— Вот скажи мне пожалуйста, Ли Джено, — Донхёк шмыгает носом и сонно потирает глаза кулаками, в очередной раз жалея о том, что согласился на эту дурацкую авантюру с утра пораньше, — ты еблан?

Он подпирает плечом невысокую кирпичную стену, спокойно терпит от силы секунд тридцать кроссовок лучшего друга на нём, и всё это время надеется на то, что хоть когда-то у последнего появится малая доля совести. Отходит тогда, когда Джено с яркой улыбкой восседает на не совсем удобных и далеко не ровных кирпичах. Потирает плечо, хмурится, но ничего ему не говорит. Этот парень ведь либо не вменяемый, либо не меняемый, поэтому толку от нравоучений будет ещё меньше, чем от школьной физики.

— Нет, я гей, — Джено игриво подмигивает в ответ и тут же протягивает Донхёку руку, ожидая что тот по привычке сразу за неё ухватится. Так всё и происходит — он доверчиво хватается за чужую ладонь, чётко и ясно понимая, что его несчастное тело очень вряд ли позволят себе уронить.

— Разницы не вижу, — парень закатывает глаза, а затем наконец окончательно просыпается, когда Джено, приложив к этому немало усилий, помогает ему вскарабкаться на ту же стену и втрескивает лёгкий подзатыльник.

— Имей уважение к представителям социальных меньшинств, несчастное гомофобное создание, — и снова довольно, почти по-кошачьи, улыбается.

Вокруг до сих пор до ужаса холодно и темно. Солнце никак не желает подниматься выше, позволяя уличным котам прятаться от собственных лучей ещё дольше, а все стены рядом стоящих домов неприятно пахнут сыростью. Казалось бы — на дворе уже месяц как весна. На часах — пять утра. Самое время для того, чтобы встречать рассвет в гордом одиночестве с чашкой остывшего чая в руке, тоскливо провожая взглядом сразу потускневшие, на фоне с огромной яркой звездой, другие сияющие небесные тела. Таким занимался Джено все двадцать два года своей жизни, до тех пор, пока в ней не появились мятные жвачки и ментоловые сигареты; дешёвый, но противно стойкий одеколон и белая краска для волос, от которой уже давно начала сходить с ума кожа; тёмная, вечно смазывающаяся подводка и длинные чёрные майки красующимися на них буквами «ACDC». Весь такой из себя романтик раньше — практически эмо-бой сейчас. Кто-то, может, и думает «так измениться невозможно», но на деле — ещё как да. Донхёк докажет, ведь он уже успел стать свидетелем.

Не так давно Джено понятия не имел о том, что такое паркур. Более того — вообще думал, что это идиотское название отдельных парковок для женщин. В конце концов, а разве не подходит? Не то, чтобы совсем глупый — просто необознанный в этом всём.

Но оно уже давно в прошлом. Сейчас Ли Джено преспокойно быстро цепляется за всякие балконы, стены, крыши — всё, что может позволить не обходить половину города, а просто пойти прямиком напролом. Сквозь дворы, слыша в след недовольные вопли проснувшихся от созданного им шума домохозяек. Донхёк бы никогда и ни за что не подумал, что именно Ли Джено он сможет ассоциировать с тяжёлым роком, кожаными куртками, сигаретами и громкими тусовками.

Вот сколько себя помнит, они оба — абсолютные противоположности. Джено весь такой начитанный, наизусть знает сюжет «Великого Гэтсби» и преспокойно может пересказать какой-нибудь из романов Пауло Коэльо; единственный в классе ходит в идеально выглаженных рубашках и кормит уличных котов, надеясь, что этого никто не увидит. Весь из себя денди, господин доброта и порядочность. Настолько мамочкин сынок, что даже тошно. И вдруг, как снег на голову — «Придержи дверь, я переоденусь, тут джинсы», на пару с «Давай сегодня в клуб смотаем, а ты скажешь моим родителям, что мы учиться идём»?

