Зря Олег не оставил сегодня свет включенным.

Сережа на руках всё ещё крепко цепляется пальцами за Олеговы плечи, всё ещё мало что понимает полусонным, полузамерзшим взглядом, когда Олег вваливается домой и — о чудо — находит выключатель в первую же секунду.

— Так, ванна… — проговаривает он вслух быстро, не замечая, идя вперед, не сняв обуви даже, и толкает плечом хлипкую дверь. — Игорь, поставь чайник, — просит громче и не оборачивается.

Игорь кряхтит с креслом где-то на лестничной площадке, но, судя по прозвучавшему в ответ сдавленному мату, он всё услышал.

— Сейчас, Сереж. — Следующим свет загорается в ванной, и Олег, неповоротливо пытаясь устроиться в узкой комнате вместе с Разумовским на руках, перехватывает его удобнее, чтобы дотянуться до крана и врубить теплую воду на полную мощность. — Сейчас, почти уже.

Быстро, нужно сделать всё очень быстро.

Сережа что-то бормочет в ответ, но разобрать из-за шума воды не выходит. Позади захлопывается дверь и раздаются шумные шаги по направлению к кухне — Игорь дошел, наконец.

Включенная Громом ещё в машине печка явно помогла — Сережа в его руках не такой холодный, а после замены одежды — Олег быстро переодел его в свою, пока они ехали, — всё обязано было хотя бы начать приходить в норму. Следующие задачи (Олег выстраивает в голове четкий алгоритм действий, одно за другим): ванна, горячий чай, плед, носки, одеяло. Всё, чтобы разогреть, чтобы вернуть упавшую температуру.

Сережу приходится аккуратно посадить на стул рядом — предварительно скинув с него кучу вещей, которые Олег не успел загрузить в машинку, — а руки тянутся к куртке, к молнии, расстегивают ее быстро и целенаправленно.

Олег слишком поздно думает о том, что надо было врача вызвать, скорую, да кого угодно, а если у него обморожение?!

Сережа пытается руки перехватить, когда Олег тянет наверх собственный черный свитер на его теле, смотрит осознаннее, но с растерянностью.

— Ты что… дела…ешь? — просто вопрос и ничего более. Сережа стал приходить в себя и хотя бы может связно говорить, что это, как не маленькая победа?

Со стороны кухни слышны загробные дребезжащие звуки допотопного чайника, кипятящего воду.

— Тебе в воду надо, — поясняет Олег быстро. Сережа не сопротивляется, отпускает пальцы, мягко легшие секундой ранее на ладони, и Волков продолжает. Свитер, футболка, следом за ними — ботинки с джинсами и белье. Кожа местами — прямо синяя, в остальном — бледная, как снег почти.

Олег поднимает, опускает на уже порядком нагревшееся дно ванны, и только тогда закупоривает пробку.

Олег очень надеется, что своими действиями сейчас, тасканием на руках и перекладыванием из одного места в другое не сделал больно — но Сережа, вроде как, не морщится, только слабо пытается поудобнее принять положение, руками цепляясь за бортики ванны.

Он всё ещё дрожит — мелко, едва заметно, но видно по губам и вздымающейся неравномерно груди.

Олега колотит не меньше — только не от холода, а изнутри, сердце всё никак не может успокоиться даже спустя столько времени, сколько они ехали сюда.

— Всё в порядке, угу? — лопочет он, не прекращает, на самом деле, и аккуратно кладет руку ему на грудь, чтобы помочь опереться спиной о борт ванны, тоже теплый уже от воды, и только тогда переключает напор с крана на душ. Вода едва теплая, но сейчас Сереже больше нельзя, чуть позже Олег усилит напор горячей.

— Где мы?.. — Сережа не реагирует, когда Олег направляет воду на него, ополаскивая плечи и грудь, переносит лейку на спину и медленно, аккуратно растирает второй рукой напряженные мышцы рук.

— У меня дома. Ближе было, я живу на окраине. — Олег сосредоточен полностью на деле и не слышит даже, что чайник перестает кипеть. Он его вовсе не слышал.

Сережа чуть ежится, словно желая уйти от прикосновений — и Олег бы остановился, если бы не обстоятельства, — а потом вдруг, Олег не успевает это даже зафиксировать, как уже видит — немного расслабляется, прикрывая глаза от воды, льющейся теперь уже на лицо. Олег кончиками пальцев проводит по щекам и ресницам, смывая растаявший уже снег и высохшие слезы, проезжается случайно по губам — те, наконец, начинают медленно терять свой синий оттенок, — но волосы не мочит, только иногда отдельные струи попадают на длину. Олег убирает ее, собирает в руку и перекидывает на другое плечо, проходясь по шее.

