«Он скользил, карабкался, падал, поднимался, нащупывал дорогу и упорно шел вперед — вот и все. В этом тайна всякой победы».
© Виктор Гюго
— Это жалко, — весело ухмыляется Трандуил, прикрывая глаза. — Я напиваюсь в обществе сестры своей жены, которая ненавидит меня последние несколько тысячелетий. Я безнадежно жалок.
— Боюсь, мой король, вам не из кого выбирать, — меланхолично отзывается Эйлинель, с рассеянием ища что-то взглядом на дне кубка. «Не иначе как ответы на все наши вопросы», — хмыкает Трандуил. — Все ваши собутыльники либо давно и безнадежно мертвы, либо сбежали от вас.
Трандуил бурчит нечто нечленораздельное вместо ответа, покачивая раздражающий в своем хрупком изяществе хрустальный кубок. Багровое, темное вино сверкает масляной чернотой в топких болотах сумерек позднего, липкого лета, отдавая мерзким привкусом пыльной старины.
Чрезмерно сладкое и чересчур пряное, оно отчётливо горчит в тени болезнью и умиранием; разодранными в клочья паутинками призраков дурманяще-живых ароматов отцветших весен и растаявших зим, догорая во рту. Всего в вине этом несоразмерно и нелепо; многого чрезмерно, ещё большего, напротив, недостаточно. Трандуил пытается вспомнить, любил ли такое вино всегда, иль это — очередная новая, губительная и остро пахнущая гниением привычка, коих у него за последние тысячелетия незаметно стало так много, но, к несчастью, так и не находит ответа, что пришелся бы ему по вкусу в этот миг.
— Вы жестоки, леди, — бормочет он, зная, что нет на свете такого вина, что помутило бы теперь его рассудок — очередное неприятное откровение бессмертного существования.
Трандуилу нравится пить в ее компании, вечно тщетно стараясь провалиться в забытье: в полумраке робкой ночи, если прищуриться, ее силуэт повторяет черты Леголаса. Прежде, ему, безусловно, следовало пытаться искать в ней блеклые осколки мозаики, складывающейся в его пестрый витраж имени Эллериан, но ее светлый лик Трандуил давно уж не видит, только закрыв глаза. Должно быть, такова на вкус старость — то ничтожное и искривленное ее отражение, что им досталось.
Трандуил отчего-то чувствует себя больным; вкус — все дело в нем. Он не помнит, который век стоит, и как давно дитя его бродит по свету в поисках невесть чего; не помнит, отчего столько отчаянно боролся некогда за жизнь и отчего ссорились они с Эллериан, едва прошедшие войну, говоря о детях темными ночами. Помнится, когда-то ужасающе давно, мысль о становлении отцом была противна всему его существу: Трандуил припоминает, как зло думал, что большей жестокости, чем обречь невинного ребенка на жизнь в этом мире, не сыскать.
Нонче он один — Эллериан давным-давно нет рядом, и Трандуил, пусть и сам страшится признавать, умеет жить без нее, — он отец и по-прежнему король. Может быть, тысячелетия спустя, угроза жизни без Леголаса перестанет казаться ему столь безысходно-чудовищной и ему впервые придется привыкнуть к истинному одиночеству, а, может быть, у него и не выйдет ничего. Трандуил не то чтобы хорошо справляется со скорбью.
С глухим стуком он отставляет кубок. Трандуил трет лицо руками, ощущая себя так омерзительно бессильным, ничтожным и искалеченным, — ровно так, как, на его взгляд, себя чувствовали смертные от рассвета до заката своего мимолетного века.
— Разведчики доложили, что мой сын умудрился повстречаться с твоим, — замечает Трандуил, излишне пристально разглядывая серебряные нити вышивки собственного камзола. — И оба они подались в проклятые земли моего родича и его жены-нолдо.
— Что ж, — леди Эйлинель болезненно кривится. — Следует признать, что Леголас преуспел в сплочении этой семьи за три тысячелетия своей жизни больше, чем мы за шесть.
