— Проклятье!

Обнажая щербатые зубы, Ландо удовлетворенно хихикает, сверкает глазами словно палубная крыса, сгребая руками внушительный ворох звенящих медяков и пары тевинтерских амулетов, сложенных в красивую кучку на импровизированном столе из маленькой бочки и крышки от бочки побольше сверху.

Андерс растерянно почесывает выгнутую бровь, удрученно наблюдая за тем, как его амулеты и последние деньги, оставшиеся от его доли, которые были заработаны благодаря наёмническо-предпринимательской жилке Хоук, когда они в последний раз сходили на берег, отдаляются от него под воздействием загребущих лап Ландо. Он пробует на вкус клыками одну из монет и удовлетворительно кивает скорее сам себе, чем своему оппоненту.

— Как будто они поддельные. Ты же сам знаешь, откуда они у меня, — маг сдувает с лица прилипшую прядь сырых светло-русых волос, пропитанных соленым влажным воздухом Недремлющего моря.

Мимо юркнула жирная черно-серая крыса с куском непонятно чего в зубах, поднимая ворох осевшей древесной стружки, а вслед за ней — облезлый полосатый кот с ободранным ухом и без половины хвоста, упрямо пытающийся пришибить вертлявого вредителя лапой и явно такой же недовольный раскладом вещей на сегодняшний вечер, как и его депрессивный хозяин.

Яблочко от яблони, мм?

— Вам, магам, доверяй, но проверяй. Я ж не знаю, что конкретно ты там своими ручонками шаловливыми-то умеешь делать, — Ландо прищуривается здоровым глазом — практически через всю левую часть его лица проходит уродливый шрам, рассекая бровь, веко, щеку и заканчиваясь у самого подбородка, поэтому его левый глаз всегда наполовину прищурен так или иначе, неважно хотелось ли этого самому Ландо или нет.

Андерс недовольно хмыкает, запуская руки в широкие карманы, наполненные бумажками и мелким мусором, своей новенькой накидки, подаренной Хоук в прошлом месяце, и у которой был всего один недостаток, который сам Андерс все никак не мог исправить, — у нее абсолютно отсутствует даже намек на величественные наплечники из перьев. Тевинтерский амулет, выигранный Ландо в очередной партии в «алмазный ромб», должен был стать первым шагом на пути к обеспечению новой накидки красивыми наплечниками, развевающимися на фоне морского бриза. Но теперь с мечтой придется еще разок повременить. А может, и не разок.

— О, поверь мне, его шаловливые ручонки специализируются на совсем другом.

Чья-то горячая ладонь зарывается в его волосы, затупленные ногти нежно почесывают затылок, прежде, чем пропустить светлые пряди сквозь короткие пальцы, а затем пригладить взъерошенную копну на его голове, отдаленно напоминающую солому. А может, и не столь отдаленно.

— Не знаю, и знать не хочу, Хоук, — Ландо кривит и без того кривое лицо, будто съел сырую крысу и занюхал потными носками, распихивая медяки по карманам и напяливая себе на шею сразу два дурацких амулета — один с перьями, другой из сплавленных друг с другом с помощью магии полудрагоценных камней.

В лучах заходящего солнца, в отблесках пунцово-красного и оранжевого, отражающихся от мерцающей поверхности воды, Хоук переливается странными цветами, ложащимися на неё ровными слоями как на пустой картинный холст. В криво отстриженных по самую линию челюсти черных волосах путается морской ветер, в янтарно-карих глазах отражается зависшее на уровне горизонта солнце. Андерс ловит ее горячую ладонь, ускользающую от него также внезапно, как и появившуюся, и растерянно вертит головой, в попытке выцепить взглядом её нескладную фигуру, шуршащую непонятно чем за его спиной.

— Казалось бы, пираты должны обожать такие намеки, — воркует Хоук, придвигая к импровизированному столу высокий и узкий деревянный ящик, откопанный среди кучи других таких же ящиков, коробок и ошметков ткани, которая должна была защищать древесину от влаги, но, к всеобщему неудивлению, справлялась с этим просто отвратительно. — Судя по рассказам Изабелы, — она с шумным вздохом рушится на свое подобие стула и виноградной лозой обвивается вокруг руки Андерса, прижимаясь щекой к его плечу.

Ох, слава Создателю, что они без перьев.

