перепугал добрую половину слуг; о том, что начнется, стоит кому заметить мертвые тела, Леголас думать не хотел. Королевство пополнится новыми слухами об обезумевшим принце, который дошел до убийства собратьев.
Сам того не заметив, он оказывается у дверей отцовских покоев. Стражники, воззрившись на взъерошенного, измазанного в крови и лихорадочно сверкающего глазами принца, молчат, едва ли допуская одну мысль о том, чтобы пропустить его. Один решается было заговорить что-то о приказе короля насчет того, чтобы их с гостем никто не беспокоил, но тут же замолкает, увидев гримасу отчаяния и гнева на лица Леголаса.
— Объясниться не желаешь? — принц резко разворачивается на знакомый голос, цепляясь взглядом за хмурого Морнэмира. Перед глазами все мутится и плывет, его чуть подташнивает, а уши застилает плотная пелена, заглушая подавляющее большинство звуков. С мрачной обреченностью он понимает, что продержаться долго не сможет. Короля нужно защитить. Об остальном позже побеспокоится.
— Мне нужно туда, — сквозь силу произносит Леголас, рукой сдавливая плечо и пытаясь остановить кровотечение. Глупая идея. — Это важно. Пожалуйста.
Он весь в крови — своей и чужой, измят и до смерти перепуган — тот редкий случай, когда Леголас готов признать, что ему и в самом деле страшно, — но что-то, сложно понять, что именно, в его виде вдруг Морнэмира убеждает. Тот молча кивает стражникам, и они расступаются, наконец, пропуская его. Прочее Леголаса уже не волнует.
Он с грохотом распахивает двери и врывается в покои отца, мгновенно обращая на себя все взгляды: пораженный — незнакомца, кем вероятно является лорд Келеборн, и раздраженно-разъяренный — отцовский. Но Леголас в тот миг видит лишь одно: кубок в руке короля. Некое чувство, необъяснимо яркое и болезненное, подсказывает ему, что именно туда и подмешан яд.
— Лаэголас, — сухо печатает отец, но тут же замолкает, хмурясь. — Ты ранен? Что происходит?
— Я бы тоже хотел узнать, — с несколько нервной улыбкой произносит Келеборн, но Леголас не обращает на того внимания, с отчаянием глядя лишь на кубок.
— Яд, — отрывисто произносит он, с трудом переводя дыхание. Становилось все хуже. — В вине яд. Покушение. Яд...
— Покушение? — король вскидывает брови, с некой тревогой глядя на дрожащего и едва держащегося на ногах сына. — Леголас, ты не в себе. Нет здесь никакого яда и быть не может.
С этими словами он подносит кубок к губам и слабо улыбается сыну, пытаясь успокоить, но Леголас оттого лишь сильнее бледнеет и бросается вперед, отнимая у отца злосчастный бокал, и делает маленький глоток. В следующее мгновение глаза Трандуила зло сужаются и он крепко стискивает запястья сына, выворачивая ему руки и прижимает к себе, не позволяя вырваться.
— Нет никакого яда, глупый ты мальчишка. Уж не знаю, что с тобой происходит, но...
Не успевает он договорить, как Леголас заходится в приступе надрывного кашля. Оба, и отец, и сын, в молчании глядят как на паркете появляется пятно крови, слишком темное, почти черное, чтобы быть обычным. И после Леголас теряет сознание, безвольной куклой оседая в руках отца.
***
— Леголас... — растерянно произносит Трандуил и на миг застывает, в полной мере осознавая происходящее. Его сын, раненный, отчасти потерявший рассудок, — кто в здравом уме мог вытворить такое? — только что пошел на нечто абсолютно безумное и, кажется, сейчас умирал. — Я убью его, — шепчет он сквозь зубы, оглядываясь на замершего Келеборна. — Морнэмир!
Тот, видимо, находившийся неподалеку, на зов откликается почти мгновенно, молнией врываясь в покои. Тихо чертыхается сквозь зубы, опускаясь на колени рядом с лежащим Леголасом, прижимает пальцы к сонной артерии и облегченно выдыхает.
— Живой, — произносит Морнэмир вслух больше для того, чтобы успокоить самого себя. — Что случилось?
