«Надеюсь, тебя уебёт шкафом, или ты подавишься своим телефоном, или у тебя случится приступ астмы, когда рядом не будет ингалятора, или ты замёрзнешь в Арктике среди пингвинов, которые случайно съедят твой мозг, потому что они точно умнее тебя, придурок», — Джено пишет это всё так агрессивно, что у него даже начинают болеть пальцы.

Злится, избивает кулаками подушку, долго-долго плачет в неё (после пытаясь безуспешно оттереть с натуральной ткани наволочки слезшую подводку), а после текст сообщения стирает. Он, конечно, обижен на Донхёка, но не до такой степени, чтобы прямо так в лицо желать человеку смерти. Не так кошмарно воспитан, к огромному счастью.

Джено хочется высказать Донхёку всё, что о нём думает. Абсолютно всё: не скрывая, не сдерживаю всех ругательств, которые рвутся наружу огромным потоком ярости и раздражения. Желательно ещё и пощёчинами. Болезненными такими, как те, которые остались внутри Джено после того, как он вернулся домой.

«Давай поговорим», — Донхёк его мысли опережает.

Ставит в конце сообщения точку (что ему не свойственно вообще), не добавляет отдельным сообщением «еблан», как это обычно делает, когда пишет Джено и становится сразу понятно — что-то с ним из-за всего этого стряслось. Только вот совсем наплевать на его чувства сейчас. Донхёк сделал выбор полностью сам, в отличии от Джено, которого просто потащил за собой.

«На площадку выйди», — в конечном итоге отвечает парень, после получасового беспрерывного перечитывания двух несчастных слов.

Джено тяжело вздыхает, когда видит под сообщением «прочитано» спустя считанные секунды после. Донхёк ничего не отвечает, но он и без лишних сообщений понимает — Донхёк обязательно придёт.

То ли ему нужно высказаться, то ли объясниться — не понятно. А может, Хёк и вовсе обо всём хочет забыть, помириться (пусть это — самое последнее, на что можно полагаться), но обсудить точно будет что. Поэтому Джено ничуть не спешит. Оставляет телефон на кровати, уныло с неё сползает прямиком на пол, а затем долго смотрит на собственное отражение в огромном зеркале у противоположной стены.

На фоне давно включены песни Chase Atlantic (как парень вообще до этого дошёл не известно), он — заплаканный, раскрасневшийся и с опухшим лицом, — вглядывается в давно выученные ненавистные черты и пытается в них хоть что-то такое, что могло бы вдруг понравиться Марку, найти. Родинку, как у Йери, или же милые ямочки Минджон — всё, что угодно. Даже лёгкие хмурые морщины на переносице, какие время от времени проглядывались на лице милой Джису со второго курса и ровным счётом ничего не находил. Джено такой обычный, такой безобразно обычный... Даже стыдно за это немного.

Больше, наверное, чем за то, что оставил Марка в тот день на стадионе с Джонни наедине. Кто знает, может этот противный тип только добил его тогда, и сейчас закопал по-тихому под одной из цветущих сакур. Джено ни в чём не уверен, когда дело доходит до этих гонщиков.

— Надеюсь, этот псих объяснит, что тогда случилось, — парень шумно выдыхает, устало потирая пальцами переносицу и закидывает голову на сзади стоящую кровать. — Это ведь он во всём виноват.

Джено сам себя убедить в этом пытается. Свесить вину на виноватого ведь справедливо? Заставить его извиняться за то, что натворил, это ведь правильно? Смотреть на того свысока и ждать элементарного «был не прав», хотя бы для того, чтобы закончить это их двухдневное полное избегание друг друга — разве не это называют искренним раскаянием в собственных ошибках? Джено надеется на то, что он прав, и что Донхёк действительно попросит прощения. Или хотя бы сделает, для приличия, вид, будто извиняется.