Сережа судорожно вдыхает.

Олег нагревает воду чуть сильнее — прошло уже минут пять, теперь нужно медленно ее повышать. Приспускает пробку, чтобы прохладная стекла.

Чувствует не глазами, а всем телом, особенно — плечами, как за них хватаются мокрые ладони и несильно сжимают.

— Почему… ты пришел? — вопрос ударяет, как прикладом о голову.

Олег сжимает зубы и не отвечает — у него перед глазами всё ещё живой, такой настоящей картинкой темный Байкал, пустое кресло и фигура на льду, непонятно, живая или мертвая. У него перед глазами — застекленевший взгляд.

А под руками — уже согревающееся тело, медленно, но верно приходящее в себя.

С Серым всё в порядке.

С остальным Олег как-нибудь разберется.

— Олег, я… я сам могу, — он не сразу замечает, что руки на плечах уже пару минут как мягко, едва заметно толкают в сторону, пытаются забрать лейку душа из рук, только вот от слабости не выходит.

У Сережи на глазах вместо бледности — начавший проявляться здоровый, смущенный румянец, попытка опустить взгляд и стыдливо отстраниться.

— Тш, тихо, тихо, — он мотает головой, проходясь водой по шее и груди, растирая медленно мышцы. Ещё немного, и можно будет набрать ванну погорячее, оставить его поваляться и согреться. А в это время Олег разберется со всплывающими одна за другой проблемами. — Всё нормально, Серый, сейчас отогреешься, — обещает.

Позади кто-то тактично кашляет, привлекая к себе внимание — как раз тогда, стоит руке Олега скользнуть ниже, чтобы перехватить за талию и слегка приподнять: Сережа чуть сполз и теперь не мог опираться спиной о борт.

— Ну я это… — Игорь демонстративно не смотрит в их сторону, рассматривает собственные ногти. — Чая не было, я кипяток заварил. Так, Волков, — после голос Грома чуть твердеет и становится увереннее, он даже взгляд поднимает на секунду. — Вы — сидите тут и разбираетесь дальше сами, я — на вызов, если что — звони. Хотя не надо. Коляску оставил в гостиной. — Это свое «не надо» он добавляет уже менее серьезно, так что становится сразу всё понятно.

Олег благодарно кивает — на большее сейчас просто нет сил и времени. Игорь, кажется, понимает — салютует, шутливо отдает честь и удаляется — только тихо прикрывается дверь.

Черт, если бы они опоздали…

— Олег… — звучит так тихо, но Олег всё равно слышит и тут же оборачивается. Сережа каким-то образом умудрился притянуть ноги к себе руками, вцепиться в них крепко, сжимая себя в смущенных объятиях, скрываясь словно.

— Посидишь тут, ладно? Я сейчас только ванну наберу до конца, — Олег силится улыбнуться.

Ничего не выходит — а Сережа только кивает, одаряя внимательным и одновременно непонятным взглядом голубых глаз.

— Ты… кушать хочешь, Сереж?.. — ещё немного времени неловкого молчания, когда Олег просто продолжает держать руку на чужой груди, чувствуя биение сердца, а Сережа даже не отодвигается. Он понимает это запоздало, ловит самого себя на том, что завис, и моргает, спрашивая.

— Я… да, я бы… перекусил чего-нибудь. — Сережа облизывает ставшими теперь ярко-красными губы, наверняка ещё холодными, но к которым резко прилила кровь сейчас, и кивает едва заметно снова.

Блин.

У Олега ничего сейчас нет, — а то, что есть, готовить долго.

Вот блин.

Надо было попросить Игоря сгонять в магазин.

— Олег, можешь… воду потеплее сделать? — По лицу Сережи видно, что спрашивать ему как будто трудно, как будто через силу. Пальцы всё ещё держат коленки, выпирающие из воды, только вот рука на секунду дергается, желая коснуться руки на груди — но тут же возвращается на место.

Олег отмирает.

— Да, да, конечно, — кивает быстро. И делает более того.

