«Друг, все, что ты любил, разочаровало тебя: разочарование стало вконец твоей привычкой, и твоя последняя любовь, которую ты называешь любовью к «истине», есть, должно быть, как раз любовь к разочарованию».
© Фридрих Ницше
Трандуил кривится, тщетно пытаясь заглушить громкий рой мыслей, цепляясь за глухой звук собственных шагов. Каменные ступени отдаются ровным, гулким шепотом; где-то слишком уж близко мерно капает вода. Стремительно истончающаяся свеча обжигает кожу воском, но он не обращает на то внимания — боль ощущается чужой, далекой и пьяняще правильной.
Тьма подземелий тянет к нему паучьи лапки-жгуты, затягивая, топя в себе с каждым мгновением все с большею силой; Трандуил не противится, отстраненно наблюдая за тем, как испуганно дрожит пламя в руках, становясь своей собственной призрачной тенью. Темнота душит, темнота глушит, темнота приносит звенящий, приторный да чересчур дешевый покой, позволяя забыть и забыться.
У развилки Трандуил останавливается на долгое мгновение, с отчаянием вглядываясь в сырую тьму. До боли кусает губу, хмурится; щеки опаляет жаром недавнего воспоминания. Но все же он встряхивает головой, уверенно выбирая второй путь, ведущий к усыпальницам, до глупости старательно делая вид, что первого, идущего к темницам, не заметил и вовсе.
Ему не обязательно смотреть, не обязательно считать шаги да размахивать догорающей свечой из попытки осветить путь; о Валар, он проходил этот путь, эти проклятые два десятка ступеней слишком уж часто, чтобы они отпечатались огненным клеймом в самой подкорке.
Свеча дрожащим светом озаряет холодную, каменную темноту усыпальниц. К горлу подкатывает комок тошноты, но Трандуил все же делает шаг вперед, точно зная — ему это необходимо. Из горла рвется горький смех, стоит только мелькнуть призрачному чувству спокойствия; появляется странная мысль, что это место было чересчур дорого ему, значило чересчур многое, едва не становясь родным домом. Что ж, он в кругу своей семьи.
Он делает новый шаг вперед и два вправо — огибает отца, привычно направляясь к супруге, и замирает статуей, им под стать. Свеча освещает излишне многое, о тошнотворно многом напоминая. Трандуил кусает щеку, стараясь восстановить мерный ритм биения сердца, но тщетно. В памяти встает мертвенно-бледное лицо Леголаса, в то чудовищное мгновение ставшего слишком уж похожим на свою мать — так, что глядеть больно.
— Зачем ты сделал это? — то шепчут давящие стены подземелий, поет болезненная белизна мраморных гробов, кричит краска портретов, от времени покрывшаяся россыпью трещин-шрамов. Зачем-зачем-зачем?..
Голубые глаза Эллериан глядят на него с незавершенного, а оттого еще более болезненно прекрасного портера сурово, с той горечью и презрением, что в ее взоре никогда не было — беглую тень этого чувства Трандуил мог разве что мельком уловить во взгляде отца. В его жизни, в их жизни или той безумно краткой ее части, что им посчастливилось разделить, было излишне много незавершенного, — проскальзывает колючая мысль, на миг заглушая сотню остальных.
— Потому что посчитал нужным, — едва слышно шепчет. Потому что посчитал правильным, потому что хотел верить в то, что поступает правильно, пусть и прекрасно знал, что это не так. Потому что так было проще, потому что испугался, потому что всегда был до безумия эгоистичен.
Потому что Леголас начал от него отдаляться, потому что Леголасу он больше не был так нужен, потому что у Леголаса, как вдруг пришлось в полной мере осознать, была своя жизнь, потому что Леголас повзрослел, потому что перестал в нем нуждаться вовсе.
Потому что у Леголаса была проклятая рыжая девчонка, был Таурендил, был мертвый дружок, со скорбью по которому он все же сумел справиться самостоятельно, без его, Трандуила помощи. О Эру, Леголас, чудится, даже мысли не допустил о том, что отец может помочь, что отец поможет, что отец понимает. Это, право слово, было чуть смешно.
У Леголаса была своя жизнь, были друзья, огромное скопление разношерстного сброда на любой вкус вокруг, была свобода, была война и цель. Леголас был целостен.
