Вообще-то, Олег бросил курить.

На улице пусто, людей практически нет: разошлись кто куда после того, как Олег вышел с последнего автобуса и прошел пешком до дома знакомых.

Олег выкуривает, наверное, четвертую по счету — старается сдерживаться, но срывается, и раз за разом снова тянется к пачке.

Дело идет к вечеру — он вышел с квартиры не так давно, зашел и попрощался, не оставшись надолго у Артема с Ромой, но успев выпить банку пива — на всё минут двадцать. Просто чтобы утихомирить горячо царапающее чувство внутри, перестать прокручивать слова в голове и видеть перед собой огромные, расширенные в животном ужасе глаза.

Он вспылил — сам уже это понял. Наговорил всякого, нет бы переубедить и поговорить нормально, так сделал ещё хуже. И сейчас ведь не позвонишь и не извинишься — Серый наверняка рассказал всё Марго, когда его забрали, и завтра Олега ждет… да ничего его не ждет, собственно, ему просто конец. Никакого больше хоккея.

Заслужил.

Получасом ранее начал идти снег. Хлопья большие, но ветра нет, так что падают они медленно, кружась, оседают на землю белым покрывалом. Остаются на волосах, носу, попадают на губы и ощущаются даже холодом на языке.

Олег идет, особо не разглядывая дорогу, в сторону остановки пешком, не холодно совсем, хотя градус и снизился с полудня.

В ленте новостей — какая-то хрень сплошная, даже смотреть нечего. Олег с раздраженным выдохом закрывает вконтакте и заходит в ютуб, перед глазами мелькают рекомендации: бред, бред, это вообще как ему попало? бред, бред, фигня, это он видел… фигурное катание.

Олег закрывает и блокирует телефон, чертыхаясь про себя.

Да твою ж мать.

Надо хоть ему написать, что ли, кто его забрал? Родители, брат-сестра, друзья, та же Марго.

И пару строк написать, типа, «я переборщил но ты короче тоже не сахар давай мир?»

А если серьезно — как бы он сразу в чс не оказался.

Сережа ведь его боится.

Сережа ведь трясся как лист на ветру, вздрагивал каждый раз, руками отталкивал, просил Марго не оставлять его.

Это даже не самолюбие задето и не чувство собственного достоинства — одно дело, когда тебя просто страшным за бороду называют, а совсем другое, когда панически, до усрачки боятся в принципе — потому что ты вот такой стоишь рядом.

Это чувство, которое свербит в груди оттого сильнее, от чего яснее понимаешь — есть ведь за что. Кто Олега за язык и за руки тянул? Нет, никто.

И глупая обида сейчас — на самого себя.

Серый — избалованный и капризный, мнит себя пупом земли (Олег, правда, уже пошатнулся в таком своем мнении, но уходить от него всё ещё не хочет, иначе не переживет просто такого открытия и собственной неправоты), но всё-таки такой же человек. Ему сколько было, шестнадцать, когда он в Питер поехал? Откатался три года, вверх по лестнице шел семимильными шагами — а потом с силой скинут вниз, обратно в грязь.

В девятнадцать лишиться всего, к чему шел, всего, что имел и о чём мечтал, — такое страшно представить даже в самом жутком кошмаре. Олег не знал, как сам бы себя чувствовал и что бы говорил на его месте. Как сильно бы обозлился на людей — ещё сильнее, чем сейчас.

«Я не падал», — сказал тогда Сережа. Так резко и сломано, будто давным-давно отрицал это сам себе, а, сказав вслух, принял.

Помимо жгучего чувства царапающей совести примешивается ещё что-то — маячит на периферии и не оформляется в точное понимание, вот только такое же чувство Олег испытывает не в первый раз за свою жизнь.

Внутри, под сердцем, чернилами расползается предчувствие — непонятно чего и когда, но что-то совсем не хорошее.

Олег останавливается прямо на дороге, щурится от только-только начавшегося заката, бьющего розовым в глаза, и открывает телефон.

Нашел время и место — открывает вкладку в браузере и пишет запрос.

Ответ находится почти сразу, на второй-третьей ссылке. Запись выступления — того самого, рокового, когда всё поделилось на до и после для Разумовского — в открытом доступе. Куча комментариев, желания скорейшего выздоровления, высказывания придурков, троллей и циников, тысячи плачущих смайликов. В спортивной среде этот случай разлетелся, как пожар, охватив практически всех, кто имел хоть малейшее отношение к фигурному катанию или интересовался этим.

Зря Олег это делает, зря он делает это сейчас, зря он вообще об этом подумал — теперь Волков смотрит, не отрываясь, на маленький прямоугольный экран, заметаемый снегом и оттого мокрый.

Серый на льду показан крупным планом — Олег не слушает комментатора, вовсе выключает звук, просто наблюдает за развивающейся картинкой. Рядом — его партнер, звезда, мастер спорта. Сережа, восходящая, стремящаяся к огромным высотам звездочка, широко и уверенно улыбается.