— И… не надо меня… Олег, да я сам! — Серый, кажись, тоже приходит в себя — или по крайней мере близок к этому, потому что отталкивает руку чуть сильнее, прячет лицо за волосами. Будь его воля, под воду бы ушел. А Олег всего лишь продолжает разминать мышцы, чтобы судорогой не схватило от перепада температур, да что такое? — Олег, щекотно, ну, можешь чай сделать?! — последняя фраза по интонации — выше, ярче, рука хватает руку, но не отталкивает, а просто не дает сделать ничего дальше.

Вода всё ещё льет.

— Посидишь тогда тут?.. — спрашивает он тупо.

Сережин взгляд — со смешинками, когда он язвит:

— Нет, встану и уйду от тебя. Попить дай, пожалуйста.

Этот взгляд и эта мягкая улыбка вселяют надежду, что, может быть, всё обойдется. Что всё будет нормально, и что Олег… что его будет ненавидеть только он сам, а не Сережа. Вина всё ещё гложет и сгрызает.

Попить так попить — он выходит, не прикрывая за собой дверь, чтобы услышать, если что — и медленно выдыхает.

Сережа за дверью плещет водой себе в лицо, словно пытаясь смыть с лица красную краску.

Чая и правда нет — закончился недавно, в полке только пустая коробка стоит. Прислушиваясь к плеску воды через приоткрытую дверь, Олег быстро наливает заваренный Игорем кипяток по кружкам.

Лихорадочно думает, что с ним можно сделать.

Понимает вдруг — в холодильнике осталось молоко. И кажется… Не закончив мысль, Олег снова лезет в ящик, пытаясь найти за баночками другую коробку.

Какао осталось совсем немного, но всё же оно присутствует. Хоть что-то. Сам кипятком перебьется, а Сереже лучше сейчас что посущественнее.

Когда Олег оставляет кружки в гостиной, расправляет там же плед на диване, чтобы было удобнее, заталкивает брошенную в спешке кучу вещей одним большим комом в шкаф и возвращается, Сережа выглядит ещё лучше.

Кожа не такая белая, приобрела здоровый цвет. Мокрые волосы на концах потемнели, слиплись и разметались по веснушчатым плечам — надо же, Олег их только сейчас замечает, эти рыжие крапинки, усыпающие всё тело. От недостатка солнца их, правда, почти не видно, но понятно, что они есть.

Красиво.

Странно, что веснушки остались зимой, но… блин, красиво.

Веснушки осыпают плечи и часть шеи, опускаются ниже, проявляются и на спине. На коленках, видных из-под воды, на бедрах — уже гораздо, гораздо меньше. На руках, стискивающих колени и локтями упирающихся в бортик ванны. Дальше ничего не видно, всё скрывает вода.

— Олег… полотенце дай, — отвлекает его Сережа, и тут только Олег понимает, что уже около минуты просто стоит в дверях.

И смотрит.

Сережа — снова красный, как помидор, стискивает ладошками острые коленки и сглатывает — Олег замечает, как дергается кадык на шее. Волков моргает, отмирая наконец, и делает шаг в комнату, не глядя хватая ткань полотенца.

— Уверен? Может, подольше посидишь? — спрашивает только, подходя ближе, и тянется рукой под воду, чтобы вытащить пробку из ванны. Вода спускается медленно, а Сережа — слишком резво тянет ткань полотенца на себя, кивая несколько раз.

— Я согрелся, — ещё один, последний кивок. Олег понимает, что Сережа врет, по попытке увести глаза. Ясен пень, не согрелся, — но сейчас явно начнет канючить, не желая сидеть тут больше. Набрасывает полотенце на плечи, словно закрывается.

Веснушки снова прячутся под тканью, и на секунду внутри Олег чувствует от этого разочарование. Сам не понимает его природу и логику, но — чувствует. Забавные же.

Когда вода сливается, Олег тянет Сережу за руку, на себя, — помогает укутаться в огромное полотенце, только потом, перехватив под спину и под колени, подхватывает на руки. Стоит только вытащить Сережу из ванны, Олег чувствует — тот опять мелко-мелко подрагивает.

Снова сердце сжимается.

Плед Олег уже достал, как и одеяла, свет в гостиной приглушен. Однако Олег всё ещё видит ярко-красный румянец на щеках.

Срочно одеться.

Олег тащит его в гостиную, кладет прямо на расстеленный диван, на плед, и тянется к одеялам. Сережа, обтирая полотенцем капли воды, тут же ловит ткань и тянет резво к себе, накрывается чуть ли не с головой — а Олег отходит к шкафу. Телпые носки, свитер, штаны, халат, плед, одеяло… сейчас ещё обогреватель притащит.

