Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем.
Иоанн 6:65
Мир объят пламенем. Кровь на его веках; пелена во взоре.
Сердце бьется по-прежнему; Трандуил знает, что сумеет заговорить, если только откроет рот, что уши его слышат и дух чувствует.
Леголас заливается плачем в его руках, крошечный, точно с ночи его рождения не минуло и двух лун. Он помнит, как нужно делать: машинально Трандуил прижимает ребенка к себе, укачивая. Кажется, он никогда толком не понимал, что делать с детскими слезами.
Трандуил чувствует боль, пожирающую его плоть, но не ощущает запаха гари. Маленькие пальчики Леголаса путаются в его локонах, выдирая волосы: его дитя в обычной манере требует полного к себе внимания, обиженно взирая на него по-оленьи большими глазами и хмуря тонкие бровки.
Крошечная ладонь тянется к его щеке, Трандуил, изможденно улыбаясь, склоняется голову, позволяя сыну погладить себя. Плач затихает; Леголас морщит нос и смотрит на него отчего-то растерянно.
Трандуил накрывает его ладонь на свой щеке собственной рукой, лишь мгновение спустя осознавая причину замешательства: кожа под пальцами изуродована бороздами ожогов, а белесый глаз слеп. Он вздрагивает, путаются мысли и сбивается дыхание; один чудовищно долгий миг он и вовсе ничего не видит, сталкиваясь вдруг с диковинным пониманием — наложить иллюзию не удается.
Леголас неожиданно хватает его за палец, разом вырывая из мыслей; Трандуил глядит, но никак не может увидеть страха в широко распахнутых очах сына — лишь осторожное любопытство.
На смену одной золотой ветви — другая.
— Когда-нибудь и ты найдешь своего дракона, не так ли, дитя мое? — шепотом вопрошает Трандуил, криво усмехаясь. Его сын смотрит на него взглядом отнюдь не детским, и будь он проклят, если когда-нибудь знал, что с этим делать.
С тихим вздохом смирения, он целует недовольно заворочавшегося сына в лоб.
Огонь затихает, Трандуил выживает вновь.
***
Трандуил моргает. Руки сами собой тянутся к лицу; из горла вырывается надрывный, хриплый смешок — под пальцами его испещренная старыми шрамами кожа, смерть, остановленная во времени.
Скучающим взглядом он обводит комнаты, на мгновение задерживаясь лишь на изломанных кистях, осколках хрусталя и бурых пятнах крови. Леголас, как и прежде, в каждом вздохе, однако рядом его нет — это единственное, что занимает мысли.
— Мой король, — вновь зовут его.
Скривившись, Трандуил поднимает голову. Подслеповато щурится, пытаясь разглядеть стоящего перед собою.
Он замечает черные волосы, осторожный взгляд и двух маячащих гвардейцев. Трандуил растягивает губы в ухмылке, с мрачным довольством размышляя о поистине незабываемом впечатлении, что безусловно произвел на незванного гостя — чары рвутся и расползаются, и, раздосадованный, он бросает всякие попытки сплести привычную маску иллюзии.
Трандуил и не думает подниматься на ноги, вальяжно раскинувшись на мраморном паркете; равнодушие мягко приобнимает его за плечи. Он король и это — его королевство. И он, Моргот возьми, будет делать все, что пожелает: Трандуил с величайшим интересом поглядит на того, кто попробует отказать ему в этом.
— Мне знакомо твое лицо, — рассеянно бросает он, будто бы размышляя вслух. Его визави из всех сил старается казаться уверенным — это почти смешно.
Трандуил смотрит на него, смотрит со смехом, застывшим в уголках губ, и видит нескладного и взъерошенного мальчишку. Стоящий напротив него несомненно молод: молод ровно настолько, чтобы быть для Трандуила сущим юнцом, но для его сына — неотличимым от десятка великовозрастных болванов из Совета, к коим, разумеется, не мог не иметь отношения.
— Быть может, вы знали моего отца, милорд, — склоняет он голову, но Трандуил меж тем отводит взор.