Сережа на этом видео так сильно отличается от того человека, которого Олег наблюдает сегодня. И дело даже не в ногах.

Когда они выходят на лед, сердце на секунду замирает — Олег не хочет смотреть дальше, знает ведь, что будет, не видел, но представляет очень живо.

Красивые, отточенные и плавные движения, игра света — они катаются, нет, танцуют под какую-то музыку — ее не слышно, но наверняка напряженную и динамичную.

На первой поддержке Олег замирает и ждет — и удивляется, когда ничего не происходит. Он точно то открыл? Всё выглядит так слаженно и живо, что происходящее сейчас, в действительности, кажется сюром — Сергей не мог, ну не мог он здесь упасть.

Это точно не то видео — да не может быть оно. Он здесь не катается, летит, и нет ни одной причины, ни одной мысли, что что-то страшное может тут произойти. Как… когда знаешь несчастливую концовку фильма, но ещё в начале у героев всё прекрасно, и не верится, что всё может так измениться.

Они катаются агрессивнее, Олег только сейчас обращает внимание на необычные костюмы и свет, вероятно, в выступлении есть сюжет, только без музыки он проходит мимо от сознания, да и Олегу, в общем-то, сейчас не до него. Сердце на мгновение пропускает удары при каждом новом прыжке, когда Сережа коленками проезжается прямо по льду — так и вовсе дыхание спирает.

Но он каждый раз поднимается, каждый раз выполняет всё новый и новый элемент идеально.

Падение происходит внезапно и совсем не так, как Олег представлял.

Выброс — опасный, новый, такого Олег раньше никогда не видел, хотя знает достаточно много элементов.

Неправильно поставленная нога партнера, заступ — он поскальзывается.

И не успевает словить — только пальцы хватают воздух.

Олег вырубает видео, даже не досмотрев сцену до конца — и глубоко хватает ртом воздух.

— Сука, — сдавленно-сипло.

Партнер.

Партнер его уронил.

Мажористый, эгоистичный, неумелый кусок дерьма, возомнивший себя кем-то, кто может так просто…

Он сломал жизнь человеку.

Попытка успокоить самого себя не венчается успехом, Олег стискивает кулак и сглатывает, прикрывая веки, чтобы не видеть красную пелену — и видит только голубые глаза.

— Вот я дебил. — Выходит вслух само по себе. Олег трет лицо рукой, сбрасывая с себя начавшие таять от тепла кожи снежинки, и идет вперед, к остановке. Надо к нему домой съездить — скорее всего, Серый уже там, вопреки странной маячившей и жужжащей, как муха над ухом, мысли. И поговорить, наконец, нормально. Ещё есть шанс всё исправить — и себе не испортить будущее, и извиниться, и, может, прекратить общение с Серым на нормальной ноте, чтобы его хотя бы перестали бояться.

Но для начала…

Руки сами тянутся к телефону — снова, только вот теперь набирают знакомый номер, чтобы позвонить.

Олег очень надеется услышать, что всё в порядке.

— Марго Романовна, здравствуйте. — Голос как можно менее напряженный. Всё в порядке ведь, ну, не сошлись характерами, ну поцапались… Олег придумает что-нибудь. Главное убедиться, что ничего не случилось и что предчувствие в этот раз ошиблось.

— Олеж, привет. — А вот на этом брови уже начинают медленно ползти вверх, а дыхание замедляться.

Олег ощущает что-то очень, очень плохое, и спокойный, немного уставший, но абсолютно размеренный голос Марго — тому подтверждение.

— Да, я звоню узнать… — отвечает невпопад, лихорадочно пытаясь сообразить, как именно спросить. Вот только не успевает — Марго перебивает:

— Слушай, я как раз тоже сама собиралась позвонить, заработалась что-то. Я что хотела спросить… вы когда домой? Сереже звоню, он трубку не берет, вы там разгулялись? — Она словно делает что-то фоном, пока разговаривает, из динамика доносятся шумы и чужие голоса, значит, она не дома.

Олег замедляет ход и останавливается вскоре — прирастает, впаивается, примерзает к земле.

— А он вам не звонил?.. — Звучит, наверное, слишком подозрительно. Или нет — вполне ведь рядовой вопрос, да?

— М-м, да нет, пропущенных не вижу… У меня тренировка всё ещё, я поздно буду, — добавляет она буднично. — Леш, спину выпрями! Как палка гнутая, а ну! — Крик такой громкий и резкий, что рука с телефоном дергается. — Извини. Так вот, у вас там всё в порядке?

Нет.

У них не всё в порядке — это чувствуется ледяным холодом по спине.

Марго вообще ни о чём не знает. А после Олег резко прикусывает язык и слишком долго молчит.