А всё ради чего? Ради какого-то там Ли Минхёна с третьего курса. Он ведь с девушками встречается. Красивыми такими, у них на лице и косметики-то нет почти — одна тёмная подводка и какой-то лёгкий вишнёвый тинт. Настоящие студентки, простым словом говоря. Они длинные вещи Минхёна носят, просто потому что ему это безумно нравится, и Джено тоже где-то умудряется похожие откопать. Донхёку это всё дикостью кажется —так из себя выползать ради того, чтобы понравиться пустоголовому байкеру, — но видимо причуды у них такие, у геев этих. Иначе никак не получается объяснить, уж не старайся.

И сам Джено почему-то крайне сильно боится подходить к Минхёну близко. Заползает на второй этаж по неровным кирпичам, стучит в окно Донхёка назойливо, пока тот — злой и сонный, — не бросит в него чем-то в духе тапка с огромным плюшевым щенком на нём; и только после того, как якобы лучший друг соглашается на какой-то очередной дурацкий план привлечения внимания крутого парня, осмеливается сунуться хотя бы на территорию в радиусе пятидесяти метров от Ли Минхёна. Глупости, правда? Зачем так наряжаться, если всё равно тот, ради кого наряжаешься, этого не увидит? Возможно, Донхёк просто никогда ни в кого не влюблялся, чтобы это понять.

— У Марка сегодня гонка, — наконец Джено останавливается. Позволяет и себе, и парню рядом перевести дыхание, и с самым искренним восхищением осматривает пустующий огромный стадион. — Ты прикинь, он взбесил Джонни. Будет херово, если продует. Понимаешь ведь, кто такой Джонни?

Действительно не понятно, почему Джено во все эти дела посвящает и Донхёка. Кто такой Марк он, понятное дело, не знать не мог — когда бы это мамин сын называл любовь всей своей юности его настоящим именем, но вот Джонни... О Джонни несчастные уши невыспавшегося студента слышат, к огромному счастью, впервые.

— Да ну, — Джено забавно дуется и как-то совсем по-детски хнычет. Лепит кулаком практически по воздуху рядом с предплечьем Донхёка, а затем снова смотрит на огромную территорию, которую уже потихоньку начинают освещать солнечные лучи. Широко улыбается и так же широко разводит руки в стороны, закрывая глаза и позволяя ветру преспокойно трепать свои волосы. — Всё это — принадлежит Джонни. Он что-то вроде короля на этих всех гонках, а Марк ему что-то задолжал, — Донхёк еле-как держится, чтобы вслух над этим всем не рассмеяться. Не столько даже с поведения Джено, которое вот-вот сорвётся и окончательно получит отметку «долбоебическое» в его голове, сколько с того, что он и как говорит. — Вроде с его девушкой переспал. По пьяни. Хотя она сама виновата, — и тут же вся эта романтика вокруг Джено успешно рушится. Он складывает руки на груди и недовольно хмурится.

И снова абсолютная тишина в ответ.

Джено не говорит дальше, а Донхёку и ответить-то нечего совсем. Только слабый прохладный ветер заставляет трепетать листья вокруг, создавая хоть какой-то совсем маленький шум.

Они уже давно привыкли к тому, что подолгу молчат в присутствии друг друга, иногда даже друг о друге забывая. Вроде как друзья, а на деле — просто комфортно сосуществующие создания, которые часто прикрывают перед родителями, могут сварганить что-то по типу «ваш сын спал у меня, а не с девушкой», как-то сыграть вместе в майнкрафт и — как сейчас, — рано утром прибежать на стадион, ожидая там очередного появления этого самого Марка Ли, из-за которого они, в принципе, общаться и начали. Как вообще мог Донхёк догадываться, что их взаимоотношения выйдут на такой уровень? Он вообще думал, что Джено по-приколу заявил ему о своём каминг-ауте полгода назад, а оказалось всё куда сложнее.