— Быть может и так. Меня не волнует ни твой отец, ни ты, дитя, — слово, полное ехидство само собою срывается с языка, заставляя Трандуила горько усмехнулся мыслям своим в ответ: одно-единственное слово и то ужасающе ярко переменилось с уходом сына. Не в такой манере доводилось произносить его прежде. — Чего ты хочешь?
Взор незнакомца посеребрен страхом; Трандуил знает, куда он обращен. Собственное уродство кажется отчего-то чем-то большим, неописуемо лучшим, чем только лишь очередное несовершенство: это бережно склеенные осколки его прошлого, кровавым золотом швов сглаженные острые углы и собранные обломки. Он облизывает пересохшие губы, вздергивая подбородок.
— Совет послал меня узнать, каково нынешнее положение владыки Леголаса.
Трандуил вскидывает брови, из груди рвется смех скрежещущий и каркающий: точно две волны в бурю сходятся в нем гнев и веселье.
— Каково положение моего единственного сына и наследника, дитя? — злость делает его грубым, как заставляет страх ощетиниться дикого зверя; Трандуил знает, что его взгляд ясен и, меж тем, затуманен — мир кругом плывет, точно краска на холсте, помутненная небрежно упавшими с кисти каплями. Черной резкостью застывает фигура визави; безумные рисунки, порожденные им в припадке отчаяния стираются, вспыхивая опалами королевских венцов.
Трандуил полон силы волнующегося изумрудного моря, лиственного и гниющего; разум его чист — он король на своей земле, под своим небом, в своих ветрах. Его Лес питает его, робко вкладывая призрачную, воссиявшую распустившимися бутонами ладонь в его руку. Помешательство утихает, утопая и тяжелым камнем опускаясь на илистое дно безмятежного лесного пруда, стирается рябь с зеркальных вод. Поющая тишина природы, короновавшей его тысячелетия назад, дрожит в кончиках пальцев, вынуждая очнуться.
Он умеет хоронить и умеет ждать; Леголасу с рождения дарован дивный талант выживания. Единственное, что как отец должен теперь Трандуил сделать, — защитить.
— Вам следует запомнить, юноша, лишь одно, — он, наконец, поднимается на ноги в едином резком порыве и, потянувшись, замирает, сцепив руки за спиной. Трандуил носит свою корону в безумстве и здравии, давно наученный никогда не склонять голову — то малое, что он посмеет требовать и от Леголаса; твердо же стоя обеими ногами на земле, он не позволит никому забыть о том, кто землей этой властвует. — Владыка Леголас волен творить, что только душе его угодно; я одобрю и позволю ему все. Я был тем, кто воспитал его, моя кровь в его жилах, и я, не колеблясь, могу заверять, что ничего дурного иль, тем паче, порочащего честь нашу, моим сыном никогда совершено не будет.
Трандуил знает, что простит своему сыну все: и самовольный уход, и предательство, и, если таковому случится суждено, даже отцеубийство. Однако он, на свое же горе, вырастил сына в той манере, что Леголасу и в самом деле никогда в голову не придет воспользоваться огромной, границ не имеющей властью над ним.
— Но кронпринц самовольно оставил свой пост, покинул королевство и нонче никому не известно, где он находится. Разве не будет считаться подобное пренебрежение долгом и обязанности изменой, мой король?
Трандуил хохочет, глядя сверху вниз, пусть и стоит босой, в одеждах измятых и краской безнадежно испорченных, среди неряшливого хаоса покоев. Его забавляют настроения, меняющиеся подобно погоде в раннюю весну: переступив порог комнат его, собеседник смотрел на своего короля с презрительной, жалостливой улыбкой, обращенной к слабоумному государю, сумасшедшим желаниям которого следует потакать; теперь же роли сменились, и в глазах его горделивого гостя — растерянное замешательство неумелого воина, обнаружившего, что он не единственный, кто способен держать в руках меч.
— Герцог Морнэмир временно возьмет на себя обязанности главнокомандующего; и, раз уж вы так обеспокоены, пусть будет объявлено народу, что их драгоценный кронпринц по тайному приказу отправлен выполнять особое мое распоряжение. Леголас вернется, когда пожелает сам, и о долге своем вспомнит, когда ему угодно будет; я же слышать более ни слова не желаю о том, что и кому мой сын должен.