Спроси кто мнение Трандуила, он ответил бы, что едва ли подобное достижение можно считать успехом. Его, однако, никто не спрашивал, потому что, быть может, его неприязнь к женщине, являющейся тетушкой его сына, была мечом обоюдоострым.
— Как ты смогла отпустить его?
Эйлинель хмурит тонкие брови, не поднимая глаз.
— Мой младший сын не нуждался в дозволении, — она делает шумный глоток. — Он сбежал, потому что я была достаточно плохой матерью, чтобы он спрашивал. Леголас ушел, потому что вы, милорд, достаточно хороший отец, чтобы позволить ему. Не думайте слишком много о том, чего не сделали, чтобы избежать этого.
В ее голосе Трандуил различает нечто, похожее на жалость, — пожухлую и выцветшую жалость, слишком старую, чтобы ранить. В который раз он думает, что они — гротескная пародия на семью, небрежно созданная кем-то, не стремящимся к правдивой яркости красок. Плохая, вульгарная декорация только для Леголаса, оживающая лишь в его присутствии.
— Мне следует благодарить тебя за попытку убедить, что могло быть и хуже? — он качает головой со смехом.
Трандуил ненавидит мирное, лживое время, — может быть, ненавидит, потому что до сих пор не знает, что должен делать, настороженно ожидая следующей бури и не умея по достоинству ценить тишину покоя. Тонкий свинцовый аромат войны зацветает в воздухе, мешается с ветрами, — и, Трандуил молится, — поздно ли, рано ли, настигнет и его блудного сына.
Он не знает, сколько придется ждать и, будто бы в злой насмешке, как прежде ему отчего-то не удается потерять десятилетия своей жизни за одно краткое мгновение.
— Вам следует отозвать того единственного разведчика, что взялся следить за Леголасом из собственного желания, и заняться, наконец, ужасно важными королевскими делами, коих у вас, Ваше Величество, уверена, невпроворот.
— Нуждайся я в осуждении и нравоучениях, то, леди, нонче напротив меня сидел бы ваш дражайший отец. До тех пор Мое Королевское Величество раз в тысячелетие занимается тем, что считает нужным... — кривит губы Трандуил и, сделав спешный глоток из взятого наугад кубка, заходится кашлем: — Откуда столь дрянное вино?
Эйлинель мгновенно бледнеет и дергается навстречу ему раньше ринувшихся стражников, выхватывая кубок и отпивая совсем немного:
— Это мятный чай, милорд, — выдыхает она со слабой улыбкой облегчения.
Трандуил вытирает уголки рта платком.
— Отвратительно, — мрачно заключает он. — Я отвратительно трезв для этого столетия.
***
Леголас смотрит настороженно, сцепив пальцы в замок и склонив набок голову.
Лорд Келеборн со всей возможной невозмутимостью глядит в ответ. Быть может, это не было бы так неловко, не будь здесь Таурендила, привычно взявшегося невесть откуда и с до неприличия широкой улыбкой самодовольства наблюдающего за ними.
— Как поживает Трандуил? — спрашивает Келеборн, неспешно помешивая чай.
Леголас прикусывает язык, с трудом сдерживаясь от чего-то в высшей мере неучтивого и дерзкого, — можно подумать, он выглядит как некто, озабоченный здоровьем своего дорогого отца. Неужели, это первое, что отчаянно хочется спросить при взгляде на него?
— По-прежнему ненавидит гномов, драконов и людей. Имело бы смысл встревожиться, будь это иначе, но, думаю, все в порядке.
— Он всегда был на редкость постоянным, — сдержанно улыбается лорд Келеборн, прикрывая глаза будто бы в порыве усталости. — Не следует говорить подобное, однако, кажется мне, что чем старше ты становишься, Леголас, тем меньше в тебе от отца. Трандуил был совсем другим в твоем возрасте.
— Не стоит беспокойства, владыка, — манерно растягивает гласные Таурендил, лукаво щурясь. — Уж один отвратительный характер наш принц с королем точно разделяют. Леголас становится особенно похож на милорда, когда старается испугать меня своим серьезным видом.
— Жизнь была бы в разы проще, выйди у меня, — Леголас усмехается, незаметно отодвигая от себя чашку из тонкого фарфора.