— Нет, и всё же ты еблан, — выдыхает Донхёк, преспокойно сваливаясь прямиком на всё ещё влажную траву. Газоны здесь не кошены уже столько лет — стадионом никто не пользуется, помимо таких же, как Марк, местных байкеров, поэтому-то вокруг одни только длинные следы от колёс — никаких аккуратных полянок и тропинок, какие тут были раньше.

Джено брезгливо смотрит на Донхёка. Вот сколько бы он не пытался быть похожим на всех этих хулиганов, сколько бы не изображал из себя крутого парня, которому не всех и всё плевать абсолютно — нервов сесть рядом не хватало. То ли все эти его избытки якобы аристократа повлияли, то ли простое нежелание выбросить единственные рваные джинсы, о которых и так в семье никто не должен узнать — не известно. Да и не так уж и важно. В глазах Ли Донхёка он в любом из всех возможных случаев останется крашенным геем с намёками на какое-то там, взятое откуда-то там расстройство личности. Он не тётушка-психолог, у которой в уютном кабинете рядом с зашторенным окном стоят два мягких кресла. Подобные диагнозы не ставит, пусть и вешает на других ярлыки психов и неформалов.

Марк появляется на горизонте с привычным рёвом мотора его недавно ещё нового мотоцикла. Несколько раз объезжает стадион вокруг, заставляя сразу присевшего на корточки Джено томно вздыхать в ответ на шумные повороты, от которых у Донхёка знатно начинают болеть уши. Вообще не понятно, как в кого-то вроде Ли Минхёна можно влюбиться. Он и крутой может, отчасти даже привлекательный, но уж точно не тот человек, которому раз-второй, и уже хоть сердце, хоть душу, хоть тело отдавай. Но у Джено эта влюблённость — самая первая. И оттого понятно становится, почему она сильная такая и дурацкая.

— Рот закрой, слюни потекут, — Донхёк в отвращении кривится, когда наконец отводит взгляд от поля и останавливается на лице лучшего друга. Он всегда чем-то чертовски сильно напоминает голодного щенка, когда смотрит на Минхёна, и это не раздражать не может. Донхёк собак не любит. Ужасно сильно не любит. — Гадость какая.

— Сам еблан, — не понятно, на что именно этим отвечает Джено. До него, по всей видимости, только сейчас доходит сказанное Донхёком ранее. Оно и понятно — как он может отвлечься от созерцания предмета своего обожания и посвятить себя диалогу с простым другом?

Донхёк на это роняет тихий и короткий смешок.

Джено сейчас действительно сильно влюблён. Видеть его таким странным, дёрганным, совершенно ничего не соображающим и ужасно счастливым — та ещё мерзость. Но они всё равно стабильно, каждую гонку Марка, каждую его «сходку» с какими-то местными бандитами (Донхёку смешно становится каждый раз, когда Джено об этих сходках говорит), встречают по утрам и поздним вечерам вдвоём. Не известно, как всё это началось, зато понятно одно — закончится оно только тогда, когда у влюблённого гея перегорит. А это случится нескоро. Пусть и печально, но зато именно так Донхёк научился ценить невероятно значимые лишние минуты сна днём.

Джено парень хороший. Умный, красивый, да ещё и богат безмерно. Не удивительно, что он за какую-то неделю сумел раздобыть какой-то совсем новый крутой байк, который теперь пылится в гараже недалеко от этого самого стадиона. А всё почему? Потому что Джено, помимо всего этого, ещё и жутко правильный. «У меня нет прав, за руль не сяду», а зачем тогда сплавил почти двадцать стипендий на двухколёсное чудовище вообще не понятно.