Джено важно понимать, что ошибся не он — ошибся Донхёк. Иначе просто потеряется, заблудится в простынях собственной кровати, будет часами биться в истерике, а то и вовсе — перестанет что-либо чувствовать. Хуже всего признать собственную неправоту. Джено боится, что ему придётся это сделать хотя бы для себя.

Выдыхает сквозь едва раскрытые губы и невольно шмыгает носом, загоняя накатывающиеся слёзы обратно. Он и без того за последние два дня расклеился настолько, что любая школьница-истеричка сможет позавидовать. А всё почему? Потому что Ли Донхёк странный псих. Иных объяснений своему поведению Джено не находит.

Упирается руками в пол, пытается подняться, падает обратно и снова чуть ли не плачет. Он чувствует себя чёртовым нытиком из-за всего этого, но ему в этом состоянии абсолютно комфортно. Отвратительно комфортно.

Телефон раздаётся знакомой мелодией — Джено замечает не сразу, целиком и полностью поглощённый громкой музыкой в своей комнате и собственными страданиями. Залипает в одну точку, всячески стараясь найти ответы на все свои многочисленные вопросы хотя бы там. Потом обнимает собственные коленки, втыкаясь в них носом и снова чуть ли не плача. Джено себя жалеет, а вместе с этим — пропускает сразу пять звонков от Донхёка. Тот наверняка уже успел дойти за эти двадцать с лишним минут. И, видно, дело правда значимое, раз не забивает на попытки дозвониться, как делает обычно.

— Блять, — Джено тихо ругается, лишь на секунду мысленно представив, что было бы, услышь подобное отец, а затем всё же отвечает. Хмуро пялится на знакомое имя на дисплее, ждёт недолго и только потом говорит: — Чего тебе?

В телефоне слышится тихий тяжёлый вздох.

У Джено перед глазами картинка: Донхёк (сонный и потрёпанный) стоит под его окном, в большой лёгкой куртке и широких спортивных штанах, немного отстранённый, но какой-то совсем солнечный — почему-то всегда именно с солнцем Донхёк ассоциируется, пусть на деле является, скорее, дождливой тучей. Возможно, дело в его вечно жёлто-оранжево-красной одежде. А может, просто он самый близкий из всех знакомых Джено. Фактически, единственный друг. Своеобразный, конечно, но друг. Именно последнее предположение заставляет парня нервно прокашляться и поджать губы.

— Выйдешь? — голос Донхёка в динамике раздаётся словно гром. Заставляет враз проснуться, отставить в сторону сомнения на счёт собственной позиции и снова уверенно посмотреть на себя в зеркало у стены.

— А ты скажешь, всё-таки, что тогда стряслось? — в собственном голосе Джено словно появилось что-то ледяное. Парень прекрасно чувствует, как это самое режет внутри сердце. Словно его взяли и просто так, от нечего делать, вскрыли обычной сосулькой. Болезненно, так ещё и холодно. Заживо. — Если нет, не вижу смысла.

И снова недолгое молчание.

Джено он сам кажется ужасным. Даже не смотря на то, что прав: всё, что говорит и делает последние два дня, это что-то такое, чему прощения быть не может. Взять хотя бы те гневные сообщения, среди которых «Тебе въебать мало, псих» — самое безобидное из всех. Джено не чувствует вины перед Донхёком, ему просто стыдно перед родителями. Не так воспитали совсем, не так должен общаться и себя вести. Вообще совершенно иначе.

Парень зарывается свободной рукой в волосы, встряхивает головой, снова пытаясь сдержать слёзы, а потом снова поднимается. С трудом, не с первого раза, но встаёт. Отключает всё ту же голосящую из колонок музыку, подходит к окну — как иронично, Донхёк и правда выглядит именно так, как Джено себе представлял, — а затем наконец слышит ответ.

— Ты ведь сам меня позвал, — парень пожимает плечами, едва пошатываясь на бордюре (видимо, от скуки на него забрался).

