«Бывают такие слезы, когда плачешь не оттого, что испугался чего-то ужасного сию минуту, но из-за всего ужасного, что происходит вообще в мире, и не только с вами, но и со всеми, кого вы знаете, и со всеми, кого не знаете, и даже с теми, кого и не хочется знать, и эти слезы нельзя облегчить ни храбрым поступком, ни добрым словом, облегчить их можно, только если кто-то крепко обнимет вас...»
© Лемони Сникет
Его любовь разбивается в стеклянно-чистом рассвете, звеня соловьиным пением, рокоча переливчатым смехом лесных рек и рыдая осыпающейся листвой старых, как сам мир деревьев. Каждой клеточкой своего существа Леголас чувствует: он дома. Эрин Гален тянется к нему навстречу, и от любви этой, всепоглощающей и безмерной, становится больно: это бесконечно больше, чем он когда-нибудь сможет стать.
Он делает глубокий, спокойный вдох впервые за долгие годы.
— Мы дома, принц, — сухо усмехается Таурендил, и Леголас думает, предавшись глупой и безумной идее, что друзьями они стали нелепым образом — падая, по инерции, вниз. Тирон был тем, из-за кого они терпели друг друга; его смерть и Тауриэль связали их, и Леголас ненавидит себя за то, что втайне благодарен этому. — Иди и твори то, чего мне никогда не понять.
«Никогда» — чрезмерно сильное слово в их хрупкой вечности. Разум Таурендила сияет острой чистотой — он маяк, спасительная рука помощи и благословение, им незаслуженные. «Что изменилось, что изменил ты?!», — кричит, не имеющий цвета голос в пыльном уголке его собственного разума.
Леголасу любопытно вдруг становится, что ощутила его мать, безликая и далекая, узнав, что ее дитя убьет ее — он боялся, всегда так боялся задумываться об этом, проклятый быть без вины виноватым. Отец никогда в их вечности не скажет подобного, но нет и нужды — Леголас рос в лабиринте тяжелого шепота обвинений и сожалений. Делает ли это его нежеланным ребенком, получившим слепую любовь, расцветшую слишком поздно для матери?
«Трандулион», — сплетаются ветви, путаются корни, хрустят кости. Имя отца — всегда и навечно после его имени; имени, дарованного женщиной, давно забытой миром.
— Этот проклятый ребенок, — голос стар и тверд; мера старости их народа — гробы в фамильном склепе.
Лорд Морнэмир, выступив из тени, хмуро, с облегчением, скрывающемся в каждой черте лица, идет к ним навстречу. Они замирают друг напротив друга, похожие в смехотворно незаметных мелочах, и Леголас лишь задушено хрипит в крепких объятиях мгновением спустя.
Вдовец, похоронивший младшую дочь и забывший о старшей, нарочито ненавидящий его отца и вычеркнувший из памяти кузена, любит его и желает видеть живым да невредимым; Леголас давит рвущийся из груди хохот — ничто так не уродует семьи, как тысячелетия жизни. Таков его дом.
— Рад видеть вас, наставник, — Леголас улыбается, отстраняясь — объятия разрываются столь же быстро, сколь резко были сомкнуты. Они не виделись столетиями, бродя по одним землям, и все же его родича привела в расстройство разлука на десяток лет, проведенных им в чужих краях. — Неужто скучали?
Лорд Морнэмир кривит губы, цепким взором охватывая его, и качает головой.
— То было чудовищно долгое десятилетие. Должно Моргота благодарить за то, что твой отец не давал нам заскучать.
Леголас замолкает, машинально ожидая ехидного смешка Таурендила, — о Элберет, они оба знали, все они знали, что все закончится этим, — но тишина: обернувшись, он понимает, что того и след простыл. Таурендилу не доставляло удовольствия быть участником их семейных встреч, — сторонним наблюдателем, разве что.
— Ничтожный срок для вечно живущих, — бормочет под нос Леголас. Это десятилетие неописуемо ярче последних сотен лет, и он отчего-то чувствует себя виноватым, думая так.
— Страх лишает нас рассудка, дитя. Не думал, что придет день, когда я скажу подобное, — герцог морщится и коротким взмахом руки приказывает следовать за ним, ступая по едва заметной меж переплетенных корней дубов-великанов, тропе. — Однако я готов простить твоему отцу чрезмерно многое, оправдав его любой шаг страхом потерять единственного ребенка.