Ещё полгода назад Донхёк знал его благодаря банальной кличке «зубрила» — иначе его в их универе попросту не называли. Никто не знал даже настоящее имя Джено до тех пор, пока его улыбающееся лицо не прикрепили на самую верхушку доски почёта в холле за какие-то там высокие заслуги перед учебным заведением. И сколько бы кто из преподавателей не доказывал чуть не с пеной изо рта, что это всё за то, что он такой умный и в конкурсах, олимпиадах побеждает — основными сплетнями всех студентов были те, в которых говорится о том, что госпожа Ли вложила в их университет целое состояние. Не просто так ведь после его поступления как-то резко в спортзале сделали капитальный ремонт. И сколько бы Джено не краснел после подобных заявлений ему в лицо, сколько бы не сбегал от своей матери, когда та приезжала за ним после учёбы, он всё равно прекрасно понимал — хорошее отношение преподавателей обусловлено исключительно деньгами госпожи Ли.

И если ещё полгода назад он правда был похож на забитого в угол ягнёнка, умного школьника, с которым никто не хотел общаться вне списанной домашки, сейчас он чертовски сильно изменился. Вот прямо настолько, что в волосах чётко и явно виднелась смывшаяся местами цветная краска для волос. Пусть и легла неудачно, пусть самостоятельно в ванной проделанная, но зато он сумел объяснить строгим родителям, что смывать ничего не будет. Уверенности во взгляде добавилось, да и учителя больше не зажимались в страхе рядом с ним — все ведь знают, что в тихом омуте черти водятся. В принципе, Джено просто расцвёл после того, как влюбился в третьекурсника со своего же факультета. Красивого сонбэ, у которого море красивых девушек и ослепительная улыбка, не так много денег, зато репутация и авторитет среди студентов. Ни одна тусовка не проходит без участия Ли Минхёна — он всем нравится, все мечтают с ним хотя бы поздороваться. Кто-то сродни айдола, по которому сохнут старшеклассницы. Банальный образ крутого бойфренда из дурацких романов. И всё равно он таким есть настоящий. Не то, что Джено, который такое себе приписал ради того, чтобы быть хотя бы на шаг ближе.

Хотя в итоге только отошёл на километров десять точно.

На весь стадион раздаётся рёв мотора: теперь незнакомый, приближающийся откуда-то со стороны цветущих сакур и давно разбитого такими же хулиганами фонтана. Донхёк рефлекторно поворачивается туда, сощуриваясь, но ничуть не пытаясь разглядеть что-то дальше ярко горящих фар — отчего-то он полностью уверен в том, что это — тот самый Джонни, о котором так недовольно только что рассказывал Джено.

У последнего на лице чётко виднеется тень. Хмурая такая, жуткая и пугающая. Он прослеживает внимательным взглядом за тем, как Джонни проезжает один круг, опасно затормаживая в каком-то метре от Марка; перекидывает одну ногу через сидение (его высокого роста вполне хватает для того, чтобы сделать это свободно, почти что пафосно); снимает шлем, встряхивая волосами так, как это делает, наверное, любой байкер-хулиган. Донхёк про себя отмечает, что он наверняка пользуется огромной популярностью у девушек и женщин любых возрастов — красивый чертовски, да ещё и взгляд такой... Даже с немалого расстояния чувствуешь, как по коже от него пробегается громадный и шумный табун мурашек.

— Мутный тип, скажи, — Джено всё так же сидит на корточках, пусть и прекрасно видно, что у него от такого положения начинают знатно подрагивать коленки. — Говорят, наркоту толкает время от времени по дешёвке. К нему сбегаются школьники, как пчёлы на мёд.

В ответ слышится слабый, словно вынужденный смешок.

И откуда только Джено слов таких набрался? Это вот самое непонятное.

— Похож на психа, — Донхёк всё так же внимательно следит за Джонни. За тем, как тот что-то говорит Марку, после чего последний заметно хмурится; за тем, как снова натягивает на голову шлем и возвращается к своему байку, останавливаясь около него на короткое мгновение и зачем-то кивая стоящему напротив. — Я бы подумал, что он употребляет, а не продаёт. Выглядит не больно богатым.