— Но, согласись, и в разы скучнее, — Таурендил деланно обиженно фыркает, меж тем глядя ему прямо в глаза с неожиданной холодной серьезностью. — Я делал все, чтобы не позволить тебе заскучать, принц, и вот мы здесь.
Леголас на мгновение замирает, захваченный диковинным желанием улыбнуться ему, обнять: Таурендил — последнее знакомое, понятное и привычное, что осталось в медленно разваливающемся мире, который сам он давно не узнает. Леголас ненавидит то, как безоговорочно готов довериться, верить каждому слову, рискнуть собственной жизнью по единой просьбе; ненавидит режущее, ледяное и жгучее чувство, затаившееся на периферии сознания, шипящее клубком гадюк, что Таурендила потерять нельзя-нельзя-нельзя.
Отпустить, оставить, похоронить; должно быть, они с отцом и в самом деле похожи до безумства в стремлении сохранить единственное, имеющее значение.
— И вновь не стоит мне говорить такого, — обрывает их лорд Келеборн. Улыбка на его губах замирает, точно каменная; Леголас опускает взгляд, отрешенно следя за тем, как родич, сам того словно не замечая, нервно выстукивает пальцами по столешнице. — Однако, Трандулион, я был тем, кто просил твоего друга передать тебе просьбу явиться в Лориэн. Говоря откровенно, и представить не мог, что он сделает это столь... любопытным способом, но не мне жаловаться.
Леголас хмурится, переводя взор с одного собеседника на другого. Усмешка исчезает с лица Таурендила, пытающегося состроить виноватую гримасу, — выходит у него дурно, и Леголасу остается лишь вздохнуть с обреченностью.
— Моя супруга твердит о грядущей войне, — не дождавшись ответа, продолжает лорд Келеборн. Леголас кривится. — Не сейчас, разумеется, но, быть может, через сотню лет, — немногим меньше, немногим больше.
Леголас сжимает пальцы в кулак, прикусывая губу. Ох. Война. Разумеется.
Он помнит, как, ступая по рыхлому бурому снегу, на миг позволил себе поверить в то, что это — конец, их победа, их последнее сражение. На своем пути он все реже встречал орков, лишь единожды по нелепой случайности наткнувшись на троллей; Леголасу нравилось думать, что все в порядке, что у них есть время.
С ранней юности он не расставался с оружием, теряя сотни, тысячи лет в диком калейдоскопе битв; было бы наивностью ожидать, что все завершится так легко, но где-то глубоко внутри, в пыльных потемках разума Леголасу хотелось верить в это. Он не умел жить в тихой безмятежности мира, но научился бы со временем, и, может быть, ему понравилось бы.
— И чего же вы хотите от меня? — Леголас знает, что, пусть и против воли, смотрит излишне пристально, в глупой попытке отыскать в сидящем напротив лорде роднящие их черты. Таурендил был прав, смеясь: пожалуй, у него и вправду была слабость к родственным узам, всему, что могло обещать полную, шумную семью.
— Твой отец принимает странные решения, — неловкость сквозит в каждом выверенном на первый взгляд движении лорда Келеборна. — Невесть отчего он ввязался в Битву Пяти Воинств, — поговаривают, едва не развязав немногим ранее войну с гномами. Трандуил придет в бешенство, коль я спрошу его об этом; три тысячелетия назад он клялся, клялся над телом собственного отца, будто никогда впредь не позволит втянуть лесной народ в войну, но теперь...
Владыка осекается, не завершив фразы. Леголас молчаливо глядит: наблюдает за тем, как в неуверенности тот рыскает глазами на его, Леголаса, лице, как внутренне подбирается Таурендил, неуловимо становясь немного к нему ближе, как, кружась, медленно падает тяжелый червонный лист.