— Оле-ег. Что у вас там со связью? Я не могу долго тут стоять, ты зачем звонил?

— Всё нормально, — выпаливает Волков, и каким-то образом начинает вдруг быстро шагать вперед к остановке. Старается сейчас ни о чём, кроме разговора, не думать. — То есть… связь реально хер… хреновая, мы же на Байкале. Слушайте, такой вопрос… — делает паузу, когда добирается до остановки, и смотрит на список автобусов. Не те, не те, не те, блять… — Его же на тот же адрес привезти, да? А нас кто-то встретит? Ну там, брат-сестра, или…

Олег не договаривают. Его перебивают.

— Олеж, звезда моя, скажи, ты глупый? — Очень грубо звучит, но Марго никогда не лезет за словом в карман, это уже как данность. — Вы с Сережей весь день вместе и ты ничего не знаешь? Я его опекун, какие братья-сестры? Соня, ногу выше! Всё, Олег, я разговаривать не могу, Сереже привет, ужин в холодильнике, поешьте, — она куда-то идет.

У Олега останавливается сердце — на секунду всего, но этого хватает.

Марго сбрасывает, но он даже не слышит гудка.

Медленно опускает телефон и молча смотрит на экран. Время — половина пятого. Сколько времени прошло с того момента, как он ушел?.. Часа два?

Предчувствие не ошиблось — но почему сработало так, черт возьми, поздно? Когда Олег уже слишком далеко.

«Позвонишь сам, тебя заберут же». Позвонит — кому?

Олег сглатывает, всё ещё не отводя взгляда от времени — телефон в руках почему-то трясется.

А внутри — пустота, будто обухом по голове ударили и вырубили все мысли и эмоции нахрен, кроме одного-единственного чувства напряжения и страха, который закольцевал тело в ледяную корку.

Он набирает номер как в трансе — ещё утром ввел телефон Серого в список контактов ведь, даже не думал, что придется звонить.

Как оказывается, смысла в этом не было — никто не ответил. Только длинные гудки и после — «абонент не может сейчас ответить, оставьте сообщение после сигнала…».

Солнце опускается всё ниже и ниже.

Ещё один звонок — и ещё один, и четвертый, пятый, — остаются без ответа. С каждым прошедшим гудком Олег чувствует, как эмоции медленно оттаивают — только вот холодной и трезвой головы совсем не наблюдается.

«Абонент не может сейчас ответить…»

«Абонент не может…»

«Абонент находится вне зоны доступа сети и замерз заживо на ледовом озере».

У Олега трясутся руки.

Он не мог… он же не мог остаться там, так? Позвонил другу, знакомому, однокласснику, хоть кому-то, черт возьми.

Но почему он не позвонил Марго первой?

Вывод напрашивался один-единственный. Олегу он не нравился совершенно, от одной мысли выкрутило, развернуло внутри так, что ноги чуть не подкосились, что голова чуть не вписалась в промерзшую землю.

Не думая больше, запрещая себе озвучивать эту мысль в голове, Волков снова включает телефон — список контактов оставляет, номер он помнит наизусть.

Быстрее, ответь, ну ответь, только попробуй оказаться занятым…

— Ась? — Голос на той стороне трезвый, уже хорошо. Расслабленный и с веселым шлейфом в интонации: должно быть, либо освободился с работы, либо вовсе вышел на выходной.

— Мне нужно, чтобы ты приехал. — Олег не разменивается на долгие приветствия. — Мне очень нужна твоя помощь. И машина. Не знаю, где ты ее найдешь, но мне нужна машина.

Человек на другом конце провода кашляет — поперхнулся чем-то, видать.

— Волч, мы что, труп едем закапывать? Ты ж знаешь, я ме…

— Игорь, приезжай сейчас. — Без шуток, не сейчас, не время для них. Олег стоит на тротуаре около остановки, сжимает в руках телефон так крепко, что переломит пополам.

Осознание бьет слишком сильно и больно — Олег не уходит от этих ударов и принимает их смиренно. Потому что понимает — не просто заслужил, а…

Он сам — конченый урод.

— Понял, — голос Грома серьезнеет. — Адрес диктуй, я сейчас приеду.

Уже после, продиктовав адрес и место назначения, Олег закрывает и блокирует телефон. Опирается спиной на холодный столб и закрывает глаза, трет переносицу подрагивающими пальцами.

Сережа там.

Всё ещё, блять, там.

Олег оставил его, бросил на льду, на огромном, мать его, озере за городом, не подумав о последствиях.

Вообще ни о чём не подумав — поддавшись эмоциям.

Оставил совершенно одного — не имеющего возможности даже двигаться. Позвонить, видимо, тоже. Позвать на помощь — кого? Кроме них на озере сегодня никого, будний, блять, день.

Только бы успеть.

II

Сережа просыпается.