— Яд, — коротко бросает Трандуил, лихорадочно сжимая ткань туники сына, жесткую от крови. Его внимание привлекает мокрое, яркое пятно на плече, что вызывает новый рваный вздох. — И рана. Колотая. Кровь все еще идет, но процесс регенерации уже должен был начаться, а значит то, чем его ранили, скорее всего тоже было отравлено. Лекари...
— Уже послал, — качает головой Морнэмир в ответ и достает кинжал, торопливо, но осторожно разрезая тунику. Он тихо присвистывает, увидев рану, и выдыхает, не заметив гноя. — Знал, что чем-то подобным это закончится, как только Леголас сюда заявился. Твой сын сведет нас всех в могилу. Вода есть? Нужно попробовать напоить его.
Но тут вдруг вмешивается Келеборн, присаживаясь на колени возле лежащего, и мягко глядит на Трандуила:
— Позволь, я попытаюсь помочь. Меня едва ли можно назвать лучшим лекарем, но кое-что все же умею.
Трандуил недоверчиво щурится, но после кивает:
— Вперед. Но не дай Эру хуже станет — я убью тебя. И плевать на последствия. — Келеборн склоняет голову. Они знают друг друга достаточно хорошо, чтобы он мог с уверенностью сказать — Трандуил это обещание исполнить в состоянии.
Келеборн тяжело вдыхает, пальцами пробегая по рваным краям раны и закрывает глаза, сосредотачиваясь. Проще было бы с травами, но сейчас такой роскоши у них нет, а потому придется довольствоваться тем, что есть. Лекарь из него и в самом деле был не из лучших, но ничто не учит так хорошо, как война и нужда.
Слова чар, дрожащих тонкими струнами мироздания, вспоминаются сами собою, и он осторожно касается гудящих от напряжения невидимых нитей, стекающихся в одно единственное место и там пытающихся собраться в клубок — именно так выглядело пред его внутренним взором эта рана.
Осторожно, выверяя каждое движение, Келеборн дергает сначала за одну нить, после за другую, выискивая ту, что послабее. Леголас под его руками вздрагивает, вызывая тем самым огненный взгляд отца. Но на это Келеборн не обращает внимания — они с Трандуилом и вправду знают друг друга в каком-то смысле хорошо, чтобы тот не набросился на него с мечом после первого же вскрика сына. Наконец Келеборн удовлетворенно хмыкает, найдя нужное место, и дергает. Клубок слабеет, но до конца не распутывается. На лбу от напряжения выступает пот.
Тянет еще раз и еще и глухо выдыхает, кусая губы. Выходит сложнее, чем он мог надеяться; Келеборн не знает, что стало тому причиной — долгое ли отсутствие практики, глубина ранения или нечто странное в самом его пациенте. Что-то в сыне Трандуила было глубже и сложнее, чем рана от кинжала и отравление невесть каким ядом. Он изможден — приходит понимание. Измучен и устал настолько, что еще совсем немного начнется неотвратимое — угасание.
Ему на мгновение дурно становится. Пальцы дрожат будто в лихорадке, едва не рвут тонкие нити. Келеборн видел такое до ужаса близко, помнил до страшного хорошо и знал ненавистно много о том, чтобы не узнать и не понять, заметив первые же намеки. Дитя… Как, отчего, почему?... Что творилось в этой семье за наглухо закрытыми дверями, что пережил за свой краткий век этот ребенок, мальчишка сущий, что могло стать причиной такому?
Келеборн бросает косой взгляд на Трандуила. Тот смотрит бессильно, с томительной обреченностью, но без того жалящего страха, который можно было бы ожидать от всякого отца, чье дитя, истекая кровью, блуждает у самого порога смерти. Он словно не в первый раз становится свидетелем подобного, при том не имея ни сил, ни возможности помочь сыну, и оттого вынужденный лишь молчаливо наблюдать.
На лице старого друга вновь застыла столь знакомая маска равнодушия, что каким-то чудом осталась неизменна даже спустя сотни нет. Так проще всем им; Келеборн не знал, что стало бы с ним, прояви родич те яркие, живые и столь обычные для каждого эмоции. Трандуил сохранял свое пресловутое хладнокровие и в те страшные мгновения, кои никто из них никогда не станет вспоминать по своей воле, и Келеборн, признаться, как и многие другие, к тому привык, давно уж не ожидая ничего иного.
