«Не самый близкий родственник генеалогически, но ближайший географически».
© Лемони Сникет
Леголасу всегда казалось, что каждый раз он смотрит на отца с неизменным вызовом. Это, пожалуй, было одним из того, что он предпочитал называть «семейные проблемы», и на что отец столь благородно закрывал глаза.
Элронд замечает это, едва взглянув на него. Может быть, это то, что происходит рано или поздно, если, воспитывая ребенка в одиночку, ненароком создаешь свою полную копию, — кому как не Элронду знать.
Ему не случалось прежде встречать внука короля Орофера, однако он имел невезение знать и его сына, и его самого. Знакомство с принцем Трандуилом накануне Битвы Последнего Союза относилось к удовольствию весьма сомнительному, из числа тех, о которых он старался не вспоминать, но опасался жалеть.
Его не было ни на коронации нового правителя Эрин Гален, ни на похоронах его предшественника, пусть, чудится, он и был приглашен. Фамильное везение, однако, проявило себя вновь во всей красе несколько десятилетий спустя, когда Элронд счел своим долгом приехать на похороны королевы и невольно стал нежеланным свидетелем болезненной, несколько кровавой, неприятной, но глубоко семейной сцены, к которой не должен был иметь отношения.
Он увидел потерянного мужчину, все еще недостаточно взрослого, — в те годы, быть может, таких государей вдруг стало слишком много, — неловко держащего плачущего ребенка на руках, который, заливаясь криком, звал мать; рассерженную женщину, потерявшую сестру, и сломанное подобие того, что могло бы быть семьей.
Элронд отвел взгляд, как делал каждый раз, когда мироздание, злорадно ухмыляясь, напоминало ему, что эльфы умирают и по окончанию войн. Это, безусловно, было печально, но не являлось его заботой.
Трандуил старше на неполных пять сотен лет, — может статься, чуть больше, никто из них не озадачивался подсчетом, — и относится к числу тех немногих, кого лорд Келеборн зовет друзьями. Келебриан, его жена, мимоходом в беседе представляет государя лесных эльфов своим дядюшкой, пусть Элронд уверен, что, если пытаться разобраться в ужасающих переплетениях родословных, то обнаружится, что король Темного леса у его жены в кузенах.
Говоря откровенно, Трандуил был тем самым дальним родственником, который считал Келебриан своей драгоценной маленькой племянницей, был категорически против ее брака, не заявился ни на один из семейных обедов, делал вид, будто мира за пределами его царства не существует и предпочитал изредка напиваться в компании лорда Келеборна, — единственного, кого, кажется, признавал частью семьи. Келебриан была, как Элронду казалось изредка, забавной ему диковинной зверушкой, о существовании коей, Ороферион забывал, стоило той из виду скрыться. В своеобразной манере он оберегал ее от того, что считал должным и уместным, из тех же побуждений называя и «милая моя», «дитя мое», нежели поистине питая к той нежные чувства, на которые, быть может, и способен не был давно.
Элронд, разумеется, соболезновал его утрате и отчасти даже жалел принца Леголаса; до него доходили туманные слухи о творящемся в Чернолесье, и он был убежден, что это не лучшее место, где вдовец мог бы, справившись с утратой, достойно воспитать сына. Однако у него хватало собственных забот и своих детей; нос совать в чужую семью и взрослого мужчину уму-разуму учить было бы грубостью горделивого глупца.
Он ничего не ждал от внука Орофера, — он, может быть, вообще никогда не ждал с ним встречи, — всегда находились более важные проблемы, более занятные мысли. Он предполагал, что король Трандуил либо безбожно своего ребенка избалует слепой любовью, либо изведет ненавистью; в этом семействе не признавали золотых середин. Элронд готов признать, что, если уж и случалось ему думать о принце лесных эльфов, то представлялся тот ему неизменно упрямой, высокомерной и горделивой хрупкой фигуркой, во всем следующей заветам короля Орофера, чей яркий образ и легендарно-вздорный норов навеки запечатлелись в его памяти, — чуть более юным и горячим мальчишкой и оттого более заносчивым.