— А я и не говорил, что у него денег валом, — Джено мотает головой и тяжело вздыхает. — Он ведь в два раза дешевле продаёт, чем у большинства.

Донхёку лишь на долю секунды кажется, будто в этом вздохе он слышал слабый стон.

И снова они замолкают.

Внимательно следят за тем, как Марк и Джонни почти одновременно усаживаются на сидения, как Джонни подъезжает ещё ближе, останавливаясь на одном уровне с ним. И всё это отсюда, из-за огромных бетонных плит у стадиона, выглядит настолько нелепо и по-детски, что и Джено и Донхёк почти одновременно жмурятся, тихо шипят, когда по всему стадиону снова раздаётся серьёзный такой, взрослый рёв сразу двух моторов. Как и не видят того, когда Марк и Джонни срываются с места, наперегонки доезжая до поржавевших футбольных ворот, сворачивая на мягких, почти незаметных поворотах. И лишь на долю секунды исчезают за отросшей веткой абрикосы над стадионом с другой стороны.

Эта доля секунды — последнее мгновение, когда Джено может дышать.

— Мамочки, — спустя один круг Донхёк слышит рядом восхищённое и тихое от Джено. Не смотрит на него, но всё равно полностью уверен в том, что тот взгляда с Марка не сводит. Иначе никак — этот парень ведь, в принципе, только ради него настолько рано проснулся в субботу.

Донхёк теряет интерес к гонке и Джонни довольно быстро: до этого внимательно следящий за тем, как рвано дёргаются края его кожаной куртки, теперь он просто бегло считал круги, которые эти двое зачем-то наматывают по не маленькому стадиону. Причины ведь не известны: Джено, может, сам придумал эту историю с девушкой. Кто знает, на что способен влюблённый гей?

Солнце поднималось с каждой минутой всё выше и выше над горизонтом. Вскоре должен был прозвонить будильник старшего брата, где стабильно уже год как на полной громкости играл тяжёлый рок — ему нужно на работу даже в субботу, и именно на его примере Донхёк убеждается в том, что стать взрослым это последнее, что он хочет сделать в этой жизни.

Сначала парень жмурится от ярких лучей, совсем не слыша, но прекрасно чувствуя, как в деревьях уже проснулись птицы. Считает круги про себя, загибая палец за пальцем и едва шевеля губами. Когда дело доходит до десятого, Донхёк тяжело вздыхает, хрустит шеей, вызывая этими действиями недовольство на лице Джено, и закрывает глаза.

Думает: «Пусть сам наблюдает, раз так хочет». Усмехается слабо, позволяет тёплым лучам ласково пробегаться по смугловатой коже шеи и лица. Весеннее солнце ещё не такое палящее, как летом, но уже куда более ощутимое, чем зимой. Такое солнце приятное, от него не хочется прятаться под зонтами и панамками, или защитными кремами. За такое солнце всё, что угодно отдашь.

Донхёк пытается внимательно вслушиваться в природу: в шум ветра, то же пение птиц, или даже голодные крики уличных котов, которых на стадионе обычно просто тьма. Сейчас же они, как и он сам, пытаются спрятаться от громких, шумных моторов, хоть как-нибудь закрыться от этого, но совсем не получается. И даже несмотря на то, что Донхёк — ребёнок улиц, шумного города; человек, который большую часть своего детства провёл вне дома, ему гораздо ближе спокойные места. Тот же парк на окраине — пусть и запущенный, но зато уютный. Без этих байков, которые в какой-то момент резко, с ужасно сильным скрипом тормозят по очереди. Без этих байков, со стороны которых сразу слышится крик, и тупой удар.

И в какой-то момент наступает абсолютная тишина.

Птицы молчат, голодные коты тоже. Кажется, не слышен даже ветер. И солнце уже не такое тёплое, как было только что. Донхёка будто обдаёт холодной водой, но он продолжает тихо сидеть с закрытыми глазами, терпеть, ещё больше стараясь уловить хотя бы маленький намёк на звуки. Не понимая ещё, что вообще-то уже можно дышать.