Заступая на борт корабля, воспользовавшись дружеским предложением Изабелы, после пары недель, прошедших с кровавых событий в Киркволле, и Джеда, и Андерс ожидали, что здесь будут каждодневные оргии, вино будет литься рекой прямо в море, и им придется ныкаться по каютам, чтобы не столкнуться с бухой толпой поющих непристойные частушки пиратов. Никогда еще они не были так далеки от истины. Вместо оргий и пьяных песен вся команда постоянно играет в карты на все ценное, что у них находится в карманах — ворованное и честно заработанное, и таскает бочки из одного конца палубы в другой. А самое непристойное, чем они любят баловаться — соревноваться, у кого в каком необычном месте уродливее шрам и чем он был получен. Например, садовой мотыгой.

Некоторые маги в Коллегиях убили бы за то, чтобы посмотреть на эти уродские шрамы и отрубленные конечности воочию. Еще бы и заплатили в придачу. Этим ребятам определенно стоило бы задуматься о смене профессии. Всяко лучше, чем обыгрывать нищего мага в карты каждый раз.

— Не говори мне, что ты опять проиграл свое ухо, — Джеда надувает губы, едва ощутимо поглаживает пальцем его запястье, упирающееся в край стола, и потирается щекой об плечо, словно холёная домашняя кошка, требующая немедленной ласки и внимания.

Андерс перехватывает её ладонь свободной рукой, касаясь сухими губами сбитых костяшек с розоватой кожей, все еще проходящей этап восстановления и исцеления после концентрированной настойки, которую он на нее самолично вылил. Она кошкой ластится к нему, довольно прикрывая глаза; во взъерошенных волосах переливается искаженным отражением закат. Андерс целует её куда-то в макушку, зарывается носом — она пахнет солёным морем, настойкой из цветов амброзии и жженной кожей.

Все-таки, выселить собаку из их каюты на кухню было хорошей идеей. Даже несмотря на бесстыдно съеденный весь сыр.

— К счастью, нет. По-моему, никому на этом корабле не нравятся мои прекрасные уши, — он хмурится, демонстративно цокая языком и задумчиво вглядываясь куда-то вдаль; все на этом корабле научились распознавать его сарказм еще в первые недели совместного плаванья.

Морской воздух, ежедневное солнце и полное отсутствие храмовников и церковников за эти несколько месяцев благоприятно повлияли на состояние Андерса в общем и целом. Он все меньше и меньше становился похож на истощенную тень себя самого, каким был последние годы в Киркволле. О скверне напоминали только тонкие темные вены на руках, видневшиеся под чуть загорелой кожей, и пунцово-синие круги под глазами. О Справедливости — редкие манифесты о необходимости самоуправляемых Коллегий, вместо развалившихся Кругов, и вспышки одержимой решимости помочь в данный момент сражающимся на суше магам. Но каждый раз он снова и снова спотыкался о Хоук, затягивающую его в свой хаотичный водоворот, о неприличные, но тем не менее смешные, шутки пиратов и о слюнявого мабари, норовящего заботливо вылизать ему лицо с утра. И пламя праведной справедливости внутри него, казалось, немного затухало, по крайней мере на время.

— У пиратов просто нет вкуса, — Хоук тянется к его лицу, сверкая глазами, чмокает куда-то в шершавую линию челюсти, поросшую многодневной щетиной.

Андерс расплывается в улыбке, щурится словно довольный кот, развалившийся на подоконнике под вечерним солнцем. Она целует его в края глубоких морщинок, собирающихся в уголках глаз, в тонкую линию над губой, появляющуюся каждый раз, когда он улыбается, словно на этом месте мазнули острым грифелем. Он пытается поймать губами её слишком быстро ускользающие губы, хаотично расставляющие сухие горячие поцелуи на его лице, но Джеда заговорщицки хихикает себе под нос, обхватив ладонью его щеку, и мешая ему вертеть головой в разные стороны, чтобы вырвать наконец для себя полноценный поцелуй.

— Еще трахаться прямо на столе начните, — Ландо кривит лицо еще пуще прежнего, складывает карты ровной стопочкой в деревянную коробку с зазубринами от ножа.

Хоук бросает на него хитрый самодовольный взгляд, прежде чем одним резким движением взять влажное от морского воздуха лицо Андерса в ладони и нежно погладить большими пальцами высокие скулы, глядя прямо в глаза. Он теряется в янтарно-ястребином омуте, лыбится неконтролируемо довольно, его и без того светлые ресницы, выгоревшие на солнце, контрастируют со светло-карими глазами, в которых поблескивают лучи солнца, отражающиеся от воды. Джеда трется кончиком носа об его нос, не разрывая зрительного контакта. Андерс поглаживает широкую талию сквозь тонкий слой серой рубахи, съехавшей на одно плечо. Хочется целовать-целовать-целовать её до одурения: плечи, шею, лицо, руки, но он отдает ей инициативу. По крайней мере, в большей части случаев. Пламя в груди, распаленное ею многие годы назад, жжется, сердце щемит и ноет, но он молча ждет её действий.

