Мне тогда только исполнилось восемнадцать.

Мы с друзьями праздновали мой день рождения в каком-то малоизвестном кафе, название которого уже давным давно затерялось в моей памяти. Это была шумная вечеринка, с алкоголем и сигаретами (которые ты так не любишь) и я, если честно, даже подумать не мог, что она закончится не тем, что придётся кого-то тащить домой из-за того, что пить не умеет. И я бы даже разочаровался на этот счёт, так как хотелось в день своего совершеннолетия сотворить какую-то банальную глупо, но вот почему-то я этого не сделал. Всему виною ты и только ты.

Сидел себе спокойно, пил кофе вдали от всех людей, прятался за многочисленными диванами в самом углу. Ты был похожим на одинокого художника, у которого слишком неожиданно пропало вдохновение, поэтому-то он сейчас ошивался в не самых подходящих заведениях. Я ещё тогда поймал себя на мысли, что тебе не место в закрытом помещении — просто необходимо пространство. Чертовски много пространства. Вся планета. И ох как же удачно я тогда сумел это заметить. То, с какой тоской ты смотрел на проходящих мимо людей, пусть и пытался скрыть это за напускным безразличием. Ты рассказал мне уже потом, почему это было так.

— В какой-то мере, я завидую обычным людям, — лёгкая улыбка на лице и всё та же тоска в твоих глазах, — У них есть свои проблемы, но, тем не менее, у них есть цели, мечты, — остановился, опуская взгляд на свои новые кеды, выбранные нами буквально только что, засунул руки в карманы ветровки и наконец посмотрел мне в глаза. Не знаю, что конкретно ты видел в них в тот момент, но что-то так приятно растеклось в душе от того, насколько по-доброму ты смотрел на меня. Совсем как старший брат, которого у меня никогда не было, — Я бы тоже хотел этого.

Если бы я только мог. Если бы я мог дать тебе то, чего ты действительно хочешь, я бы это сделал обязательно. Но, к сожалению, я могу дать тебе только свои чувства. А в них нет ровным счётом никакой надобности. Совершенно.

В нашу первую встречу ты хотел меня послать. Это было слишком видно и даже все те попытки держать себя в руках ломались на глазах — настолько сильно ты был раздражён моим появлением. Тогда я тебя совершенно не понял. Не сумел вовремя развернуться и уйти, когда того хотел ты. Если бы тогда я это сделал, сейчас бы всего этого не было: разбитого сердца, склеенной вазы на подоконнике и запаха твоего дешёвого парфюма, которым пропитались насквозь все стены моей квартиры. Во всём виноват я и только я.

У нас с тобой с самого начала всё не сложилось. Ты — тайна. Неразгаданная никем до моего появления. Огромный секрет, который никому нельзя доверять, иначе рассыпешьсся пеплом даже в самых горячих ладонях, на сумев гореть также ярко, как раньше. Словно недосягаемая вершина, выше которой только небо. Зимнее небо. Такое же морозное, как то, что творится у тебя в душе. Небо, в котором дышать невозможно. Которым надышаться нельзя. Как и тобой.

Ты боялся того, что я смогу забраться глубже, чем ты позволишь. Боялся, что я окажусь смелым мальчиком, которому шипы ни по чём будут — лишь бы только добраться до самой красивой розы, спрятавшейся в высоких кустарниках среди ярких, но и близко не таких сияющих, цветов. Только вот ты — не роза.

Тебя нельзя было описать каким-то конкретным словом. Каким-то конкретным цветком. Все они прекрасны — никто даже не спорит, но вот найти тот, который мог бы олицетворять тебя я долгое время не мог. До одного дня.

Flashback.

— Донхек! — по имени меня мало кто звал, да и я злился всякий раз, когда подобное происходило, но вот тебе позволял всегда. Потому что от тебя это звучало словно солёная карамель: приятная на вкус и такая чертовски непонятная, что даже не сразу разберёшься против неё, или нет. — Чего ты там застыл?

Тогда я первый раз стал на ролики. Глупый школьник, который ни разу в жизни не катался на этих кроссовках с колёсиками, из-за которых теперь голова кружилась без какого-либо повода. Мне нельзя было давать тебе знать, что я в этом деле не то, чтобы просто зелёный — я в нём всего-то почва, в которую ещё не успели посадить хоть что-то толковое. Кто же знал, что именно сегодня и сейчас тебе так сильно захочется покататься на роликах, если изначально мы оба и вовсе встретиться не должны были?

— Иду я, — недовольно пробормотал себе поднос, разжимая пальцы, до этого крепко хватающиеся за деревянную лавочку и шумно выдыхая, в надежде на то, что ты не заметишь того, как нелепо я пытаюсь устоять на ногах, никак не поддающихся мысленным уговорам хоть как-то держать дрожащее тело на плаву.

Тогда мы с тобой столкнулись совершенно случайно. Ты куда-то спешил, сжимая в руках какую-то тонкую папку и с азартом в глазах оглядываясь вокруг, а я бежал на учёбу, так как проспал из-за ночных разговоров по телефону с милой одноклассницей, с которой я, вроде-как, встречался. Я не знаю точно, как именно это произошло (да и, признаться честно, знать не хочу), но буквально в следующий момент ты тащил меня сюда — в мой теперь любимый парк.