У Трандуила же давно не было ничего кроме Леголаса, — о, сколько же стоило ему понять и принять это, смирившись, — Леголаса, которого он против воли уродовал своей расколотостью и которому теперь не нужен был.
Это пугало похлеще любой самой страшной войны, Некроманта да Черного Врага вместе взятых, драконов, смертей и пыток. Леголас был последним, что у него в этом мире осталось. Леголас был всем. И Трандуил вынужден был признать, что никогда не сможет отпустить его и смириться если не со смертью сына, то с его потерей для себя.
Он не мог отпустить сына, не мог дать ему щедро растрачивать свой чересчур яркий свет на других, кто никогда не станет достойным, не мог принять то, что дитя повзрослело и более в родителе не нуждалось, и отступить. Леголас должен был остаться, должен быть рядом, должен быть всегда.
Жизни Леголаса ничего теперь уж не грозит, — о, Трандуил позаботился об этом. Он отомстил всем, кто посмел даже мысль допустить о том, чтобы сына у него отнять, чтобы навредить, убить. Трандуил лихорадочно сжимает пальцы в кулаки, отрешенно чувствуя, как ногти до крови расцарапывают кожу. Кровь сочится сквозь пальцы, разбивается о пол с оглушительным грохотом.
Эллериан смотрит с укоризной, одним лишь взглядом отдавая приказ защитить сына любой ценой, сохранить то последнее и самое ценное, что от нее осталось. Он убил их всех. Валар, он преподнес Леголасу их головы, подарил возможность отомстить самому — вложил сыну в руки кинжал, направляя руку ровно в сердце тому, кто замыслил гнусное предательство. Леголас был в безопасности; был спасен.
Леголас должен был быть рад, должен был быть благодарен, все должно было стать как прежде. Но отчего-то не стало. Трандуил едва ли жалел о совершенном, но с каждым мгновением оно стремительно теряло всякое значение. И, сколько ни старался, он никак не мог понять, что же сделал не так. Почему Леголас вновь ушел?
***
Трандуил подстегивает коня, заставляя нестись все быстрее и быстрее. Холодный, острый дождь бьет в лицо, замутняет взгляд; хлюпает под конской поступью мокрая земля, все ниже к ней гнутся деревья под резкими порывами ветра. Кажется, сам воздух пахнет земляной сыростью, пылью и грозовой горечью, но Трандуил, обычно излишне чуткий к настроениям Леса, на то не обращает внимания вовсе.
Все мысли об одном — о Леголасе. Он не знает, что должен сделать, не понимает, что сделал неправильно и как то исправить, знает лишь, что им необходимо увидеться. Ему необходимо увидеть сына, со времен их последней памятной встречи старательно его избегающего.
Рассеянно Трандуил пытается придумать хоть сколько-нибудь приемлемое объяснение своему неожиданному появлению. Мысль рассказать правду он отметает сразу же — то, что король покинул дворец и отправился на южную границу лишь для того, чтобы просто поговорить с сыном вызовет слишком уж много ненужных вопросов.
Мысли разбегаются, конь под ним устало фырчит, а пред глазами все стоит бледное сыновье лицо на одно мгновение ставшее точной копией лица Эллериан. Ее имя по-прежнему значит чересчур многое, чтобы вспоминать, позволить себе хранить его где-то в темном уголке разума излишне часто. Трандуил порою, — куда чаще, чем следовало бы, — ловил себя на глупом размышлении о том, что та ночь, в которую они встретились, стала бесконечно более большим и важным, чем было бы уместно. И что он многое отдал бы за то, что в нее вернуться.
Невдалеке показываются костры заставы; Трандуил натягивает поводья, заставляя коня наконец замедлиться. Выставленных часовых он едва ли замечает: лишь краем глаза улавливает шелохнувшуюся листву да промелькнувшую тень; с луками и мечами на него не кидаются — узнают. Трандуил уголком губ усмехается, удовлетворенно думая, что с постом командира Леголас все же справляется довольно хорошо.
Слишком поздно закрадывается мысль, что следовало бы собрать полный отряд из личной охраны или хотя бы взять пару стражников в свиту, придавая внезапному порыву официальный вид, и избежать тем самым проблем. Однако Трандуил отмахивается от нее, тут же понимая, что сопровождение сейчас лишь помешало бы ему, только раздражая и доводя до крайности одним своим присутствием поблизости.