Трандуил вынужден признать, что его нежданный гость забавен: вкрадчивый этот голос, манера речи, взгляды уверенные и острые способны произвести определенное впечатление, каким-то причудливым образом выделяя их хозяина из безликой, льстивой и жестокой сверкающей толпы эльфийских лордов.
Он готов держать пари, что Леголас, случись этим двоим повстречаться, был бы заинтересован — его сын, к несчастью, всегда имел некую слабость к существам подобного сорта. Сам же Трандуил способен лишь на легкую, скользкую благодарность — гнев отрезвляет разум, и, в который раз вынужденный отстаивать свое, он пришел в себя. Стоящий напротив раздражает, вызывая, однако, улыбку: он занятен, но недостаточно для того, чтобы запомниться.
Это раздражение, быть может, отчасти обусловлено тем, что, возможно, в словах его есть доля истины. Леголас поступил не самым разумным образом, впервые подавив свое неуместно громкое чувство ответственности — сделал то, чего хотел и в чем нуждался сам, без оглядки на последствия. И, Валар, как же Трандуил горд. Его ребенку не помешает немного эгоизма.
— Положение Леголаса будет неизменно, — коротко отсекает Трандуил. — Он всегда будет моим сыном, и он единственный, кто мне наследует. Уходите.
Он сам способен позаботиться о расплате; в нем достаточно сил для того, чтобы расправиться со всеми драконами.
***
Леголас приобретает ценный жизненный опыт, приняв роды жены кузнеца и исцелив сломанную ногу маленького сынишки коневода. Он проводит четыре дня в таверне, окруженный людьми, лечит вывихи и заживляет шрамы, пока Таурендил, наконец, не снисходит до ответа, бросая лишь, что будет ожидать встречи в Минас Тирите не позже, чем через неделю.
Леголасу остается только закатить глаза, вновь отправляясь в путь. Он держится горных хребтов, изредка пуская коня — одним из кинжалов пожертвовать все же пришлось, получив, однако, и несколько золотых монет в обмен, — галопом. Подобная жизнь странника вызывает в нем смешанные чувства: давно привыкший ночевать на голой земле, он все никак не может примириться с видом открытого, бесконечного и светлого неба да оглушающей тишиной полей, нарушаемой лишь редкими криками хищных птиц.
Оттого он старается почти не останавливаться и не устраивать привалов: ночь пробуждает старую, давнюю тревожность, глубоко пустившую в нем корни за столетия, тысячелетия, проведенные в вечном напряженном ожидании. Леголас с трудом признается самому себе, что боится закрыть глаза, зная, что рядом нет никого, кто разбудил бы его в случае опасности.
Он признает с неохотой, что, быть может, это вскоре станет проблемой — слишком уж долго отказывать себе во сне не под силу и эльфам, — но что делать, Леголас едва ли знает. Он не может вспомнить, когда позволял себе забыться в спокойном сне в последний раз.
Природа пробуждается; эта весна, к его везению, выдалась на редкость теплой. Все чаще замечает он медовый аромат цветения, яркой лентой мелькающий в ветре, и улыбается невольно, замечая распустившиеся цветы, сочные зеленые травы иль различая тихую, робкую трель — первые птичьи песни. Леголас не желает чересчур задумываться об очередной своей путанице в мыслях и чувствах, одурманенный живительным ядом весны.
Три ночи и четыре дня проводит он в дороге, достигая врат Минас Тирита к позднему вечеру, когда солнце уже скрывается за горизонтом и на Белый Город опускаются сизые сумерки.
Город Королей предстает перед ним во всем великолепии заката: ни солнца, ни королей не сыскать, и Леголас, изможденный дорогой, в силах лишь восхищенно присвистнуть, — и откуда только привычек понабрался? — снизу вверх глядя на возвышающуюся белоснежную громаду. На краткий миг у него захватывает дух: Леголас вдруг ощущает себя малым дитя, сидящим в темном уголке со свечой и тяжелой книгой и жадно водящим пальцем по строкам на вестроне, что из верениц чудно звенящих слов оживляли образы — в воздухе перед ним парили древние замки, сражались великие короли и рушились царства.