Сквозь сон проходит непонятный звук чего-то рядом, совсем близко, назойливо-громкого. Как будто будильник рано утром, в шесть утра, когда нужно собираться на пары, а вставать так не хочется, сил разлепить глаза нет.

Только это не будильник — мутное сознание вспоминает мелодию звонка на собственном телефоне.

Вскоре он обрывается — но вот тогда в глаза бьет солнце, и Сережа вздрагивает.

Изо рта вырываются шумные и большие облачка пара — лицо неприкрыто шарфом, он спал вниз, и Сережа морщится от этого ощущения холода на щеках.

Температура упала — по сравнению с полуднем и с тем временем, когда они сюда пришли, достаточно ощутимо.

Но ветра нет — а солнце, яркое, багряное, отбрасывает на лед оранжево-красные отблески.

Лед горит.

Перед глазами стоит мутная сонная пелена — Сережа пытается проморгаться и пошевелить затекшими конечностями. От сна и долгого нахождения без движения по телу проходит дрожь.

Холодно — даже теплый пуховик, свитер, шарф с шапкой и варежки не спасают.

А ещё в горле пересохло, так что вместо фразы выходит только задушенный хрип:

— Олег?

В первые несколько минут Сережа не понимает, что происходит, — в памяти отказываются всплывать моменты произошедшего. Руки и тело едва ощутимо дрожат, сердце колотится очень быстро, отдаваясь в легкие и куда-то наверх, желая выскочить.

Сережа смотрит на стремительно темнеющее небо — и дрожать начинает уже не от холода.

— Олег, — зовет снова, крутя головой по сторонам. Руки тянутся к холодным ободкам колес, только вот повернуть их не выходит.

Они заледенели — примерзли и отказываются двигаться.

Когда он уснул? И почему вырубился вовсе?

Сережа медленно вдыхает носом холодный воздух, пытается успокоить бешено колотящееся сердце.

Со стороны леса медленно надвигается тьма — с каждой секундой, как очередной луч скрывается за горизонтом.

Олег ведь не мог правда уйти, так?

Перед глазами — ярость и несправедливая обида в чужом лице, жестокие слова и кинутый прямо в голову плед. «Звони своим сам».

Олег ушел — а после этого Сережа попросту вырубился.

Сколько прошло времени и почему так холодно?

Опустив взгляд, Сережа только сейчас замечает: плед на ногах белый от падающего на него снега.

Он везде — на рукавах куртки, коленях, кроссовках, шапке, подрагивающих ресницах и губах — Сережа слизывает языком с них, отмерзших и искусанных, пару ледяных снежинок. Нижняя губа — прокушенная и только-только затянувшаяся легкой пленкой — болит.

Снег вокруг заметает очень быстро, хотя нет ни ветра, ни сильного минуса.

А дышать, двигаться и думать всё равно сложно.

Ему не надо было засыпать — тремор в руках усиливается, Сережа буквально чувствует, как температура тела отказывается держаться на стабильной отметке и медленно, но неумолимо падает вниз.

Он здесь замерзнет.

Олег ушел, а позвонить… Сережа смотрит в сторону заметенного снегом рюкзака — вряд ли удастся. Да кто ему ответит?

Эта истина такая кристальная и ясная, как лед под ногами — и такая же твердая и тяжеловесная, в зимний холод — надежная.

Колеса двигаться отказываются, — руки соскальзывают с металлических ободков, а сил, чтобы приложить больше усилий, попросту нет.

Сережа не успеет — одно из последнего, что он понимает всё ещё хоть немного трезво мыслящим мозгом.

Даже если Марго ответит, времени, чтобы приехать, ей не хватит — будет уже поздно. А если не позвонит… его в лучшем случае найдут завтра.

Сережа снова чувствует себя обузой — балластом, от которого сложно избавиться, и вот наконец представился шанс это сделать. Бесполезный, беспомощный, неумелый… этот случай — просто спасение для такого, как он, для Марго, для Олега, которому больше не придется тратить на него свое время. Для Антона, которого Сережа заставляет своим существованием испытывать вину, для Арсения, которому он вовсе никогда не нравился.

Может быть, так и правда будет лучше.

Сережа закрывает глаза и начинает дышать медленнее — замирает изваянием прямо в кресле. Дрожь постепенно спадает, а сердце замедляется.

Однако спать не хочется — только всё стремительнее темнеет на улице. Ни одного фонаря вокруг — только снег отдает отблески на лед, только от него — едва-едва уловимое сияние после того, как солнце окончательно заходит вниз.

Но вместе с темнотой глаза открываются сами собой — и впиваются в далекую, чернеющую вдали тень леса. Она нависает громадой, и кажется через какое-то время, что тьма эта — черно-зеленая, липкая, наползает прямо на поверхность озера. Тянется своими щупальцами вперед, к неподвижно замерзшей фигуре на льду, и вот-вот схватит за ничего не чувствующие лодыжки.