— Донхёк, — испуг в голосе Джено заставляет парня сразу открыть глаза и выпрямиться, одной только макушкой показываясь из-за бетонной плиты.

Джено на него не смотрит — Джено смотрит вниз, у него дрожат губы и ужасно расширены зрачки. Он бледнеет и шатает его ещё сильнее, чем прежде. И Донхёк понимает почему, стоит только опустить взгляд на стадион.

— Донхёк, — это звучит слабо, почти плача. — Донхёк, Марк ведь жив?

Донхёк уверен что да.

Он слышал, что Марк раньше попадал в аварии. Но ни разу не видел этого собственными глазами, сколько бы Джено его сюда не таскал. Теперь же — третьекурсника завалило его же байком, от него немалым клубом валит дым, а испуганный Джонни пытается хоть как-то освободить ещё недавно соперника из-под груд металла.

Птицы всё так же молчат. Будто все одним разом погибли вместе с сознанием Донхёка, полностью отказываясь помочь его воскрешать.

Всё это выглядело настолько кинематографично, настолько будто по сценарию, что Донхёк невольно засматривается. Не совсем понятно на что: то ли на слабое тело вдалеке, то ли на Джонни, который это самое тело спас. Глупый свидетель. Совсем не понимающий, что нужно делать с персонажем зритель.

Он слышал, как рядом содрогается в истерике испуганный Джено. Видел лицо Марка, которого Джонни всё же смог достать и оттащить на более и менее приличное расстояние.

Видел лицо Марка, пока Марк смотрел ему в глаза.

Он что?..

Он Донхёка видит.

И осознание этого приходит в голову Донхёка сильной такой пощёчиной, только после которой он сообразил, что надо хоть что-то делать.

Что-то...

Что-нибудь надо сделать.

Хоть самую малость.

Но...

Вокруг стадион будто разом исчезает. Перед глазами темнеет, Донхёк видит только чужое разбитое лицо, чужие холодные глаза. Почему-то он совсем не прячется обратно за бетонную плиту. Это страшно, но Донхёк правда не в состоянии оторваться от лёгкой улыбки на марковом лице, не может услышать ничего, кроме собственного сбившегося дыхания.

Ему от себя противно.

— Валим, — и это уж явно не то, что парень должен был сказать.

— Что? — Джено даже успокаивается после этого. Поворачивается к Донхёку лицом, видит в его глазах какую-то непонятную, жуткую и странную пелену, и громко всхлипывает.

— Валим, говорю, — Донхёк почти срывается на крик.

Хватает растерянного Джено за рукав куртки, чувствует, как тот вырывается, оборачивается, так же бъётся в истерике, но всё равно бежит. По мокрой, скользкой траве. Спотыкаясь, поскальзываясь, стирая ладони в кровь.

Донхёк понятия не имеет почему поступил именно так. Возможно, ему стало страшно от взгляда Марка, такого пустого, словно мёртвого. Да, точно страшно. Он правда испугался до смерти, когда это увидел. Поэтому сбежал, даже не вызвав скорую, которая сейчас, может быть, могла спасти человеку жизнь.

«Вернусь домой — тогда», — Донхёк обещает это и забывает.

Забывает, стоит только столкнуться с братом на пороге квартиры. Забывает, стоит сбросить с ног кеды, и комком залезть под тёплое одеяло, закрывая голову руками и практически рыдая. Не вспоминает даже тогда, когда видит на дисплее телефона имя Джено.

Просто Донхёк ещё понятия не имеет, чем это позже ему обернётся.

Не знает, что совершил ошибку сгоряча. А как известно — за все свои ошибки нужно платить.

И Марк обещает себе что он заплатит. В отличии от Донхёка, Марк своих обещаний не забывает.