И все же мысли оставались лишь рассеянными, невнятными. До тех пор, пока в один прекрасный, мирный и тихий день, тяжело дышащий и раскрасневшийся стражник, выглядящий непривычно взволнованным, не появился на пороге его кабинета и не сказал громким, торопливым голосом, что границу, по броду, соседнему от Бруинен, пересек эльф в форме лучников Лихолесья, называющий себя Леголасом и разыскивающий кого-то по имени «Гэллаис».
Элронд слышал, — Валар, он не мог не слышать, — о том, как почти восемь лет назад королю Трандуилу вдруг взбрело в голову воевать на одной стороне с Торином Дубощитом. С гномами, ради Эру! Но, к несчастью, он знал сына Орфера в достаточной мере для того, чтобы быть уверенным, что сделано это было вовсе не по доброте душевной иль, тем паче, в припадке помешательства. После резни, пережитой им при Битве Последнего Союза, Трандуил едва ли стал бы ввязываться в очередную войну без серьезных причин. Впрочем, нет: едва ли стал бы ввязываться, сколько бы серьезными причины ни были.
Монархам позволено быть эгоистами до тех пор, пока это можно объяснить заботой о своем народе, и уж чего-чего, а эгоизма в короле Лихолесья было в избытке. И Элронд решительно не понимал.
Кусочки мозаики складываются днями позже, когда он с некой долей растерянности глядит на стоящего перед собой белокурого и ясноглазого сына Трандуила. Это то, как дети меняют родителей. Элронд ни мгновения не колеблется в вере в то, что убьет и умрет ради своих детей. Леголас был любимым ребенком, — это не трудно заметить, если знать, куда смотреть.
— Владыка Элронд, — склонил он голову, сверкнув лукавым взором своего деда. — Да осияют звезды нашу встречу.
— Благословят Валар твой путь, принц Леголас, — Элронд с усилием улыбнулся.
«Эру милосердный, — думал устало Элронд. — Нет короля худшего, чем чрезмерно любящий родитель».
Мальчишка ростом ниже, чем был Трандуил, чуть более взъерошенный и чуть более самоуверенный — ему позволено это, он любимый сын и, к счастью, не круглый сирота. Трандуил был немногим старше во времена их последней войны; Элронд смотрит, не умея не пытаться разглядеть.
Он находит, находит связи, находит цепи.
Впервые глядя в лицо ребенку, что возрастом превосходит его собственную дочь лишь на пару десятилетий, Элронд чувствует растерянность.
— Я ищу кузена, — нетерпеливо повторяет Леголас, с любопытством взирая на него. — Гэллаис, сын Аркуэнона и Эйлинель. Он здесь?
Леголас больший ребенок, чем Элронд мог ожидать.
У мальчика взгляд Орофера — не Трандуила — тот взгляд, пред коим тысячелетия назад Элронд робел, становясь испуганно лепечущим несуразицу юнцом, взгляд гордости дикого зверя, со сросшимися ранами и сошедшими шрамами. Трандуил, как вспоминает он, был острее, ярче, осторожнее и опаснее.
Король Орофер был искренен, — Гил-Галад в своей странной манере уважал его за это, а Элронд боялся. Король Орофер заявил, что ненавидит нолдор и голову не склонит; Трандуил молчал, наблюдая и выжидая, и тем был хуже. Леголас честен, и Элронд умеет улыбаться потерянным детям, взрослевшим без матери.
— Тебе необычайно везет, сын Трандуила, — замечает он, подпирая голову рукой и смотря на Леголаса сверху вниз. — Твой кузен был послан леди Галадриэль передать мне кое-какое известие и сейчас находится здесь, в Имладрисе.
— У меня везучие друзья, — осторожно улыбается Ороферов внук, похожий на него, как думается вдруг Элронду, многим больше родного сына. — Хорошие друзья.
Элронд задумчиво кивает, отводя взор. Он в отрешенности барабанит пальцами по резной ручке кресла, слепо глядя на тяжелые кроны раскинувшего свои ветви дуба, диковинным образом выросшим под окнами малой гостиной незаметно для него самого. Элронд, к горькой досаде своей признает, что не замечал слишком много в последние десятки лет.