Сережа не любит тьму.

Сережа боится ее — сильнее, чем всего остального. Поэтому так любит лед. От льда — едва заметное, но присутствующее сияние, отблески и блики, холодная, уверенная решимость.

Лес — неизведанная, дикая, напирающая природа. В лесу — тьма.

Ни одного луча просачивающегося солнечного цвета, ни голубизны в игре теней и полутонов, ни света — теплая, от земли исходящая, воля принизить и впитать, поглотить в свои недра.

Сережа смотрит в черную лесную бездну — и не может отвести от нее глаза. И даже защитный ведьмин круг, силовое поле, ледовый щит не способны от этого обезопасить.

Вслед за тьмой, прямо из ее эпицентра, приходят чудовища — и это то, о чём Сережа не расскажет никогда и никому. Даже Марго.

В тишине слышится резкий перезвук — Сережа вздрагивает сильно и отмирает, наконец.

Лед зовет — отвлекает.

«Спасибо», — шепчет он одними губами, опуская взгляд на поверхность внизу.

Лед трещит — как будто отвечает.

Как будто не отказывался вовсе — и рад их новой встрече. Не даст в обиду черноте и мраку, укроет своим убаюкивающим снежным одеялом.

Споет колыбельную.

Сережа не проснется после нее — это он уже знает и чувствует, как правильную данность, долг и закономерную судьбу.

Лед построил его, сделал таким, кто он сейчас — он же в праве и решать его жизнь дальше.

Но когда темнеет полностью, на секунду вернувшееся чувство защиты ослабевает — и этого чудовищам достаточно, чтобы кинуться с новой атакой.

Тогда Сережа и чувствует это — между страхом и болью, между пустотой в самом центре чувств — тонкий луч чего-то другого. Не желания убежать, запрятаться в угол и скрыться, — нет, желания встать.

И хотя бы добраться до телефона, — даром, что он в сумке, и даром, если никто не ответит. Надо было раньше, конечно, сразу, когда шанс ещё был выше, вот только не было сил.

Сережа должен хотя бы попытаться — уж в этом Олег был прав.

Стоит рукам двинуться и с силой сжать колеса, взгляд снова, инстинктивно и невольно поднимается на темный провал в лесу.

Если начать разгонять усилившуюся паранойю дальше, начнет казаться, что там, между скрученных, переплетенных ветвей, во мраке, кто-то стоит.

Смотрит, наблюдая — и ждет, чтобы, при малейшем движении, поймать.

Парализует теперь уже не страх и не холод — животный ужас, разрастающийся всё сильнее, сколько он смотрит вдаль.

А потом напоминает себе — лед. Уже второй раз вырывает из апатии и дает знак. Нужно скорее им воспользоваться.

Колеса, примерзшие к поверхности, отказываются двигаться.

Сережа дышит часто-часто, теперь усилием заставляет себя не поднимать глаза, но и не закрывать их. Закроет — мрак окажется ближе.

«Не закрывай глаза».

Коляска не двигается с места, а на озеро падает темный вечер: последние лучи солнца, лизнув в агонии пространство, умирают вдали. Теперь вокруг только подступившая ближе темнота и треск льда. Громкий, оглушительный в этой тишине. Коляска скрипит громче, — от резкого движения кренится чуть набок, и у Сережи спирает дыхание в предчувствии падения, но вместо него только стук обратно на место. Раскачаться, попробовать сдвинуть, силой заставить колеса катиться не получится.

Рюкзак всего в метре — но рукой до него не дотянуться.

Сережа чувствует, как в груди на место прошлой пустоте и показушному раздражению впервые за долгое время приходит другое чувство — и жжется, сверлит, царапает изнутри так, что на уголках глаз выступают слезы.

Сережа не плакал так давно.

Олег ушел, винить его не за что, Сережа ведь сам виноват, сам его оставил, сам, сам, сам, но…

Как же больно.

Настолько, что удар от падения на лед почти не ощущается, — Сережа морщится только и подтягивается на руках, издавая сдавленный, от прикуса губы приглушенный вой.

Он не хочет, не хочет, не хочет умирать тут. Он не хочет замерзать и быть откопанным из снежного сугроба завтра утром какими-нибудь детьми, которые придут утром покататься, не хочет оставаться один больше, он не может, он…

Пожалуйста, пусть кто-нибудь придет, ответит, поможет.

Ну пожалуйста.

Сережа не может больше так.

Пальцы в перчатках скользят на льду, не дают зацепиться и проползти — а телом Сережа ощущает холод от льда, пока ещё мало ощутимый, но уже желающий забраться под куртку, «обнять».

Коляска совсем рядом, но забраться в нее обратно не получится даже при желании, Сережа даже не смотрит в ее сторону, приподнимаясь на ослабевших руках, глотая жжение во всем теле и успокаивая вновь заколотившееся сердце.