У Трандуила всегда все под контролем, всегда в порядке — вечная константа в этом переменчивом, двуликом мире. Но сейчас это казалось пугающе неуместным. Наверное оттого, что впервые Келеборн до боли хорошо знал каково ему.
Он все еще помнил, тошнотворно хорошо помнил, каково это — глядеть на мучения единственного своего дитя, плоти и крови, не в силах ничем помочь иль облегчить боль. Кровью и мукой, осколками зеркала кривящимися в родном взоре глядит худший страх, что только можно вообразить — Келеборн знает, помнит. Такое не забывается, сколько б лет иль тысячелетий ни минуло.
Он, быть может, знает Трандуила не так хорошо, чтобы быть хоть в чем-то точно уверенным на его счет, — родич всегда отличался излишней скрытностью, как, впрочем, и каждый в этой ветви семьи, — но с легкостью мог вообразить, какого толка чувства бушевали сейчас в его душе, пусть даже и глубоко запрятанные в самых ее потемках. Келеборн хочет верить, что все же немного Трандуила знает.
Они частенько встречались в далеком детстве, когда еще благодать и мир не покинули Дориат, во многом из-за общего родства с владыкой Тинголом, и довольно дальнего — друг с другом. Тогда оба они были иными, чего уж, они были всего лишь детьми, чьи имена значили для мира не более пары строк на семейном гобелене синдар. Многое с тех пор переменилось, и едва ли — в лучшую сторону.
Несколько раз встречались и столетиями позже, когда Трандуил со своим отцом, только-только примерившим королевский венец, посещали с визитами Харлиндон. Трандуил тогда лишь начал меняться, совсем недавно ступив на путь становления тем, кто предстал сегодня перед Келеборном в холодном сиянии бесстрастия и черствой сдержанности, что служили теперь ему верным доспехом. Но в тот миг встреча с ним, пусть и столь непривычно иным, новым и так необъяснимо чужим, была ценнейшим из даров. Знаком, что их семья все еще имеет будущее. Надежду, быть может.
Следующая их встреча случается в те смутные, почти стершиеся из памяти времена Битвы Последнего Союза. Те года, то сражение ломает их обоих и на долгие тысячелетия разводит судьбы разными дорогами. Они ощущают себя чересчур разными, абсолютно чужими и бесконечно далекими от призрачного золота детства, чувствуя отчего-то за то вину, и не находят нужных слов, будто и вовсе стали незнакомцами. Так быть не должно было, но мир слишком изменился для того, чтобы подобное перестало кого-либо волновать. И ни один не ищет больше встреч. До сих пор.
Трандуил теперь кажется чужаком, о котором Келеборн никогда и не знал ничего, кроме перечня сухих фактов, известных всем. Но кое-что в нем столь простое, понятное и обычное, что даже горько становится — Леголас. Леголас, который одним своим появлением поднимает в глубинах памяти все то светлое, яркое и родное, что только мог он вспомнить о своем доме и семье, некогда столь крепко связанной.
Дети — сила, меняющая совершенно все. Келебриан когда-то изменила его самого; Леголас же, кажется, невольно сделал чуть большее — пробудил в своем отце кого-то живого, обжигающе яркого и правдивого, долгое время скрывавшегося за льдом притворства и застаревшей боли. И это в Трандуиле понять легко. Дети воистину несут в себе силу, превосходящую любую магию.
Леголас лучистым, полным наивного света появился вдруг на пороге, принося с собою запах крови, пота и страха, перемешанного с сумасшествием удачной схватки, разрушая тягостное, тяжелое молчание, и напомнил Келеборну о том единственном, что их с Трандуилом делало похожим — дети. Беспокойные, горячие и падкие на опрометчивые глупости дети, не знающие цену собственной жизни.
Келеборн помнил, каково это; в конце концов, не так уж и много времени прошло, чтобы забыть. Едва ли когда-нибудь, пусть даже счет пойдет на десятки тысяч лет, он позволит себе забыть. О дети…
Он осторожно тянет за последний узелок, распуская спутанные нити. Пальцы чуть дрожат от усталости и напряжения, но Келеборн облегченно выдыхает — опасность позади. Сын Трандуила от этой раны не умрет — единственное, в чем он точно уверен. Магия ластится, огоньками обжигая кончики пальцев, из игривости, но не желания навредить.