Навстречу ему выходит смутно знакомый мечник, один из тех, каких возле сына всегда вилось слишком уж много, с приличествующей случаю вежливой улыбкой. Трандуил щурится — появившийся чересчур похож чертами на накрепко отпечатавшегося в памяти Таурендила. Сын, брат, быть может? Нет, все же брат; кажется, Леголас когда-то мимолетом о том рассказывал.
Пустым взглядом Трандуил откидывает собравшихся перед собой, но белокурой макушки сына к своему вящему раздражению не находит. Таурендилово отражение что-то сбивчиво говорит, несколько тревожно и непонимающе глядя на него, но Трандуил пропускает его слова мимо ушей, лишь рассеянно выискивая глазами отпрыска.
— Где кронпринц? — резко обрывает он все еще говорящего и заметно нервничающего эльфа, когда терпению приходит конец.
Тот замолкает, хмурится, отчего-то смущается и отводит глаза.
— Командир сейчас немного занят, но если вам будет угодно, я могу позвать его… — медленно и непонятно осторожно, наконец, произносит он, снизу вверх глядя на короля.
— Разумеется, мне будет угодно, — цедит сквозь зубы Трандуил. — Я хочу видеть Леголаса. Немедленно.
Его собеседник смущается еще больше, быстро кивает, и с поклоном торопливо, едва не срываясь на бег, исчезает. Трандуил хмыкает, обращая внимание на замерших неподалеку стражников, явно не знающих, что им следует делать.
— Расседлайте коня и напоите, — бросает Трандуил им, спешиваясь. — Позаботьтесь о нем как следует.
Ответом ему становятся услужливые кивки.
Трандуил недоуменно хмурится — что уже ушедший страж, что оставшиеся выглядят встревоженными и напряженными, будто замершими в тягучем ожидании некой угрозы.
— Владыка, — раздается тихий голос, что вырывает его из раздумий.
Трандуил резко оборачивается. Перед ним стоит Леголас, взявшийся словно из ниоткуда без единого шороха. Сын выглядит точь-в-точь как и в их последнюю встречу, быть может, лишь смотрит несколько более изможденно да устало.
Впрочем, Леголас давно уже не в том возрасте, чтобы продолжать меняться, взрослея. Он замер в этом обличии и уж больше никогда не переменится, проживая вечность в извечно юном, отточено совершенном облике. Мысль о том, что Леголас и в самом деле проживет всю отмеренную им вечность и, быть может, чуть дольше — до самого конца этого мира и пару шагов после, успокаивает.
— Вы желали меня видеть.
Лицо сына принимает то отрешенно-вежливое выражение, что Трандуил всегда ненавидел. Он морщится и склоняет голову набок, пристально всматриваясь в безмятежную, будто морозным доспехом покрывшуюся сизую гладь сыновних глаз. Замечает уже привычные пыльные седые тени в самой глубине, синеву тревожной ряби и незнакомую стальную твердость.
Леголас кажется неуловимо чужим, пусть и выглядит не изменившимся ни на день. Выглядит незнакомцем. Трандуил едва ли может узнать в стоящем напротив своего сына. Он вынужден признать, что это, пожалуй, завораживает, притягивая с пущей силой. В Леголасе нет больше ничего от Эллериан; Трандуил не может отыскать и призрачной тени отца, так легко когда-то найденной Морнэмиром, о Эру нет, он видит пред собою кого-то иного, совершенно незнакомого и оттого лишь более необходимого.
— Нам нужно кое-что обсудить, — нарочито хладнокровно произносит Трандуил, взвешивая каждое слово. — На самом деле, нам нужно многое обсудить.
Леголас зло сужает глаза и это, пожалуй, первая честная эмоция, что он себе позволяет за этот разговор. Трандуил довольно ухмыляется.
— При всем уважении, милорд, — ядовито шипит он без единого намека на существование уважения как такового. — Сколько прошло со времен последней нашей встречи? Одна луна, две? Мне казалось, вы показали и высказали все, что хотели. Я сейчас немного занят, и, уж простите, но едва ли во дворце успело произойти нечто настолько важное, с чем вы не справились бы без моей помощи, и…
— Одиннадцать. — Сухо обрывает его Трандуил на полуслове. — Одиннадцать лун прошло. И если я говорю, что нам нужно кое-что обсудить, значит, это действительно так. Твое согласие не так уж необходимо; это отнюдь не предложение, над которым ты можешь подумать, а приказ.