Ещё один звук — он сам его произносит, но не обращает на это никакого внимания, — почти беззвучный крик.

Рюкзак — в метре. Дотянуться бы, хоть кончиком пальца, подтянуть за край лямки, только бы телефон не успел разрядиться, а он ведь мог, на морозе это гораздо быстрее происходит…

Локоть скользит, и Сережа чуть не проезжается по поверхности носом.

И не поднимает головы.

Только, выдыхая с шумным, на птичий похожий, всхлипом, бьет кулаком по льду — и будто слышит глухой стук откуда-то из глубины. Как в ответ.

Или это уже галлюцинации пошли?

— Ну давай, тряпка, ну сколько… можно. — Всхлипы переходят в злой рык. Руки дрожат, так сильно дрожат, что снова приподняться удается не сразу, — и новое падение, но… он хотя бы продвинулся немного дальше.

А потом происходит что-то странное.

Дрожащие, ходящие ходуном руки поскальзываются вновь, но голову вдруг резко затапливает пугающее, как током и громом ударившее осознание, прорезающий всё тело импульс проходится от мозга до низа со вспышкой перед глазами.

Сделать следующее движение — легче, так легко, словно кто-то под руки подхватил, что-то, сопоставимое только с тем, когда…

Когда он ходил — колено дернулось в попытке приподняться и встать, опереться на ноги, хотя бы на четвереньки встать, —

а в следующую секунду всё заканчивается так же резко: очередное падение выбивает дух из груди, оставляя лежать за льду и снегу с бешено колотящимся сердцем.

Ему показалось? Этого не может быть — нет, это невозможно, физически невозможно.

Ему показалось — как галлюцинация перед тем, как навечно заснуть.

По ледовой поверхности в темной мгле раздается вопль.

Сережу прорывает — как будто кто-то отвинтил намертво закрученную крышку крана, в бочку от которого так долго, бесконечно долго капала вода, переполняла и раздувала до невероятных масштабов. И она хлынула, разрывая своим давлением всё вокруг, затапливая, уничтожая как цунами. Горячая, как магма, растапливающая и ошпаривающая.

Щеки горят и им одновременно чертовски холодно — горячая влага ощущается на холоде моментально остывающей, нужно прекратить, собраться, но тело всё — дрожит, дыхание — сбито напрочь, Сережа задыхается, Сережа не чувствует, что может сделать вдох, легкие словно судорогой хватает и скручивает, вырывает, закольцовывает в одном бесконечном отчаянии.

Сережа лежит, и снег большими, чистыми, как небо, хлопьями падает на него и вокруг.

Заметает, скрывая за своим покрывалом слой за слоем.

Засыпает.

Как же хочется спать.

II

— Ты… че натворил, — говорит Игорь.

Машина подскакивает на небольших ямках, но едет со слишком большой скоростью. В свете фар видна только уходящая вдаль дорога.

Олег не знает, сколько они уже едут — долго, наверное, для него каждая минута сейчас как вечность, он старается вовсе не смотреть на мерцающие зеленым часы на панели автомобиля.

Солнце уже опустилось полностью и погрузило всё вокруг во тьму — а до озера им ещё ехать хрен знает сколько.

Несколькими минутами ранее Олег не выдержал напора вопросов, которыми Игорь сыпать не переставал с самой их встречи — и если с самого начала настрой Грома был более веселый (он шутил, подкалывал и этой своей улыбкой вымораживал до яростного раздражения и желания застрелиться), то сейчас замолк. После услышанного — ещё бы не.

Замолк, откинувшись на спинку сидения и вдавив педаль газа в пол ещё сильнее.

Анализируя теперь все свои предыдущие действия, Олег просто… не понимает, как так могло произойти.

Пустота, которая сгустком ощущалась всё то время, пока Волков ждал Игоря с машиной, рассеивается теперь — и на ее смену приходит страх.

Он не показывается снаружи — он жрет изнутри, выгрызая вместе с органами возможность думать и чувствовать что-то, кроме него.

Он старается не представлять и не думать, правда старается, раз за разом повторяет себе, что всё в порядке, что ничего не произойдет — а потом смотрит на падающий уже достаточно долго снег за окном машины.

— Волков, ты… ты долбоеб. — Голос Игоря вырывает из мыслей, Олег запоздало замечает, что стискивает ручку двери так, что чуть не вырывает ее.

Олег знает.

— Быстрее едь, — просит, прикрывая глаза на пару секунд и давя судорожный вздох. Игорь молчит дальше, но напряжение не сквозит, оно стоит и настаивается в воздухе, становясь всё больше с каждой секундой.

Оправданий тут никаких нет.

«Я думал, его заберут», — мимо.

«Я вспылил», — тем более.

Думать надо было лучше — и быть спокойнее.