Он испытывает странный, первородный трепет, какой неизменно застигает врасплох ищущего, что стоит на пороге перед чем-то невообразимо большим и великим, чем живому созданию суждено стать; Леголасу чудится на мгновение грозный взор столетий истории, шепот мириадов отгоревших жизней да пыльное дуновение прошлого, но после мираж исчезает, рассеиваясь в тяжелом воздухе, пропитанном потом и треском того, что может разразиться грозой иль удушить зноем.
Леголас минует главные ворота под цепкими взглядами скучающих стражников, невероятным образом успевая за несколько минут до того, как их закроют — везение в их семье всегда имело несколько странные очертания, однако он осмеливается сказать, что на этот раз, ему, похоже, повезло, — и окликает на осанвэ Таурендила. Тот, оправдывая ожидания, не отвечает.
Он оглядывается по сторонам, вздыхает и тут же заходится кашлем, смущенный дикой смесью всевозможных запахов: приторная сладость благовоний мешается с соленым потом и горькими специями; лай собак, смехи и крики пуще прежнего оглушают его, к подобному непривычного. Леголас раздраженно шипит, тщетно стараясь отыскать в пестрой толпе черноволосую макушку товарища, — что, к несчастью, тоже становится проблемой.
Но напрасными оказываются и опасения его: Леголас, шагая быстро и не оборачиваясь, скоро достигает вторых врат, у которых неожиданно его дергают за рукав и с довольным фырканьем оттаскивают в сторону. Он тянется было к кинжалу, как ощутив нечто неуловимо знакомое, заставляет себя прежде рассмотреть нападающего.
— Да благословят твой путь предки, мой блудный принц, — широко улыбается ему Таурендил, но тут же нарочито серьезно прищурившись и отступив на шаг, добавляет: — Ставлю руку Халлона на отсечение, что владыка Орофер умер бы во второй раз, узнай он, чем единственный внук мается. Мы ждали тебя к завтрашнему вечеру.
Леголас устало, но искренне улыбается, оглядывая друга с ног до головы, не в состоянии до конца поверить в то, что они-таки встретились. Он с причудливым облегчением отмечает, что со времен последней их встречи Таурендил ничуть не изменился — разве что чуть загорел и стал еще невыносимее.
— По-прежнему абсолютно несносен, — сухо оглашают его мысли. Леголас вздрагивает от неожиданности и удивленно вскидывает брови, замечая и второго из братьев, Халлона, до сего момента скрывающегося в тени. — Рад видеть тебя в добром здравии, Леголас.
— Право, не ожидал повстречать и тебя здесь, — Леголас кивает ему, разглядывая обоих братьев с любопытством. С долей стыда он припоминает, что когда заметил, что Таурендил пропал в очередной раз, то вопросом местонахождения его близнеца не озаботился, уверенный, что, как и прежде, Халлон остался в Эрин Гален.
— Было принято решение, что ради всеобщего блага и спокойствия будет лучше, если я стану сопровождать чудовище, по ошибке названное моим братом, — криво усмехается Халлон, толкая локтем в бок старшего братца, который не нашел ответа лучшего, как, состроив рожицу, показать язык.
И вновь Леголас улыбается: Таурендил всегда отличался чудной манерой поведения, но подобное позволял себе лишь рядом с братом, будто враз становясь на несколько тысяч лет младше и теряя немногие крупицы рассудительности.
— Пойдем, Высочество, — Таурендил замечает его взгляд, отвечая на него со свойственной себе нахальной самоуверенностью. — Негоже беседы посреди улицы вести; тут неподалеку есть недурной трактир, там свой допрос и начнешь.
Леголас позволяет Таурендилу, бойко идущему сквозь толпу, вести их; Халлон держится ближе к нему и ступает степенно, постоянно оглядываясь, словно из опасения, что Леголас растворится в воздухе. Он чувствует странное, детское шкодливое веселье и не может стереть с губ улыбку.