— Ох, ну раз уж мое мнение не играет роли, то тогда конечно, давайте поговорим, — Леголас разъяренно сверкает глазами и кажется по-настоящему взбешенным. Трандуил давит улыбку — сын в гневе выглядит как никогда прежде очаровательным и занятным.
Но стоит только Трандуилу открыть рот для ответа, как их обрывает тревожное пение горна. Леголас в мгновение ока бледнеет, но обеспокоенным не выглядит, скорее уж обреченным. Но, будто опомнившись, он оборачивается к отцу и прикусывает губу, сосредоточенно о чем-то размышляя.
— На нас напали, — коротко поясняет он, окидывая Трандуила цепким, оценивающим взглядом. — Вы вооружены?
— Разумеется, — хмыкает король в ответ, ничуть не встревоженный.
Происходящее не вызывает ни одной мысли об опасности и отчего-то кажется донельзя занятным. Неожиданно вспыхивает интерес: никогда прежде он не видел сына в настоящем бою. Инстинкты звенят о риске и возможной угрозе жизни, но воспринимать их всерьез не удается — Трандуил и сам слишком давно не бывал в полноценном, не тренировочном бою, и это кажется теперь диковинной забавой, развлечением, что едва ли повлечет за собой серьезные последствия.
— Не беспокойся обо мне, — насмешливо отмахивается он, видя хмурую гримасу сына. — Как-нибудь справлюсь, чай не первый раз меч в руках держу.
— Первостепенный приоритет это сохранении жизни и обеспечение полной безопасности членов правящей семьи, — качает головой Леголас, настороженно прислушиваясь.
— Частью которой ты все еще являешься, — фыркает Трандуил.
Леголас собирается было что-то сказать в ответ, но на миг замирает. Его глаза расширяются, и сам он будто бы собирается, чтобы в следующее мгновение, крепко схватив отца за руку, притянуть к земле. Трандуил собирается было возмутиться, но замолкает — воздух над ними, точно в том месте, где секунду назад была его собственная голова, со свистом пронзила черная стрела. Он чертыхается сквозь зубы, и тянет за рукоять меча, доставая тот из ножен.
— Отступаем в лес, — свистяще выдыхает Леголас, напряженно вглядываясь в даль. Уже и Трандуил слышит шум начавшегося боя — звон мечей, крики и треск огней.
— А твой отряд? — вдруг вспомнив вопрошает он.
Леголас качает головой.
— Халлон вас встретил, а значит о том, что вы здесь, знает весь лагерь. Таурендил также знает, где и с кем я, все поймет и возьмет ситуацию под контроль; у него есть план действий на случай подобного, как-нибудь разберется. Приоритет…
Но вновь он не договаривает, уворачиваясь от очередной стрелы. Раздраженно фыркнув, Леголас перехватывает в руке собственный лук, натягивает тетиву и стреляет, — как Трандуилу кажется, именно в того, кто недавно целился в них самих. Раздается глухой звук падения, и Леголас, не медля больше, кивает отцу в сторону лесной чащи и быстро юркает за ближайшее дерево.
Трандуил хмыкает, бросая последний взгляд себе за спину, дабы удостовериться в том, что пока что в них никто стрелять не собирается, и следует за ним.
Темный бор, обычный для этой части леса, встречает их обманчивой тишиной. Однако иллюзия разрушается почти мгновенно: в лесу никогда не бывает так тихо. Не слышно ни птичьих разговоров, ни извечного скрипучего шепота деревьев, ни звука звериной поступи; ничего. Так звучит опасность.
Трандуил отрешенно осознает, что это звонкое, необъяснимо высокое чувство, понимание того, что призрачные золотые тиски клетки под певучим названием «безопасность» рассеялись, опьяняет.
Стеклянный купол тишины с треском разбиваются прошившим воздух орочьим мечом. Трандуил криво усмехается. Собственный клинок до тягучей тоски привычно поет в руке, сверкает в полутьме лезвие и прежде чем сам он успевает то до конца ощутить, голова орка падает к его ногам. Рядом раздается рваный вздох — Леголас опускает лук, так и не успев спустить тетиву, и глядит на него со смесью удивления, восторга и детской досады будто у него только что отобрали любимую игрушку.