А сейчас его маленький бзик может стать причиной смерти человека.

Сейчас, когда эта мысль оформляется, формулируется в голове, Олег понимает, что дышит через раз: бешено колотящееся сердце не дает.

Игорь молчит, но это молчание даже хуже, чем если бы он сейчас наорал на него. Лучше бы наорал. Врезал как следует, чтобы до крови, потому что заслужил, и чего похуже заслуживает.

А потом Игорь всё же говорит — и лучше бы молчал:

— Ты как ей в глаза смотреть будешь, если…

— Гром, рот закрой и следи за дорогой, — выдавливает сквозь сжатые зубы. Слышится тихий треск от ручки под стиснутыми на ней пальцами. Она чуть не ломается, но Олег вовремя убирает руку.

Хочется провалиться куда-нибудь.

— А ты успокойся и прекрати себя оправдывать и жалеть, — рявкает Игорь так, что Олег раскрывает глаза, только в последний момент выплескивая на горящее огнем чувство боли внутри остужающую мысль постараться успокоиться. — Стыдно? Правильно, что стыдно. Извиняться и вымаливать прощение у Сереги будешь потом, когда всё в норму придет, а сейчас соберись, понял? Нам десять минут осталось. — Он кивает на часы, даже не смотря на них, глаза устремлены только на дорогу. — А сейчас советую запихнуть свои чувства глубоко в задницу. Потом достанешь, отряхнешься и пойдешь.

Ему не отвечают.

Олег смотрит на дорогу, на снег, голые деревья, на которые попадает свет фар.

Он же там один в полной темноте.

— Ничего не случится, — повторяет Игорь терпеливо. — Погода достаточно теплая, ветра нет, и прошло не так много времени, отделается легким испугом. Того факта, что ты долбоеб, это не отменяет, но всё же.

Да, он напряжен, но уже, видимо, справился с первым шоком — как у него, блять, всё легко. Олег нервно усмехается, не ответив ничего. Его воля — он бы сейчас из машины выскочил и побежал туда, чтобы не сидеть, не чувствовать это полное бездействие.

Но на машине быстрее.

А время тянется так долго, что кажется, он задыхается.

Только когда они подъезжают к месту, от которого придется пройти недолго пешком — выйти на лед и только тогда по темноте найти то место, где остался Серый.

Олег вылетает из машины раньше, чем Игорь успеет что-либо сказать.

Изо рта вылетают облачка пара — от льда градус ниже, погода холоднее, и сердце болью как ножом пронзает от пугающего представления. Он спускается, игнорируя окрик Грома, падает на лед, ударяется коленом — игнорирует, поскальзываясь, встает, светит фонариком от телефона, по памяти ища место, где они были, насколько же далеко они отошли?

— Серый! — Окрик либо не достигает адресата, либо… о втором варианте Олег старается не думать. — Сережа!

Рядом часть ледяной скалы, Олег огибает ее так быстро, что едва вписывается в поворот, вылетает на более открытую площадку.

Видит.

Олег видит пустое кресло.

Олег видит заметенную снегом поверхность — хлопья и в лицо попадают, и за шиворот забираются, но это он заметит только потом. Сейчас — пустая коляска, снег, так много блядского снега, и…

фигура на льду — припорошенная, заметенная белым, лежащая без движения.

У Олега обрывается сердце на мгновение, пока он бездействует, осознавая.

— Серый… — шепчет высоко, срываясь с места в ту же секунду.

Не глядя и не думая, стаскивает с себя куртку — так быстро, молния вжикает громко и оглушающе, чуть не вылетает, почти что ломаясь от резкого движения.

Сережа лежит на боку — лицо прикрыто волосами и шапкой, Олегу в метре видна только спина и несколько замерзших, потемневших прядей.

Олег забыл достать ему телефон.

Дать прямо в руки — подумал малодушно, что уж до рюкзака он добраться сможет.

Сережа лежит около него, — не добрался.

— Серый, Сереж, Сережа. — Одна секунда, и вид меняется.

Олег падает, касается руками плеча, словно в страхе дотронуться — ещё одно мгновение, руки хватают сильнее, поднимая с ледяной поверхности, переворачивая на спину.

У Сережи открыты глаза — и это первое, что Олег видит из темноты, которая схватила его в удушье с момента первого шага на льду.

Темные, мало что соображающие — взгляд устремлен куда-то в сторону.

А по щекам — слезы. Всё ещё, не переставая, идут, щеки обветренны, почти мертвенно-бледные, но…

красные пятна, яркие, так резко выделяющиеся на контрасте, губы — и дыхание. Медленное и редкое, но…

Олега перекашивает внутри, — облегчение сметает как волной, бьет по голове так, что звон в ушах раздается.

Сережа дышит.

Сережа живой.