А Хоук играет. Балуется и дразнится намеренно. Потирается носом об его щеку, целует в уголок губ быстрее, чем Андерс успевает ответить. Худые руки скользят по её спине, прижимая к себе, но она лишь хихикает, запуская ладонь в его длинные светлые волосы. Проводит по его тонким губам горячими подушечками пальцев. Ухмыляется по-своему дерзко и абсолютно умиротворенно и тянется приоткрытыми губами к нему, опустив глаза.

— Не подавай им идей, Ландо, если не готов встретиться с неприятными для себя последствиями, — Изабела хихикнула и шустро шмыгнула мимо, поднимаясь на капитанский мостик с характерным громким звуком подбитых каблуков сапог об деревянную палубу; кучка цветных перьев на её адмиральской шляпе призывно колыхнулась на ветру в такт плавным движениям.

Джедора цокает языком, и вместо страстного поцелуя Андерс получает короткое «чмок» в верхнюю губу, прежде чем она снова обвивается вокруг его руки. Будьте прокляты эти неправильные пираты с их неправильными приоритетами в жизни.

— Хватит прохлаждаться, лодыри! Готовим швартовные концы, брашпиль, кранцы и все по списку, вы знаете схему! Мы приближаемся к порту! Курс правильный, течение слабое, поэтому не думаю, что нас снесет в сторону в процессе сближения, — Изабела машет длинной бронзовой подзорной трубой, украшенной вычурной гравировкой, величественно расположившись прямо подле руля корабля, словно дирижер.

Впереди — центральный порт орлесианского Джейдера. Во всем его величии. Всего в нескольких милях от границы Ферелдена.

Хоук регулярно шутила, что, если уж очередная Амелл сбежит от праведного гнева из Киркволла с безнадежно романтичным магом-отступником, то только в Ферелден. Впрочем, порой Андерсу казалось, что это были не шутки. Ферелден стал для них эдакой притчей мнимой безопасности, возможным долгосрочным пристанищем. В Ферелдене было лучше, чем в Киркволле, по крайней мере, каким они его помнят. Ферелден вонял мокрой псиной, грязью и пирогами с ревенем.

Ферелден вонял домом.

Корабль Изабелы, каким бы красивым он не был, вонял водорослями, пыльными контрабандными товарами, потными пиратами и, иногда, грязными наемниками и контрабандистами, которых надо было переправить из Лломерина в Маркхэм, и которым Андерс, по классике, безвозвратно проигрывал в карты все свои амулеты.

И ничем отдаленно напоминавшим дом.

Первые месяцы Хоук ненавидела этот корабль, Недремлющее море и соленый запах затухших водорослей всем сердцем, и считала своим долгом говорить это каждый день всем присутствующим на «Зове Серены Второй» в лицо. Изабела смеялась и весь оставшийся день норовила выкупать её под килем в качестве «боевого крещения». Её укачивало от любого, даже самого незначительного, колыхания палубы, покачивающейся на легких волнах, и потом еще полдня тошнило прямо в воду, в то время как Андерс не успевал варить новые зелья, делающие её морскую болезнь более терпимой, и постоянно находил себя в неприятной ситуации закончившихся трав и ингредиентов, поэтому приходилось открывать в себе новые способности какого-нибудь жадного завхоза, четко распределяющего все по граммам и дозировкам на определенное количество дней.

Он сдувает сырые пряди, упавшие на глаза, всматриваясь в подернутый морским туманом горизонт, на котором виднелись очертания крепостей и башен.

Джеда берет его лицо в ладони, поворачивая к себе, и смотрит прямо в глаза, а в них — до одури знакомая решительность, драйв, уверенность, чистый жидкий огонь во плоти. Она выгибает брови, пытается увидеть что-то в нем, возможно ту же сумасшедшую решительность, горящую в ней самой, и целует его в нос.

— Давай сбежим? — шепотом; пока все остальные заняты выполнением приказов Изабелы, на них никто не обратит внимание даже, если они начнут «трахаться прямо на столе», следуя «совету» Ландо.

Андерс приглушенно хихикает, обхватив её за плечи, скользит ладонями вверх, заправляя короткие черные пряди за уши.