— Разве имеет государь право на поступки, которые пришлось бы оправдывать после? — Леголас хмурится, замечая пораженные болезнью иссохшие, гниющие деревья.
Он тянет пальцы, касаясь темной коры, и прикрывает глаза, будто наяву ощутив предсмертную агонию, выжигающую живую зелень. Он знает, что следует сделать, защищая свои земли, ровно как и то, что обладает на то правом — как не в праве ошибаться отец.
— Твой отец так же смертен, как и каждый из нас. Он способен ошибаться во многом, но не в тревоге о тебе и не своем извечном стремлении тебя сберечь. Ты часть этого народа, и, защищая тебя, Трандуил становится лучшим королем.
Морнэмир следит за его взглядом и качает головой, осторожно, но твердо отнимая руку. Мгновение он сжимает ладонь внука в своей с трогательной нежностью, но позже, положив руки на плечи, требовательно подталкивает вперед.
— Я знаю, в защите своей он готов умереть за меня, — Леголас ускоряет шаг, чуть сутулится, словно стараясь стать меньше, исчезнуть. — Не делает ли это его ужасным королем?
Морнэмир раскатисто хохочет, заставляет его резко остановиться, едва не падая. Леголас оборачивается, удивленно глядя на родича, чья веселость молниеносно сменяется темной, злой насмешливостью:
— Он любит тебя, дитя. Многим больше этого мира, больше своей жизни.
Сколько ни старается, Леголас не может вспомнить, когда в последний раз говорил отцу о том, что любит его, — но боится вспоминать, когда говорил отец.
***
Он замечает тонкое кружево золотых лучей, пробившихся через тяжелую темноту багряных крон, игриво вспыхнувшее опалами звезд в бурном течении Лесной — день клонился к закату, приближая час встречи, им ожидаемой с нетерпением и страхом.
Пусть и привыкнувший к лигам пути, проведенным в тишине, Леголасу не по себе от затянувшегося тягостного молчания — лорд Морнэмир и в прежние времена не блистал словоохотливостью, однако теперь лишь неодобрительно хмурился, исподлобья буравя мрачным взором и не позволяя и шагу лишнего сделать, словно опасаясь, что внук, обезумев, сбежать попытается.
Ему знакомы эти дороги, — ради Эру, знакомо каждое дерево, каждая лисья нора, — знакомы до смешного страшно, и Леголас, ненароком путается, теряясь в сотне картин воспоминаний. Он слишком часто ступал здесь — хромая и истекая кровью, смеясь и торопясь в предвкушении, плутая и оттягивая неизбежное. Страх, гнев, надежда, любовь, скорбь — замереть и начать заново.
Леголас чувствует взгляды на себе. Кожей он ощущает чужое незримое присутствие, шепот, теряющийся в ветре, биение сердец, заглушенное резким шелестом сухой листвы. Гадает: направлены ли на него в этот миг стрелы, ожидая единого неверного жеста. Кто он в их глазах, каким предстает в мыслях — безумным наследником престола, дезертиром, оставившим пост ради призрачной высшей цели, глупым ребенком ли, забредшем слишком далеко от дома.
Было ли это ошибкой?
— Подними голову, дитя, — Леголас слабо улыбается, услышав безмятежный, привычно уверенный до невозможности в своей правоте тон бывшего наставника — им он отдавал приказы, наказывая за непослушание. Он вздергивает подбородок, размышляя, пытаются ли наблюдающие за ними теперь разглядеть в каждом его движении — тень, отголосок отцовских повадок. — Ты их владыка. Об остальном Трандуил позаботится.
О, его adar, без сомнения, способен позаботиться об этом — обо всем, до самой последней мелочи в его жизни. Его отец до печального хорош в том, чтобы брать все в свои руки, высокомерно усмехаться и решать все проблемы, а позже, совсем немногим позже, сидеть, обнимая себя за плечи, у гроба супруги да сбивчиво бормотать молитвы.