— Оставайся, сколько пожелаешь, — невесть зачем говорит Элронд со вздохом. В тенях колонн он замечает темноволосую макушку одного из сыновей и с изнуренным смирением размышляет, так ли дурно он воспитал их, что Элладан счел уместным подслушивать чужую беседу.
Мысли лениво путаются, вновь сводясь к златовласому малолетнему призраку, одним лишь своим появлением нарушившим мирное течение времени. Элронд пусто, по старинной привычке, всматривается в черты его лица и, к смутному удивлению, обнаруживает нечто незнакомо-чуждое. Он приходит в себя, вспоминая наконец, что зарекся судить по крови, текущей в жилах — гиблое дело. Вместо того Элронд неловко ухмыляется мысли, как же удачно заявился Трандулион в его владения именно в тот миг, когда и разыскиваемый им сородич, о чьем родстве сам Элронд и не подозревал, впервые объявился здесь.
На лотлориэнского посланника Элронд взглянул мельком, слишком уж увлеченный вестями, им принесенными: так вышло, вышло весьма несуразно и смехотворно, что предречения о дурном грядущем его заботили больше тихого настоящего.
Он вновь вздохнул. Совпадения и чудесные случайности — не его ума дело. Элронд увидел то, что хотел: из короля Трандуила, на диво, отец вышел неплохой. Горячо и чрезмерно любимых детей всегда видно с первого же взгляда; Леголас мог быть в ссоре с венценосным своим родителем, но Элронд видел целый, с острыми рваными гранями, осколок семьи почти счастливой.
— Передавай привет отцу, — махает он рукой, не желая более вести бесед. Чужие семьи — чужие заботы; ему достаточно было знания, что все в порядке в той мере, в какой это возможно. — Мой сын проводит тебя к кузену.
***
Уезжал в Имладрис Гэллаис в тех причудливых чувствах, в каких некогда, оглушенный и обескураженный, покидал Эрин Гален, — навсегда, как ему казалось.
С матерью они расстались после громкого скандала: потерявшая старшего сына в Битве Последнего Союза, похоронившая сестру немногим позже и тогда, спустя несколько лишь десятилетий, надеявшаяся собрать их семейство из кривых кусков да полюбить племянника, едва не убитого ею же, леди Эйлинель и слышать не желала о решении отпрыска отправиться на защиту границ. Время было мирное, обманчиво-тихое, братца Лаирасула Гэллаис и не знал никогда, а дорогую матушку посчитал обезумевшей, о чем и поспешил ей заявить; молодой и глупый, Гэллаис, разъяренный пощечиной, отвешенной тяжелой материнской рукой, и отцовским неодобрительным молчанием, хлопнул дверью и отправился в Лотлориэн, к дальней родне.
О двоюродном брате, единственном сыне правящего короля, Гэллаис не знал ничего. Виделись лишь единожды, когда принцу Леголасу от силы пару недель от рождения было — на похоронах королевы. После них же владыка Трандуил в страшном гневе появился в их доме, грубо волоча за собой сестру покойной супруги, швырнул ту в ноги Гэллаисову отцу и, зло сверкнув глазами, прошипел, что и знать их всех не хочет более.
Позже приходил дед — герцог Морнэмир, извечно угрюмый и презрительно кривящий губы. Гэллаис таким его и запомнил: глядящим на рыдающую дочь с черным отвращением, грозно хмурящимся и метнувшим один-единственный равнодушный, ледяной взор на внука. Гэллаиса спешно увела тогда няня и, закрывшись с ним в детской, отвлекала его сказками, не позволяя прислушиваться к крикам, доносившимся из гостиной.
Больше ни дядю-короля, ни деда Гэллаис не видел. Столетиями позднее до него доносились слухи, посылал иногда и отец письма о том, как горячо — его родитель отчего-то всегда писал об этом со странной горечью — любит король своего сына, как, повзрослев, дерзким своим побегом иль еще чем, привлек он внимание и деда, что теперь души в нем не чает, как собственная его мать днями напролет все о племяннике и говорит. Гэллаис усмехался криво, когда прошло еще пару столетий и уже отец на все лады расхваливал кронпринца Леголаса — прекрасного сына и внука, любимое дитя любимой дочери, никогда не сбегавшего из дома и не ссорившегося в пух и прах с матерью.