— Но это ведь ты хотел поговорить, — Джено хмыкает, отворачиваясь от окна и сразу заваливается острыми лопатками на холодную стену.

Он не знает куда девать взгляд. Блуждает по комнате, спотыкается им о кровать, несколько раз переворачивается и возвращается к потолку. Застывает там на какое-то время, вновь долго ожидая от Донхёка хоть какого-нибудь ответа. Тот словно слов не находит, не может дать название тому, что чувствует, или что хочет сказать. Да и Джено дополнять не спешит. Они словно поменялись ролями в каком-то дурацком и банальном театре.

Только вот если раньше Джено просто не хотел говорить ничего, то у Донхёка просто был ужасно маленький словарный запас.

Его не встретишь с книгой, не узнаешь безобразно идеально уложенные волосы за листами газеты на остановке. Донхёк даже не читал ни разу состав любимого энергетика, пусть там и был отдельный раздел на корейском. Оправдывается глупым «Вдруг что, в интернете найду», отказывается от любых попыток Джено донести до него, что на работу интернет его не устроит, но всё бесполезно. Донхёк поступил благодаря родителям, и он сам это прекрасно понимает. Но всё равно осмелился от них сбежать практически два месяца назад.

— Ладно, подожди, — Джено сдаётся.

Шумно выдыхает, трёт переносицу пальцами, после накидывая на неё круглые очки; натягивает первую попавшуюся под руку тёплую вязаную жилетку, достаёт из тумбочки кроссовки и, запирая на ключ дверь, спешит спуститься вниз, к Донхёку.

Последний всё так же блуждает по идеально выкрашенным бордюрам: каждый раз пытается оставить на них что-то от себя. Какое-то пятно зелёное, или остатки земли с подошвы конверсов. Что-нибудь, лишь бы только в этом районе осталась частичка чего-то не пиздецки дорогого. Даже если его поймает и прогонит госпожа Чон, даже если заставит потом убирать за собой — Донхёк всё равно вернётся обратно, заползёт с ногами на детские качели, не сломает их, но зато всё так же оставит следы грязи за собой, или мелкие трещины на дереве.

Джено его понимает. Он тоже оставляет за собой пятна на прочитанных книгах, может порвать страницу случайно (иногда даже специально), его тетради не аккуратные — они всегда похожи на конспекты двоечника. А всё потому что Джено не может не оставить след на бумаге, которую использует. Будь то обычный буклет, или листовка — он разольёт на них кофе, или что-то напишет гелиевой чёрной ручкой поверх основного текста.

Джено жуткий собственник. Ему важно понимать, что всё, к чему он когда-либо касался, будет одним своим видом кричать о том, что принадлежит Ли Джено. Поэтому ему так мерзко от понимания того, что сейчас в больнице Марка навещает какая-то очередная красивая бывшая, а не он сам. Невыносимо мерзко, но сделать с этим что-то парень попросту не может. Потому что он ещё и ужасный трус.

— Ты долго, — Донхёк не смотрит на Джено, он чувствует его присутствие рядом.

Спрыгивает с бордюра, когда тот тихо закрывает за собой массивную дверь в подъезд, поворачивается к нему на пятках и слабо улыбается.

— Это ты слишком рано, — Джено пожимает плечами и недовольно хмыкает.

Бросает на Донхёка быстрый взгляд, проходит мимо, точно зная, что парень пойдёт вслед за ним. Слегка кивает сидящим на лавочке пожилым женщинам (Донхёк бы ни за что не поверил, что им уже далеко за семьдесят, если бы не знал точно), а затем сходу запрыгивает на одну из качелей. И Донхёк практически сразу усаживается на такую же рядом.

— О чём поговорить хотел? — Джено молчание надоело.