Магия в Эрин Гален другая, ничуть не похожая на ту, чье незримое присутствие Келеборн привык ощущать подле себя в Лотлориене. Эта магия будто дикая. Она искрится, шипит синим ужом, извивается, царапая кожу короткими коготками. Магия эта, столь необычная и диковинная, как и государь, повелевающий Великим Лесом. Она пахнет северными травами, мхом и черным, затменным солнцем. Особенная, иная, и так странно родная при всей своей чуждости.
Точь-в-точь также ощущался порывистый, лихорадочно знойный дух Трандуила, раскаленными иглами выжигающий изнутри при одном только приближении своего хозяина. Трандуил изменился, и роль в том сыграл не в последнюю очередь и сам Леголас, и, быть может, этот лес с его магией, темной, но столь странно чистой. Изменились все они; переменился в очередной раз сам мир. Келеборн хотел думать, что это — к лучшему.
Пальцами он пробегает по рваным краям раны, что больше не кровоточит и удовлетворенно хмыкает — приятно знать, что даже после всех столетий отсутствия практики кое-какие способности он все же сохранил. Осторожно касается обнаженной груди и кладет ладонь прямо над сердцем Леголаса, — Эру, едва ли кто из них когда-нибудь мог представить, что Трандуил своего сына назовет таким именем, — молчаливо высчитывая удары.
— У твоего сына слишком много шрамов для ребенка его лет, — рассеянно, скорее для самого себя нежели обращаясь к Трандуилу, произносит Келеборн, глазами повторяя каждый белесый след, что так и не зажил. Он ловит себя на мысли, что, думая о том, каким был воспитан и вырос сын Трандуила, такого увидеть никак не ожидал.
— Знаю, — кривится в усмешке Трандуил. Келеборну кажется на миг, будто за этой измученной улыбкой скрыто нечто куда большее и болезненно личное; то немногое, что навсегда останется лишь только в каменных чертогах сердца его родича. — Он у меня на редкость везучий, — добавляет король, щурясь, и отчего-то фыркает.
— Везучий? — с ехидством повторяет Морнэмир, заставляя Келеборна, забывшего о его присутствии, невольно вздрогнуть от неожиданности. — Скорее уж глупый, отчаянно самонадеянный мальчишка, как и...
— Его отец, — заканчивает за него Трандуил, закатывая глаза, будто такой разговор происходит у них далеко не впервые. Келеборну кажется, что тему эту они заводят больше по привычке, нежели и в самом деле преследуя цель досадить собеседнику. — Да, я знаю, слышал около сотни раз. Вы не забываете напоминать мне об этом с завидным постоянством.
— Не прекращу, пока твой сын не успокоится или, а дело идет именно к этому, не дойдет до сумасшествия и преждевременной кончины, — буркает Морнэмир, потирая переносицу и бросая быстрый взгляд на Леголаса, в котором чересчур легко можно прочитать беспокойство и тревогу.
Келеборн мало что знает о Морнэмире и еще меньше о том, какие отношения связывают его с Трандуилом. Ходили слухи, что друг друга они на дух не переносят, оттого стараются избегать всяких встреч; что сам Морнэмир, являвшийся отцом супруги Трандуила, о которой разговоры велись еще более сомнительные и туманные, не упускал случая зятю досадить, а тот отвечал тем же; что… ох, Эру, слишком многое говорили об этой семье, чтобы упомнить. Всегда говорили, сколько Келеборн себя помнил.
— Мы оба понимаем, что это — чересчур даже для твоего сына, — неожиданно серьезно произносит Морнэмир, выдирая Келеборна из мыслей. Трандуил глубоко хмурится и поджимает губы, но ничего не говорит. Келеборн с удивлением обнаруживает себя за тем, что пальцами по рассеянности зарылся в спутанные, грязные от крови белокурые волосы… внучатого племянника? Кажется, Леголас приходился ему кем-то вроде того.
Как оказывается мгновением позже, лорд Морнэмир не относится к числу тех, кто готов и стал бы терпеть подобное молчание. Он раздраженно фыркает и бросает на Трандуила взор, полный яростного негодования:
— Ты что-то знаешь. — Утверждает с необъяснимой уверенностью, не спрашивает будто то общеизвестный факт. — Что у вас опять случилось? Что случилось с ним?