Таурендил, пройдя вторые, а после и третьи врата, и в самом деле приводит их к трактиру, маняще мерцающему огнями в сгущающихся красках вечера. Внутри царит уже привычный Леголасу людской шум, пусть, к вящему своему изумлению, среди сидящих за столами он замечает и гномов, и, чудится, одного эльфа — из Ривенделла, судя по одеяниям.
У Леголаса рябит в глазах и немного путаются, сбиваются мысли: захваченный сотней непривычных запахов, звуков и ощущений, он в который раз не может взять себя в руки. Людской мир огромен, чужд и до сих пор не знаком ему; с досадой и гротескной гордостью Леголас думает, что, пожалуй, никогда не сможет узнать и понять его по-настоящему.
Каким-то неведомым образом Таурендил находит им пустой столик и совсем не по-эльфийски грузно опускается на скамью, вальяжно потягиваясь. Леголас, измученный долгой дорогой, следует его примеру, заставляя Халлона страдальчески вздохнуть, бормоча нечто не слишком серьезное о безнадежных наследниках благородных семейств, достоинстве и этикете. Леголас и Таурендил переглядываются, молча сходясь во мнении, что этикет остался в далеком Лихолесье до лучших времен.
— И чего же принцу угодно теперь? — спрашивает Таурендил, когда его младший брат, кривясь и метая гневные взгляды на их шумных соседей, все же садится рядом. — Ох, и если ждешь от меняя нотаций о том, что тебе здесь быть не положено, долгом ты пренебрег и семью опозорил — не дождешься, ибо мне, мой драгоценный друг, также полагается быть... Не совсем здесь, полагаю?
Леголас задумчиво хмыкает; то, где и почему находится Таурендил давно перестали его заботить — пожелает ведь и сам вернется, а не захочет, так и не найдешь вовек.
— Принцу угодно узнать все о его матушке. Это, смею надеяться, возможно?
Улыбка на губах Таурендила не меркнет, но становится жестче; близнецы молча переглядываются и Халлон, точно в ответ на невысказанный вслух вопрос качает головой, а после, прикусив губу, прячет глаза и трет переносицу.
— Как прикажешь, — помолчав, кивает Таурендил, не сводя с него пристального, полного холодного любопытства взора. — По возвращению ты найдешь все, что мне об этом известно, на своем столе; ты ведь понимаешь, что это не та тема, о которой стоит говорить в подобных местах?
— Да-да, разумеется, — поспешно соглашается Леголас, крутя пальцы. — Разумеется...
Меж ними повисает неприятная, горькая тишина на несколько долгих мгновений, прежде чем Таурендил не решается вновь заговорить:
— Тебе вновь снятся те сны, не так ли?
Леголас напрягается. Хмурая складка пролегает на лбу, и он тяжело сглатывает, с трудом выдерживая взгляд друга, жадный и цепкий. Природы своих стремлений он и сам не может объяснить, запутавшийся и задыхающийся в липкой паутине тех обрывков уз, что связывали некогда их семью. Ему только лишь захотелось в бесчисленный раз попытаться понять — понять подоплеку собственных поступков, понять отца своего, понять причины и истоки. Блажь мимолетная, навеянная шаткой растерянностью во всем, что касается настоящего и грядущего, — Леголас знает. Это, безусловно, не продлится долго.
— Нет. Пока еще нет, — он рассеянно потирает лоб, пытаясь найти правильные слова. — Просто подумал, что если хочу быть уверенным в будущем, то стоит разобраться в прошлом.
— Это разумно, — примирительно улыбается Халлон и исподлобья посылает деланно сердитый взор в брата. — Тебе стоило бы поучиться, старший брат.
Таурендил отшатывается от него, прикладывая руку к груди и широко распахивая глаза в гримасе показного ужаса.
— О Валар милосердные, и откуда, ради первых звезд, мог взяться в благородном нашем семействе такой безнадежный зануда?
Леголас заливается смехом, пряча лицо в руках. В это мгновение ему становится немного легче дышать, мир не кажется более столь ужасающе запутанным, а будущее — беспросветно темным. Он вспоминает, почему однажды обнаружил себя влюбленным в жизнь.