Он звонил Донхёку практически каждый час в тот день, когда всё это произошло. Каждые шестьдесят минут, каждые три тысячи шестьсот секунд. И ни разу Донхёк на звонок не ответил. Только на сообщение сегодня — и то потому что ему самому это было нужно. На сообщения Джено он точно так же ни слова в ответ не написал.

— Хотел спросить, нет ли у тебя номера Марка, — Донхёк отвечает непривычно быстро. Голос его спокойный, взгляд — затуманенный, смотрящий будто сквозь стоящий перед ним деревянный домик для детей. — Или его адреса.

Джено невольно вздрагивает и, наконец, переводит взгляд на парня.

Не то, чтобы это казалось прямо чем-то очень удивительным — Донхёка ведь всё равно рано или поздно замучила бы совесть, — да вот только не так. Джено думал, что он попросит адрес больницы, в которой сейчас находится Марк, или хотя бы номер телефона отделения, но нет — Донхёк спрашивает конкретно о Марке и это ужасно-ужасно странно.

Ему ведь парень никогда не нравился. Третьекурсник, будущий юрист, а всё равно все возможные законы нарушает. Лицом удался, да и фигура что надо — Донхёку он всегда казался слишком слащавым, чересчур идеальным для Джено. Он прямым текстом не раз говорил «Ты слишком для Марка обычный», а Джено даже не обижался. Понимал, наверное, — правду говорит. Куда обычному послушному мальчику до человека, который будто выполз из какого-то дурацкого фанфика глупой школьницы.

— Нет, — Джено приходит в себя довольно быстро. Прокашливается, несколько раз быстро моргает, отводит взгляд в сторону и снова теряется. — Ты ведь знаешь.

— Знаю, — Донхёк согласно кивает и тяжело вздыхает. — Но всё равно надо было попытаться. Вдруг после аварии ты рехнулся и нашёл, — и всё бы ничего, только вот Джено это безумно сильно раздражает.

До такой степени, что он сразу же спрыгивает с качели, поворачивается лицом к Донхёку, взглядом блуждает по его жёлтой куртке и всячески пытается не закричать. Неизвестно от чего даже больше: от безысходности, или самого того факта, что этот парень сейчас над ним в открытую насмехается. Настолько в открытую, что Джено даже стыдно на мгновение становится за то, что это кто-то может слышать.

— И это я ещё рехнулся, — только это в итоге выдаёт парень, шумно выдыхая и вновь спокойно заглядывая в чужие глаза напротив. В них — пустота. Такая холодная, что даже тёплый ветер сразу кажется морозным, словно вот-вот заберётся под дорогие ткани и заставит подниматься обратно домой, под одеяло с горячим какао. — Мне казалось, из нас двоих именно ты с ума сошёл тогда.

— Есть немного, — Донхёк пожимает плечами и слабо поджимает губы. — Но у меня причина есть.

— Какая? — Джено усмехается. — Вот просто объясни мне, какая, блять, может быть причина тому, что мы сбежали, даже не попытавшись помочь?

— Ты бы всё равно ничего не сделал, — Донхёк прав.

Джено правда ничего не сделал бы, даже если остался. Он слишком трус для этого. Даже если бы хотел помочь, скорее попросил бы кого-то другого. Сам — ни за что. И осознание этого больно бьёт по его самолюбию.

— Не имеет значения, — голос Джено звучит настолько сухим и хриплым, что на секунду кажется, что сейчас вокруг него начнут осыпаться листья каштанов. — Ты мог помочь.

И это так глупо.

Так глупо, что Джено обвиняет во всём Донхёка. Так глупо, что он говорит о том, что это была его обязанность — помочь Марку. Так глупо, что даже после того, как понимает собственную неправоту, он всё равно считает, что ни в чём не виноват. Джено иначе не умеет — в него иное не вложили.

С самого детства у него виноваты все, только не он сам. Джено хороший парень — Донхёк говорит и думает об этом чаще, чем о чём-либо другом, — да вот только ужасный эгоист. И это вина его родителей. Никого другого.