Гэллаису же оставалось кривиться, смеяться и сжигать письма, так и оставляя их без ответа. Он жил у двоюродной тетки, стрелял из лука по грушам и вишне, его лучшего друга звали Румилем и сыном лорда тот вовсе не был, а пределом Гэллаисовых мечтаний было стать разведчиком и стражем северных границ. И, может быть, вернуться когда-нибудь домой, сказать матери, что излишне погорячился и стать тем идеальным сыном своему отцу, каким Лаирасул был.
Минули тысячелетия, он-таки стал стражем, а домой не вернулся. Кузен, меж тем, как говорили, успел достичь поста главнокомандующего, спасти его, Гэллаиса, отца и — ради первых звезд, как Гэллаис хохотал! — рассориться с собственным родителем.
Гэллаис не знал, как называют то, что испытывал он при мыслях о двоюродном брате. Чем они отличны? Леголас лишь родился сыном короля и королевы. Гэллаис готов был об заклад биться, что на тетушку, некогда обожавшую Лаирасула, но только раз навестившую его — слишком увлечена была дорогим супругом, слишком опьянена престолом, слишком изранена войной, как матушка говорила, — герцог Морнэмир не глядел с раздражением в ответ на каждое слово и взор его не вспыхнул бы омерзением от одной ее ошибки.
«Младших всегда любят немного больше», — смеялся Румиль на его неловкие, пылкие речи. Гэллаис смеялся вместе с ним: он не мог вечно ребенком оставаться, а Леголас был младше и был мальчишкой, который ничего у него не отбирал.
Пожалуй, он смог бы прожить жизнь ровную и мирную, если б только это возможно было в мире, бродящим на грани очередного падения в черноту бездны, однако неожиданная и нежданная просьба владычицы положила всему конец.
Лорд Келеборн, если и знал, если и помнил об их дальнем родстве через Моргот знает сколько поколений, то предпочитал не замечать его существования, ничем не выделяя и вовсе не обращая ровным счетом никакого внимания; леди Галадриэль, как думалось Гэллаису, следовала его примеру до того дня. Она вдруг позвала его к себе, туманно усмехнулась глади своего колдовского зеркала и попросила — приказала — доставить владыке Элронду послание. Темноволосый, насмешливо ухмыляющийся и сверкающий темными, мглисто-черными очами незнакомец, одетый в зеленое и коричневое и стоящий подле владычицы, привлек на мгновение взгляд Гэллаиса, но заговорить он все же не решился, о чем впоследствии жалел.
Письмо он доставил без сложностей: путь был легким, дорога недальней, и орочий отряд лишь раз встретился ему — к большой удаче. Поговаривали, будто вновь тьма сгущается, доходили до него чужие слова, будто участились набеги орков, и троллей стали чаще замечать, но доказательств тому сам Гэллаис не видел, хвала Создателю.
Поначалу все шло вполне сносно. Он прибыл в Имладрис, отдал письмо, засвидетельствовал лорду Элронду свое почтение и передал наилучшие пожелания от лорда Келеборна, и хотел было уезжать, как получил радушное приглашение от хозяина задержаться на пару-тройку дней, восстановить силы перед дорогой.
И так Гэллаис встретил, наконец, своего кузена, когда на третий день один из сыновей правителя Ривенделла — видит Эру, он пытался научиться различать их, — поманил его за собой с загадочной улыбкой на устах и привел в покои к новому гостю владыки.
Тот представился «Леголасом, сыном Эллериан» и, безрадостно усмехаясь, сообщил, что один его товарищ уж очень желал устроить эту встречу.
Сын короля смотрел глазами оттенка схожего с тем, что он каждый день наблюдал в зеркале, стоял прямо, гордо вздернув подбородок — не по-королевски, не по этикету, а по тому настороженному упрямству, ощерившейся горделивости, чье отражение Гэллаис находил в самом себе, и по-мальчишески кусал губы.
Его двоюродный брат, обладающий всем, чего ему самому никогда не получить, был лишь незнакомым ребенком, с которым они делили кровь и несколько гробов в склепе.