— При всем моем несуществующим уважении, — губы Трандуила вздрагивают в кривой ухмылке, — Вас это никоим образом не касается, лорд. Я не могу точно знать, что именно послужило причиной такому его состоянию, но некоторые догадки имею.
— И меня в них посвящать не собираешься, а, Твое Величество? — щурится Морнэмир. Келеборн неожиданно для себя начинает понимать всю суть их диковинных, ни на что непохожих отношений. Оба готовы признать, что Леголасом и его судьбой, по меньшей мере, заинтересованы. Оба будут продолжать играть в заклятых друзей, связанный лишь волею случая, но до сих пор с тем не примирившихся. Оба никогда не признают, что, быть может, давно стали кем-то большим для друг друга, нежели только лишь навязанными родственниками.
— Разумеется, нет, — с ехидством произносит нараспев Трандуил, выделяя каждое слово. Знакомый тон, знакомое выражение лица и тень во взгляде — Келеборн все еще чересчур хорошо знал его, чтобы не заметить тревоги за маской напускного равнодушия. — Это слишком личное. Если Леголас сам захочет рассказать, я запрещать не стану, но и не буду тем, кто против его воли о том всем и каждому поведает, — отчего-то вдруг добавляет он, больше стараясь убедить самого себя.
Они замолкают. Мысли Келеборна рассеянно смешиваются, слипаясь путаными нитями паутины одна с другой, и он отрешенно глядит в пустоту, не думая ни о чем и обо всем одновременно. Поймав на себе излишне тяжелый, полный странной горечи и тоски взор Трандуила, он, наконец, убирает руку, судорожно сжимая пальцы в кулак.
Лишиться тепла Леголаса было необъяснимо больно и неправильно. Морнэмир в раздражении меряет шагами кабинет, ни на миг не останавливаясь, чем, кажется, лишь усилив молчаливый гнев Трандуила, но тот все же не заговаривает. Келеборн скучающе думает о том, почему же лекари, за которыми давно было послано, до сих пор не явились.
Но неожиданный рваный вздох разрывает тишину, заставляя всех их замереть — Леголас очнулся. Мутные, подернутые измученной пеленой глаза глядят в первое мгновение, словно не узнавая, но после Леголас, чудится, находит лицо отца и ощутимо расслабляется. Он пытается было приподняться на локтях, но скривившись от боли бросает эту затею, меж тем не отводя взора от Трандуила. Никто заговорить так и не решается, не зная, что следует произнести, и оттого хриплый, робкий звук голоса Леголаса звучит лишь ярче в болезненной тишине:
— Я, кажется, убил твоих лордов, — едва слышно выдыхает он, облизывая пересохшие губы. Леголас осторожно приподнимает голову, во все глаза глядя на отца, будто ожидая его гнева, ярости иль хоть чего-нибудь. — Прости?..
— Ох дитя, — Трандуил устало усмехается, смотря на сына с диковинным жадным отчаянием, будто больше всего в этот миг желая лишь обнять его, говоря слова, которые никому чужому слышать не суждено, но отчего-то не может или не решается. Келеборн не понимает. Вновь режет по сердцу ясное сознание того, насколько чужим и незнакомым стал теперь Трандуил, ранее понятный и простой, слово открытая книга. — Я только рад, сам знаешь. Только, пожалуйста, прошу тебя, в следующий раз, если он случится, давай обойдемся без ран и таких ярких доказательств?
Леголас молча кивает и неуверенно улыбается. По одному только взгляду отца, становится ясно, что эта тема не забыта, но они вернутся к ней позже, наверное, оказавшись в полном одиночестве. То быть может и к лучшему — сейчас у него было недостаточно сил, чтобы и самого себя понять.
— Он сказал, что я не должен был рождаться, — с трудом выдавливая каждое слово, произносит Леголас. Он не может не спросить, он просто обязан узнать, понять, — бьется лихорадочная мысль. — Ты знаешь, почему?
Трандуил глубоко хмурится, прикрывая глаза в попытке успокоиться. Этого не должно было случиться; этот проклятый вопрос никогда не должен был быть задан…
— Знаю, — наконец произносит он, уже зная, что о том пожалеет.