— Что вы хотите услышать от меня, владыка? — словно в полусне повторяет он. — Отзовется ли мой отец в пору войны на клик о помощи? Быть может, если зовущем станете вы. Вступит ли он в Союз, если таковой будет создан? Едва ли. Adar nin, согласно принесенным клятвам и обетам, станет защищать лишь Эрин Гален; наше королевство — единственное, может быть, что волнует его, и я знаю, что король скорее умрет, нежели допустит его падение. Он не бросится на подмогу, коль будет самый крохотный шанс, что в этом случае вред будет причинен и Лесу, — Леголас облизывает пересохшие губы, заправляет за ухо прядь волос. Лихорадочный жар опаляет щеки, не понять почему. — То, что случилось у Одинокой Горы, было результатом того, что отец пошел на поводу не рассудка, но отчасти чувств и личных желаний. Уверен, подобного более не повторится никогда.
Леголас, избегая смотреть визави в глаза, разглядывает тонкую голубую вязь росписи на фарфоре. Тишина ложится странная: не по-лесному гулкая, будто бы застывшая вне течения времени.
— Неужто ты и в самом деле думаешь, что Трандуил не пойдет на нечто подобное ради тебя? — с причудливой горькой насмешкой бормочет лорд. — Не пойдет на все ради тебя, своего ребенка?
— Я... — Леголас запинается, застигнутый врасплох. Ох, безусловно, пойдет. — Искренне желаю верить, что нет. Это было бы очень опрометчиво и чудовищно неразумно, вы не думаете?
— Ха, — с жаркой яростью, природы которой Леголас не понимает, бросает Таурендил, поднимаясь с места. — Все мы знаем, что когда милорд пытается оберегать тебя в своей извращенной манере, его не тревожат ни преграды, ни пути, ни последствия. Если вы, владыка, желаете вовлечь короля Трандуила в надвигающуюся войну, вам только-то и надо, что швырнуть Леголаса в ее эпицентр.
***
— Здесь дышится иначе, заметил? — с несвойственной ему задумчивостью произносит Таурендил.
Они идут по берегу реки Келебрант, просто лишь без всякой цели прогуливаясь, — Леголас не может отыскать в памяти ни единого момента, когда подобное случалось с ними обоими прежде. Он скользит глазами по бурным, быстрым водам, с рассеянной тоской оглядываясь на высокие стволы золотых мэллирн и стараясь не глядеть на небо — безупречно светлое да безоблачное. Кажется, стоит только глаза закрыть и совсем немного, в одном лишь пении листвы отыскать, выйдет дом; тот самый дом, чья призрачная близость выламывает руки и наотмашь по лицу бьет, на колени ставя в бессилии.
Ему будто бы только руку протянуть стоит, — сколько ведь, два, три дня пути до родных границ? — и чудится, что утащит то черное, вязкое и горькой зеленью отравляющее назад, в цепкие объятия корней и земли.
— Здесь все иначе, — Леголас порывисто дергает плечом, незаметно для себя сжимая пальцы на рукояти кинжала. — Чего ты пытаешься добиться?
Таурендил с мгновение молчит, угрюмо вглядываясь в даль, в напрасных потугах отыскать их злосчастный ответ на все вопросы.
— Я не хочу, чтобы ты стал частью той кровавой резни, что разразится вскоре, — говорит он, оборачиваясь в одном плавном, словно зверином движении. — Выбирая между тобой и благом нашего народа, король Трандуил без промедления выберет тебя, он всегда будет выбирать тебя, а это... Я не горю желанием умереть, Леголас. Сиротой становится не хочу, брата хоронить, разрушенный дом оставлять позади. Мы сможем защитить Эрин Гален, но не мир.
Леголас замечает нечто в его глазах. Ему нечего сказать — не придумано таких слов, чтобы заявлять со всей уверенностью в своей правоте, что жизнь одного из лесного народа безмерно дороже сотни смертных судеб.
С растерянностью спящего, чье цветастое сновидение вдруг обратилось темным когтистым кошмаром наяву, он думает, что тоже не хотел бы видеть Халлона мертвым. И отца. Ох, он, наверное, все же не хотел бы стать сиротой, похоронив и отца.
— Я буду стоять за наш дом и не пойду искать смерти в чужих землях до тех пор, пока ты на моей стороне, mellon nin, — шепчет Леголас, не отрывая взора. — Я не уйду, если ты не отвернешься от меня.