Гэллаис тяжело выдохнул. У него не было ни единой причины для злости иль ненависти, и это он почти ненавидел.
Так нелепо.
***
Леголас свыкся с набатом собственных шагов, что грохочут в висках, и смирился с диковинными светлыми, но пока еще не приобретшими формы и оттенка снами, в которых он тонул в песке, криках чаек и пропитанном кровью дереве. Чье-то горчащее луговыми цветами и сочной едкой зеленью имя, надрывным шепотом срывается с его губ по пробуждению, рассеиваясь ароматом гари в воздухе и тоской, столь жуткой, что ломает кости и разрывает сухожилия, собирается в уголках глаз.
Его тревожат думы о семье: Леголас с обреченной печалью размышляет, что не против был бы, безнадежно влюбленный, ночами стоять под чужими окнами с букетами мокрых от росы диких лилий и жадно ловить блеклые тени желанного голоса. Пронзенный вражеским клинком, он не ушел бы из мира, так и не оставив следа, не задыхался бы в последнее свое мгновение в бесконечности соленых вод сожалений. Он хотел бы иметь дом, семью, созданную им самим, и то, что могло бы удержать его, заставляя возвращаться с каждой из тысяч войн.
Он нелепо путается в несвязанных мечтах о детях с белокурыми локонами и ясными глазами, с разделенным биением сердца, и любви, жить с которой было бы дивно легко. Вечно одним лишь сыном быть невозможно: у его отца была вся богатая красками яркость жизни, прежде чем ему пришлось навеки стать одним лишь родителем и королем.
В нем есть это, сумеречное и зыбкое, мерклое, едва заметное, и он не знает, что с этим делать.
Леголас обиженно чувствует себя лишенным того, чего и не знал никогда. Он отравлен, и, к тому же, чрезмерно стар, чтобы быть ребенком.
Пусто взирая на кузена, он видит летящие вольными птицами образы того, чего во веки веков не будет иметь, и те смутно знакомые черты, что его отец тысячелетиями с таким старанием вырисовывал раз за разом. Они разделяют кровь: связь, в которой Леголас не видит смысла, одни лишь странные прихоти судьбы.
Они родственники, но не родны, потому что его, чудится, давно пытаются разорвать на две семьи: его дорогой отец — задушенный своим горем сирота, и вдовец, который ни за какие сокровища этого света не откажется от своего горячо любимого сына. Леголас усмехается, думая, что и лорд Морнэмир и под угрозой смерти не признается, что сын Орофера не так уж ему и ненавистен.
И все же это все, что Леголас имеет — все, чем он владеет, щедро и слепо отдано ему отцом же.
Вопреки своим словам, столь часто против воли вырывающимся из горла, Леголас не может ненавидеть его. Любя, он, однако, желает большего и это, наверняка, ничего кроме боли и разочарования вновь не принесет.
«Валар, — смеется Леголас, протягивая родному незнакомцу руку, — Я, пожалуй, становлюсь жадным».
Говорить так несравненно проще, чем, в очередной раз задумываясь о переменчивости настроений и желаний, уверяться в собственном непоправимом безумстве. Он почти сносно научился обходиться без отца; составит ли труда попробовать заменить его?
Гэллаис, сын Аркуэнона, сморщив нос, жмет ему руку. «Ради тебя, ada nin, — мстительно шепчет Леголас, ярко улыбаясь смущенному и определенно не питающему к нему теплых чувств родичу. — Ради тебя я попытаюсь узнать, так ли я нуждаюсь в семье или дело, как и прежде, лишь в тебе самом. Ненавижу ли я тебя иль весь наш проклятый род?».
Может быть, теперь только от того, каков в природе своей кузен, выросший вдали от туманного яда лесов Эрин Гален, зависит то, как скоро он решит вернутся в отчий дом: Леголас скучает по отцу, но скучает в той рассеянной манере, когда раздавить ростки сомнений не составит особого труда, как нравится ему мыслить.
Устал ли он в достаточной мере, чтобы, вновь вернувшись домой, признать поражение и взглянуть наконец на отца с неизменным безмерным восхищением?