А сейчас ты хватаешь меня под руку, подоспев как раз вовремя, спасая от позора (или наоборот — только толкая к нему, словно к пропасти), тихо смеясь на ухо и крепко сжимая пальцами мой локоть. Да так, что на утро я заметил в том месте парочку совсем мелких, практически прозрачных, синяков. Это был самый первый раз, когда ты доставил мне боль. Как хорошо, что только физическую.

— Ты хоть раз раньше катался? — ты точно знаешь ответ на этот вопрос, но, тем не менее, всё равно задаешь его, словно пытаешься хоть как-то меня подбодрить. Но ты не для этого вовсе говоришь, я знаю точно. Тебе просто хочется поиздеваться.

— Как видишь, — и снова бормочу в ответ невнятно, отводя взгляд в сторону и опуская вторую — свободную от твоей ладони — руку вниз, закусывая нижнюю губу и прикрыв глаза. От стыда. Да, ты добился своего, Ли Минхен.

— Да ладно тебе, — на выдохе улыбаешься ты, только сильнее сжимая в пальцах мой локоть и отъезжая немного в сторону, дабы оставить хотя бы немного пространства между нами, которого почему-то становится катастрофически мало, пусть мы и старались это контролировать. — Научу.

И это был первый и последний раз, когда я видел тебя в таком детском настрое. В таком совсем молодом и неосознанном, жаждущем приключений. Это был лучший момент из всех существующих наших общих воспоминаний.

***

— Это так сложно, — рвано выдыхаю я, хватая с лавочки бутылку с водой и устало падая прямиком на асфальт рядом с тобой и глупо улыбаясь как дурачок словно и не было всех тех падений, всех счесанных в кровь ладошек и даже разодранного о какое-то старое большое дерево, в которое я въехал даже не смотря на то, что ты пытался меня остановить. — Но это круто.

Ты забираешь у меня из дрожащих рук открытую бутылку, не успеваю я даже к ней коснуться и выпиваешь практически всё, оставляя только пару глотков на дне. И то для того, чтобы я не так сильно обижался. Но я бы ни за что, на самом деле. Ведь тогда мне было совершенно наплевать на всё то, что ты делаешь и не делаешь — тогда я видел твоё довольное (счастливое — уж точно нет) и мне этого было достаточно для того, чтобы улыбаться в ответ.

— У тебя был хороший учитель просто, — самодовольно заявляешь ты, в шутку гордовито вскидывая голову и совсем тихо смеешься. Даже не из-за того, что тебе вдруг непонятно стало смешно. Просто вся эта дружеская, солнечная атмосфера настолько сильно бьёт по вискам, что даже из-за самой нелепой шутки можно громко и безудержно смеяться. В компании друзей. Но не Ли Минхена.

— Не отрицаю, — спокойно отвечаю я и неосознанно роняю голову на твоё плечо. Просто потому что оно находится слишком близко для того, чтобы я мог хоть немного контролировать свою усталость. И жаль, что ты тогда его не убрал.

Тот день я теперь называю своей ошибкой номер три. Ошибкой, которой совершенно не место в моей жизни, но которую я никак не смогу исправить, как бы сильно не старался. Уже слишком поздно для этого, да и как-то желания нет. Совершенно. Поэтому, дай бы мне кто машину времени и позволь вернуться в собственное прошлое, в этот самый день, когда всё начиналось, я всё равно сделаю то же самое. А ещё лучше — поцелую Марка прямо здесь, под цветущими деревьями магнолии, совершенно не боясь самому себе разбить сердце. Чёртов мазохист.

Ты дышишь размеренно и спокойно. Твой неожиданный всплеск эмоций погас также быстро, как и появился, поэтому, когда я поднял на тебя взгляд, в твоих глазах уже не было того детского воодушевления и азартного блеска — всё это спряталось за пеленой привычной мне тоски и лёгкого волнения.

— Знаешь, чем опасны цветы магнолии? — понятия не имею, что тогда руководило мной для того, чтобы начать этот разговор, но это уж точно было не здравомыслие и далеко не разум. Всё получилось как-то совершенно случайно, словно так было изначально задумано и Вселенная попросту не выдержала, заставляя говорить то, о чём даже не думал изначально.

На твоём лице всё также ровным счётом ничего нового не отобразилось, пусть я и хотел бы добиться обратного. Хотел бы, чтобы ты хотя бы раз слушал меня с интересом, смотрел бы на меня с искорками во взгляде, но нет — этому не суждено было произойти никогда. И мы оба это знали с самого начала. Пусть один из нас и пытался изменить то, что нельзя изменять.

— Чем? — ты спрашиваешь без какого-либо энтузиазма, только для того, чтобы не обидеть (всегда так делал, словно я ребёнок малый) и едва поворачиваешься ко мне, опаляя кожу на щеке горячим дыханием.

— Запах этих цветов, — я вяло улыбаюсь, уже полностью растворяясь в своих ощущениях, градус которых немыслимо подскакивает вверх, ударяя не только в бешено бьющееся сердце, но и в голову, заставляя говорить уже более развязно, словно под градусом, — он может убить. Забавно, не думаешь?

Flashback end.

Лучше бы я тогда промолчал. Закрыл бы рот и ничего не говорил до тех пор, пока ты не уйдёшь, оставляя меня наедине с роликами в парке под ядовитой магнолией. Такой же ядовитой, как и ты сам, Ли Минхен.