Трандуил скупо улыбается ему, но так и не успевает ничего сказать, отвлеченный, — увлеченный, — очередным орком. Мечи со звоном скрещиваются, брызжет кровь, — черная, омерзительно черная, одним своим видом поднимающая в глубинах памяти нечто маслянисто темное, жестокое, первородное. Ненависть внутри схлестывается с азартом и насмешливостью, бурлит в крови, дурманит сознание. Они ему не враги, не соперники, ведь в противном случае Трандуилу пришлось бы признать это орочье отродье за равных. Такого бы не случилось — гордость или, вернее уж, гордыня не позволила бы.
Он тихо смеется, играюче отражая неловкий, излишне грубый выпад и очередная голова с глухим стуком падает наземь. Уклоняется от стрелы, легко вскидывает меч, едва сжимая рукоять. Шаг вперед, вправо, вновь вперед, и выпад. Неудачливый, — не то чтобы Трандуил в удачу верил, — противник падает замертво. Он едва ли может назвать это боем; знакомые со времен давно отгремевшей войны чувства опасности и тяжелой, давящей угрозы лениво вспыхивают было, но тут же затухают — Трандуил мог бы назвать происходящее забавным развлечением, будоражащим кровь, но не более.
Глуповатая схватка заканчивается так же быстро, как и начинается. Трандуил несколько разочарованно вздыхает и с досадой опускает меч, пробегая взором по небольшой поляне, куда их оттеснили, сплошь засеянной бездыханными телами. Но тут взгляд останавливается на посеревшем лице сына, его синих губах, пятну ярко-красной крови и торчащей из плеча стреле. Пятно с каждым мгновением увеличивалось.
Трандуил почувствовал, как кровь отливает от лица и испуганно грохочет в ушах сердце. Это не должно было закончиться так. Все не закончится так. Их жизнь, жизнь Леголаса не закончится стрелой в плечо и глупейшей смертью от кровопотери, нет...
Волна душащего гнева захлестывает его с головой, топя в себе все остальные, ненужные в этот миг чувства.
— Не смей умирать, — зло шипит Трандуил, пиная труп, мешающий на пути. Он опускается на колени перед Леголасом, ладонями обхватывая его лицо и заставляя поднять голову. Глаза сына начинают закатываться — теряет сознание.
«Это плохо», — проскальзывает циничная мысль. Трандуил размахивается, со всей силы отвешивая сыну звонкую пощечину. Тот мелко вздрагивает и через силу открывает глаза, темные, почти черные от сковавшей все тело боли.
— Ada... — растерянно хрипит Леголас, глядя на него мутными, подернутыми дымкой глазами, и тут же захлебывается приступом кровавого кашля. Трандуил легко встряхивает его за плечи.
— Не смей засыпать, — произносит он, лихорадочно пытаясь сохранить в себе прежнюю ярость — единственное чувство, необходимое сейчас. — Не смей закрывать глаза, даже на одно мгновение, слышишь меня? Нельзя терять сознание, нельзя засыпать, нельзя, Леголас, слышишь?
Трандуил не уверен, говорит ли он это сыну или самому себе из тщетной попытки сохранить ясный разум и не дать подступить панике.
— Найдем ручей, промоем твою рану и доберемся до ближайшего охранной крепости. Там тебе помогут; из меня целитель как из Морнэмира рукодельница, сам знаешь... — Трандуил силится улыбнуться, но выходит отвратительно. Леголас кривится и вновь заходится кашлем. — Все будет хорошо, дорогой, слышишь? Все обязательно будет хорошо, вот увидишь... Ты поправишься через месяц-другой и вновь ринешься геройствовать почем зря, не слушая мои предупреждения и просьбы быть осторожнее. Может, запереть тебя в какой башне на пару столетий, чтобы спокойно посидел под присмотром?
Трандуил давит в горле горький комок и быстро моргает, пытаясь придать голосу как можно более безмятежный и спокойный тон. Выходит дурно, но его это едва ли волнует — мир сужается до мертвенно-бледного лица сына, в очередной раз оказавшегося на грани смерти. Становится тошно от осознания того, что когда-нибудь он может и не оказаться рядом, не появится вовремя помощь, не придет никто, и Леголас с завидным постоянством находящий на свою шею неприятности, так и закончит — в Эру знает какой глуши, в одиночестве, в луже собственной крови да в чудной компании трупов.
Леголас слабо улыбается, растягивая разбитые губы в кровавой усмешке.
— Ненавижу тебя, — едва слышно шепчет он, отчаянно цепляясь дрожащими пальцами за руку отца.