— А разве мы уже не в бегах? — он проводит пальцем по её взлохмаченной правой брови, поглаживает широкую скулу.

— Да… но нет. Я не об этом. Я имею в виду корабль. Изабела в нас не нуждается, она прекрасно справится и без нашего неповторимого шарма. Мы можем просто уйти. Затеряться в горах. Вернуться в Ферелден, — Хоук снова целует его в нос. — Разве ты не соскучился по запаху мокрой псины и пирогов?

— Мокрой псиной у нас и здесь воняет. Я как будто никуда и не уходил.

— Я серьезно, Андерс, — она хмурится; решительные огоньки в глазах играют совсем другими оттенками, более уверенными и осознанными, менее слепо азартными, как обычно бывает, когда она загорается очередной импульсивной идеей, вроде «а давайте запихнем горючую взрывчатку в трупы одержимых».

— По-моему мне надо быть обеспокоенным на счет того, что я заразил тебя любовью к постоянным побегам отовсюду, — он выгибает бровь. — Ты уверена, что это честно по отношению к Изабеле?

— Я оставлю ей записку, — губы изгибаются в хитрой ухмылке; Джеда вскидывает подбородок.

— Ага… Я уверен, она сочтет это очень ироничным, — Андерс фыркает, сжимая губы в тонкую линию.

Он вздыхает, слишком тяжело даже для себя самого, переводит взгляд куда-то в сторону, на линию горизонта с ярким полукругом солнца, будто утонувшем в бескрайней луже Недремлющего моря. За долгие месяцы он даже почти умудрился привыкнуть к этим душным пиратам, еще более громкой, чем во все предыдущие годы, Изабеле, запаху протухших водорослей и бесконечным проигрышам в карты. Может быть, он даже будет скучать по проигрышам в карты. И по душным пиратам. Иногда.

Хоук не будет скучать ни по чему, особенно по протухшим водорослям и проигрышам Андерса в карты. Разве что по Изабеле. Но она дает сама себе молчаливое обещание не низводить всю их многолетнюю дружбу до записок, а попрощаться лично и искренне пообещать писать письма.

— Слушай, — она снова мягко поворачивает его лицо к себе, заглядывая в глаза. — Вечно плавать от одного города к другому — не выход. Пора двигаться дальше. Осесть где-то. Например, в какой-нибудь глуши, вроде Лотеринга, где нет особо назойливых храмовников и придирчивых соседей с вилами и праведными факелами, — Джеда улыбается, нежно поглаживая пальцами его скулы. — У нас будет слюнявая собака, может две, и три облезлых кота, мы посадим целую грядку брюквы и будем кидаться ею в проезжих орлесианцев. Если повезет с деревней и местными, ты сможешь открыть новую лечебницу, помогать людям. У нас будет своя тихая гавань.

Андерс склоняет голову набок, потираясь щекой об ее ладонь, кладет пальцы сверху, удивленно выгибает брови. Руки у нее горячие-горячие, она очерчивает подушечкой большого пальца кривую линию роста его уже поседевшей кое-где щетины, и улыбается мягко-мягко — так, как улыбалась только ему, только в определенные моменты, которые он мог перечислить поочередно в мельчайших деталях, включая место, время, во что она была одета, если была вообще, как были растрепаны её волосы, и что она говорила, если говорила вообще.

На языке вертится:

«Ты хочешь семью? Со мной?».

Но он молчит. Вопрос отпадает сам собой, чем пристальнее он вглядывается в её глаза. Он знал этот взгляд. Это взгляд, который «если бы ты не пришел, я бы пошла тебя искать». Это взгляд, который ответ на его «ты готова сказать всему миру и рыцарь-командору в придачу, что любишь беглеца-ренегата?». И как финальная стрела ему в грудь — это взгляд, который «тогда мы станем беглецами вместе».

Андерс не может сдержать довольной улыбки. Щурит глаза, пытаясь сдержать подступившие к уголкам слезы. Он обхватывает руками её лицо и целует-целует-целует. Хаотично, бесстыдно, эмоционально. Хоук смеется, закинув руки ему на плечи, морщит нос, зарывается пальцами в сырые светло-русые пряди, взъерошивая их еще сильнее.

— Тихая гавань звучит заманчиво. Особенно от тебя, — он приглаживает руками её лохматые волосы, по новой растрепавшиеся, пока он хаотично целовал её сияющее лицо.

Джеда хихикает и снова тянется к нему приоткрытыми губами. И на этот раз, слава Создателю, без комментариев Изабелы, разрушающих момент.