Сережа замерз наверняка ужасно, на заледеневших ресницах и прядях волос — осевший снег, губы синющие, он, черт, на льду лежал и мог отморозить себе к черту всё — и всё же он здесь.

— Серый, сейчас, сейчас, секунду, — опомнившись, Олег поднимает его, садится прямо на лед и опирает на себя, берет сначала в свои объятия, а после, извернувшись, укутывает в куртку. — Вот, сейчас будет тепло, Сереж, потерпи немного, сейчас домой поедем.

Олег никогда не говорил так много — никогда не тараторил сбивчиво, не утешал, лопоча какую-то банальную утешительную ерунду, не следя за собственными словами.

— Сереж, слышишь? Не закрывай только глаза, ладно? — Шапку Олег с него стаскивает, всего на секунду, чтобы только волосы с лица убрать, оттряхнуть шерстяную ткань и натянуть ее обратно.

Психует, стаскивает шарф с себя практически следом — напяливает на Разумовского так нелепо и быстро, что в любой другой ситуации это выглядело бы забавно. Не сейчас.

Олег перехватывает его удобнее, стискивает в объятиях, утыкается носом в чужую шею, — такая холодная, господи-боже, — и на секунду, всего на секунду, позволяет себе остановиться.

Пронесло. Обошлось. Всё будет хорошо.

Что делать с виной и собственной тупостью, Олег решит потом.

— Всё хорошо, Серый, слышишь? Сейчас домой поедем, там горячая вода, — шепчет сбивчиво, не замечая, как начинает медленно раскачиваться, будто убаюкивает, успокаивает(ся). — Ты только глаза не закрывай, давай, пойдем, сейчас пойдем. — И двигается, чтобы подняться, не выпуская Сережу из собственных рук.

Сережа впервые подает признаки движения, стоит Олегу всё же подняться — и медленно пройти вперед, мимо коляски, к поверхности земли.

Олег сначала не замечает — думает только, чтобы быстрее, коляску и рюкзак потом заберет, двигается аккуратно, чтобы не поскользнуться больше, — а Сережа медленно, как от долгого сна, поворачивает голову.

Смотрит уже более осознанно.

И начинает дрожать.

Олег вовремя опускает на него взгляд — потому что встречается, и теперь уже не может отвести.

Здесь темно, но каким-то образом глаза Сережи — самое яркое, что Олег видит.

Он не может произнести ни слова — Сережа начинает первым.

— Я… — Голос совсем слабый, губы у Сережи дрожат, зуб на зуб не попадает. Но Олег чувствует усилившуюся хватку рук на плечах, потяжелевшее (ненамного) тело, и чувствует новую волну облегчения. — Я ду…думал…

— Тшш, тихо, Сереж. — Олег мотает головой быстро, делая ещё несколько шагов, до земли осталось недалеко.

Краем глаза Олег видит Игоря — значит, возвращаться за вещами не придется, Гром заберет.

Блять, как же он ему благодарен.

Сережа в руках — морщится и хмурится, ломая движением линию бровей, поджимает губы и смаргивает застывшие, превратившиеся в льдинки слезы.

— Я думал… вы… завтра… — Игнорирует он Олега. Голос слабый, такой слабый, боже. Но хотя бы живой — и не теряет сознание.

Лишь чуть позже до Олега доходит смысл сказанного.

— Завтра?.. — переспрашивает он тупо.

— Я н-не хотел… чтобы… я думал… — он запинается в высказывании, слова путает и теряет нить предложения. Олег очень хочет верить, что сейчас Сереже просто нужно отогреться, и всё будет, как прежде. — Завтра… — повторяет он бездумно.

Олег только выдыхает и притягивает его к себе чуть ближе, качает головой. Потом поговорят.

Сейчас — машина, дом, горячая вода, чай, плед… да всё, что угодно, только бы Сережа пришел в норму.

Игорь к машине подходит чуть позже, тратит время на то, чтобы загрузить коляску и рюкзак в багажник — а когда садится на водительское, оборачивается назад.

Олег из рук так и не выпустил, — только теперь, сидя на заднем вместе с Разумовским, растирает ему замерзшие пальцы и руки.

— Ко мне ближе, — говорит тихо, что Игорь, наверное, едва расслышал, но сейчас это мало волнует. Главное — руки Сережи в его руках, медленно разогревающиеся, его голова на плече, оттаивающие волосы и осознанный взгляд.

Сережа всё ещё молчит, но теперь явно просто потому, что не хочет что-то говорить — а не не может.

Олег убирает вновь упавшие на глаза пряди за уши, держит его всего — у себя на коленях, места в машине не так много, Сереже нужно тепло, много тепла, ещё немного, надо потерпеть ещё немного.

Игорь отъезжает, ничего не говоря, больше не смотрит назад — только на дорогу. Мчит уже не так бешено, но достаточно быстро.

Всё страшное позади.

Олег держит крепко.

Теперь не отпустит.