Трандуил кусает губы, сдерживая надрывный хохот. Ну душе становится мерзко; смотреть на Леголаса и того больнее, но отчего-то взгляда он оторвать не может, словно зачарованный.
— Меня тоже убьешь, когда надоем? — хрипло вопрошает вдруг Леголас, глядя на него из-под полуприкрытых век.
Его глаза кажутся как никогда яркими, пусть и сияющий в синей глубине их жемчуг гаснет, а радужку затапливает больная темнота. Трандуил дергается словно от удара. Слов он не находит, глупо замирая, и просто смотрит, лихорадочно блуждая взором по мраморному лицу сына, свежему кровоподтеку над бровью и барахтается в иссиня-черных топях его глаз, тщетно пытаясь не утонуть, теряя себя.
— Ты будешь всегда, — срывается с языка глухим шепотом.
Леголас должен быть всегда, иначе этот мир станет слишком уж безнадежен в своем всепоглощающем уродстве.
Не будет Леголаса — появится новый гроб в усыпальницах, очередной портрет и привычный, кромешно незнакомый поворот в его пыльном лабиринте памяти. Леголаса забывать нельзя, нельзя хоронить, нельзя обречь на заурядный конец. Леголаса он не сможет ни забыть, ни пережить, — Трандуил понял это, впервые взяв новорожденного сына на руки и заглянув в его глаза, бесконечно глубокие, запутанные и непохожие на глаза Эллериан, чью тень он всегда пытался отыскать в ее сыне. По привычке, нежели действительно того желая — право слово, найдя ее в нем, Трандуил даже разочаровался бы.
Леголас просто должен быть. Быть всегда. Не важно, рядом ли, иль незримо далеко, за сотни тысяч лиг; не важно будет ли помнить о нем, будет ли любить, ненавидеть, тосковать… Трандуил не видел смысла в мире, где не было бы его.
Вместо ответа Леголас молчит, замутненным взглядом блуждая по черной от крови земле и бурому мху. Трандуил рвано вздыхает, вновь обращая внимание на черную стрелу, обломок коей все еще торчал из плеча сына. Он хмурится, рассеянно пытаясь вспомнить как следует обращаться с ранеными и будет ли безопасно потревожить Леголаса сейчас. Память хранит упрямое молчание, и Трандуил вновь вздыхает.
— Терпи, — коротко бросает он сыну, прежде чем осторожно поднять его на руки, стараясь не задевать раненое плечо. Следовало найти ручей и избавиться от проклятой стрелы, пока не стало слишком поздно.
Леголас в ответ лишь надрывно выдыхает, давя стон, и устало прячет лицо на его груди. Трандуил поджимает губы, гоня прочь навязчивые мысли о том, сколько у них, — у Леголаса, — есть времени до того, как наступит смерть. Сын ощущается странно легким; Эру, Трандуил чувствует, как его сердце громко бьется о ребра. Это зачаровывает, вместе с тем вызывая дурноту.
Лес все молчит, будто наблюдая за ними двоими. Трандуил хмурится, шипит сквозь зубы не то проклятия, не то молитвы, открывает все щиты, сносит барьеры — деревья расступаются перед ними, беспокойно шепчет листва, и ему словно наяву чудится журчание воды.
Трандуил не знает, сколько прошло часов; время замедляется с каждым его шагом, пока не останавливается вовсе. Весь мир уменьшается до протоптанной тропы, оглушительно громкого стука сыновнего сердца да крови. За ними тянется кровавый шлейф; кровь Леголаса везде — Трандуил ощущает ее теплоту на своих руках, соленую горечь во рту и омерзительное липкое, горячее присутствие, единение со всем своим существом.
— Кровь от крови моей, — срывается злая насмешка с языка. Леголас мелко дрожит в его руках — сына бьет не то лихорадка, не то истерика.
Трандуил чувствует, как его слезы впитываются в ткань туники, неприкрытой кожаным доспехом. Сын едва ли в сознании — едва слышно бормочет невесть что, то и дело вздрагивает, кусает губы. Его горячее, сбивчивое дыхание опаляет кожу, и Трандуил путано думает, что нет ничего лучше этого ощущения, понимания того, что сын все еще жив.
Трандуил горько усмехается. Он внезапно четко осознает, что сегодня Леголас не умрет, но это едва ли приносит успокоение.
— О Элберет, я люблю тебя куда сильнее, чем было бы уместно с этой проклятой короной на голове.