Прищурившись, Леголас замечает пробивающуюся между деревьев белизну опущенного подвесного моста к замку, и его сердце словно пропускает удар. Он помнит, как десять лет назад спешным шагом прошел там вместе с Тауриэль, ведя плененных гномов, и как часами после бежал, желая сберечь любимого ребенка, к войне, дальше от портретов, гробов и корон.
Леголас делает медленные, будто бы робкие отчасти шаги, решив навеки запечатлеть мгновение, трепещущее и раненое, в чертогах памяти.
— Блудный сын вернулся в отчий дом, — вполголоса говорит лорд Морнэмир, тихо хмыкая.
Лиц стражников, с поклоном растворивших пред ними ворота, он не узнает.
***
— Где владыка? — отрывисто вопрошает Леголас, останавливая первого же лакея.
Тот вздрагивает, но, рассмотрев лицо своего нежеланного визави, враз бледнеет, и, едва не заикаясь, отвечает, испуганно косясь на герцога:
— Его Величество в тронном зале, Ваше Высочество, Ваша Светлость, — слуга перевел затравленный взгляд на Леголаса, не решаясь, меж тем, глядеть в лицо. Леголас молча машет рукой, позволяя уйти, и, не медля более, сворачивает в ведущий к главному залу темный переход, освещенный дрожащим светом факелов.
— Нет нужды сопровождать меня до дверей тронного зала, герцог, — мимоходом бросает он и, охваченный внезапным волнением, торопливо поправляет одежду, безнадежно запыленную и изношенную. «Не пристало принцам разгуливать в подобном виде; не пристало пред королем так стоять»,— от мыслей этих Леголаса разбирает нервный, надрывный смех. — Уверяю, побег не входит в мои планы.
— С тобой никогда нельзя быть уверенным наверняка, — равнодушно замечает лорд Морнэмир, нарочито не замечая неожиданного всплеска чувств. — Ни с кем из вашего семейства.
— Вы часть этого семейства, — огрызается Леголас, раздраженно затягивая портупею. — Во мне течет кровь вашей дочери в той же мере, что и сына короля Орофера. Вам следует смириться.
Многозначительные фырканье служит ему ответом, и Леголас проклинает то, как все в этой семье взяли в привычку смеяться над собственной болью. Он не хоронил дочери, не оплакивал жену, не прощался с отцом и матерью — хвала Валар, ему покамест не приходилось бывать на похоронах члена своей семьи, и он был чрезмерно мал, чтобы понять, что приключилось с матушкой, — но, право, ненавидит то, какими способами все они пытаются справляться с этим.
Не следует ли ему смириться с невозможностью исправить это?
Тени, золото, холодный мрамор, алый бархат, лопнувшие струны арфы, скрытый пылью герб; образы, окружавшие его с малолетства, теперь лишь сводят с ума — король, с кровью на руках, отец, читающий сказки на ночь, дворец, полный тайн, народ, желающий ему смерти, друг, близкий, словно брат, незнакомцы, делящие одну кровь. Мечи, маски, кинжалы и отравленное вино: Леголас вспоминает вдруг все и сразу, стоя пред закрытыми дверьми тронного зала и не находя в себе сил потянуть за кольцо ручки.
Эру милостивый, он ненавидит это место, но знает, что никогда не будет силен достаточно, чтобы, вновь уйдя, больше не вернуться.
Леголас с отчаянной яростью распахивает двери, громко печатая шаг.
Он глубоко вздыхает, поднимает голову и расправляет плечи, — Валар, он собирается жалеть только о своем возвращении, но не том, что следовало поступить иначе.
— Оставьте нас, — звучит тихий, низкий, — быть может, чуть более хриплый, чем он помнит, — голос, и Леголас может лишь проклинать себя за широкую улыбку, против всякой воли осветившую лицо.
Шелест одежды, поклоны и тяжелые, прожигающие насквозь взгляды, — Леголасу, ради Валар, абсолютно плевать, — и двери тихо закрываются за его спиной.
Белые, расшитые серебром одежды, безмятежный лик и мертвый холод в старых глазах — его родитель не изменился ни на день.
— Adar nin, — Леголас осторожно ступает ближе, пока не оказывается незаметно для себя у подножия отцовского трона. Отец глядит с растерянным любопытством, будто не осмеливаясь потянуться навстречу — не уверенный, наяву ли происходит это. — Я тосковал.