Поэтому Донхёк быстро прощает.

— Давай забудем об этом? — он недолго сомневается, а затем протягивает Джено руку. — У тебя друзей нет, у меня тоже. Так что не будь ебланом и забудь.

Джено слабо улыбается в ответ.

Вот это вот «еблан» — казалось бы, жутко обидное, — уже настолько сильно к нему прижилось, что можно было спокойно использовать чуть ли не как имя. Донхёк наградил им ещё тогда, когда они впервые пошли вместе в бар.

Джено даже тогда был ужасным трусом. Сомневался в том, стоит ли нарушать негласные родительские запреты, топтался на месте, оглядывался — нет ли где матери или отца, боясь того, что его просто запрут дома после того, как почувствуют стойкий запах перегара от его одежды. А в итоге всё обошлось — Донхёк сказал, что они работали над совместным проектом у него дома и Джено просто отключился раньше времени.

С этого их недо-дружба и началась.

Кто же мог подумать, что тем же вечером, наглотавшись какой-то дешёвой дряни, Джено вывалит Донхёку всё то, что чувствует: начиная с ужасно сильного краша на Марка Ли, заканчивая тем, что он всей душой ненавидит универ, хочет к чертям бросить учёбу и обо всём забыть. Сбежать от родителей, поднять небольшой бизнес — то же кафе, или даже бар — на накопленные деньги. Что-нибудь, лишь бы только не копаться в папках, делах, законах всю оставшуюся жизнь. Джено на дух этого не переносит, но отказаться попросту не может. Не так родители его воспитали, совсем не так.

— Ладно, забудем, — парень слабо улыбается и всё же пожимает чужую ладонь.

Донхёк кивает, поджимает губы и наконец отталкивается ногами от остывшего песка.

Качели здесь — противно тихие. Это настолько раздражает, что даже пафосные дорогие машины рядом с высокими домами не сравнятся с ними. Прямо так сильно бесит то, какое здесь всё идеальное, что невольно появляется желание что-нибудь разбить, разрисовать, испортить. Оставить какой-нибудь дурацкий лозунг на деревянной горке несмываемой красной краской, может даже матерный. Хоть бы что-нибудь, лишь бы только заставить идиотских мажоров выйти из себя.

В том числе — родителей Джено.

Они раздражают больше всех тех людей, которых Донхёк не раз встречал здесь, пока ждал под окнами. С этими противными лицами, идеальными такими, которые смотрят так, словно он — самое жирное пятно от устриц на их накрахмаленных рубашках.

Джено даже не спешит подниматься. Усаживается прямо на холодный песок, ничуть не жалея спортивных штанов (Донхёк снова в уме прикидывает, сколько десятков тысяч вон они могут стоить), прокашливается несколько раз, тем самым привлекая к себе внимание лучшего друга, а после молчит. Упирается руками сзади, смотрит на небо, а там — ни одной звезды не видно. Все до единой прячутся за облаками, словно чего-то боясь. Как символично — Джено и Донхёк сейчас прячутся точно так же. Вроде и решили забыть, но всё равно понятно прекрасно, что сейчас они друг друга презирают больше всех на свете.

Джено — потому что Донхёк тогда сбежал. Забрал его с собой, не позволив даже вызвать скорую элементарно. Оставил человека умирать (Джено надеется на то, что Марк сейчас в больнице и он жив, пусть знать наверняка не может). Просто вот так, на ровном месте, ни с того ни с сего. Они знакомы недолго, но оба уже прекрасно понимают — на Донхёка это совершенно не похоже.

Последний же ненавидит Джено, потому что тот просто попался под руку.

Не сказал, что Марк псих, а может даже не знал. Настолько псих, что от одного только его взгляда захотелось сбежать.

И оказалось, не просто так.

Донхёку страшно, но он ни за что никому не скажет, что, кажется, именно с номера Марка ему рано утром сегодня пришло сообщение.