Олег садится рядом, прижимая одежду к себе, и тянет краешек одеяла в сторону — то натягивается, и из него показывается только макушка, нос и цепкая рука в попытке схватить свитер за рукав.

— Я сам, — доносится еле слышно. Олег вздыхает, качая головой. Ну какой сам, быстро же надо, блин.

— Тихо, — просит он спокойно, всё-таки забирая одеяло, и первым помогает натянуть Сереже свитер. Разумовский не сопротивляется, пальцы подрагивают, как от озноба, и Олега прошивает пугающая мысль — неужели заболел? — Сейчас, пять минут, — говорит невпопад.

Сережа молчит, не вырывается — и только прячет взгляд, утыкается, занавешивает лицо волосами, глаза жмурит — будто пытается убедить себя, что всё происходящее не с ним и не сейчас происходит. Да чего стыдится-то? Всё же нормально.

— Да ладно тебе, Серый, чего я там не видел, — так и говорит, ляпает, не подумав. Сережа под руками сжимается и закрывается только сильнее, когда Олег, оперев его на себя, натягивает свободные, но теплые штаны. Ладони на бедрах температурой гораздо выше, это Олег ощущает, скользнув случайно ребром руки по ноге и ощутив всё ещё отсутствующее нормальное тепло. — Короче, всё, — кивает сам себе, изгибая уголок губ в улыбке.

— Угу… — раздается приглушенно. В темноте Олег не видит, но чувствует: покраснело всё лицо. Стесняется, что ему помогают одеться? — Я бы и сам справился.

— Так быстрее, — единственное оправдание, которое у него есть. Олег поднимается, помогает принять Сереже более удобное положение — и только тогда опускается коленями на пол, мягко беря всё ещё немного холодные ступни в руки.

Сначала разогревает лодыжку собственными руками — пока в мозгу прокручивается обвинительно-виновато: «это всё ещё твоя вина». Мозг соображает туго, проходит ещё с минуту, прежде чем Волков отмирает.

— Щекотно, — Сережа смотрит сверху вниз, но в сторону. Руки сжимают ткань одеяла крепко, почти до побеления костяшек.

Олега током прошивает. Ну да, конечно. Боится же. Ничего не поменялось с тех пор, и сейчас Серый, уже более соображающий, это вспомнил.

— Прости, — говорит Олег и надевает на него носки. В этом "прости" — не только извинение за щекотку, но и… — Прости, Сереж, — повторяет, не смотря теперь наверх, гипнотизируя взглядом колени. Слова такими неправильными кажутся, он в принципе не может просить прощения за такое. — Мне нет оправдания, я… поступил как кретин. Я не хотел, чтобы так получилось. Правда, — слова теперь льются рекой сами собой, отдельно от мыслей в голове, но, тем не менее, исходящие от чистого сердца. — И я не хотел, чтобы ты меня боялся. Я тебя больше и пальцем не трону, только… позволь помочь, ладно?

Только после этого он медленно, с опаской поднимает голову — Сережа смотрит, не моргая, в ответ.

Сережа дышит глубоко, глубже обычного, и долго не может открыть рта для ответа.

Олег понимает — не может простить. Не хочет.

Справедливо.

А потом Сережа делает то, чего Волков совершенно не ожидает.

Рука опускает ткань одеяла и плавно, почти неощутимо, опускается ему на голову, пальцами зарывается в волосы. Олег вздрагивает — волосы на затылке встают дыбом, а от неожиданно ярких ощущений на коже головы по спине проходят мурашки. Сережа будто сам до конца не осознает, что делает.

— И ты прости, — отвечает он тише обычного. — Я тебя обидел. Я… не боюсь, я просто… — на мгновение голос дрожит.

Он замолкает, а Олег ждет — только поправляет руками плед, набрасывая его Разумовскому на ноги, но продолжает терпеливо ждать. Рука в волосах медленно движется. Дрожит мелко, но продолжает поглаживать.

— Я просто думал, что… — дыхание прерывистое, — что хватит возиться со мной. Что… а когда ты ушел, я понял… Спасибо тебе. Что помогаешь, — последнее — почти шепотом, но Олег слышит. — И я не обижаюсь и не злюсь. То есть… — В полумраке у Сережи глаза блестят. — Я в тот момент испугался… я сам виноват, наговорил всякого, а…

— Так, нет, — Олег прерывисто возражает. — Ты не виноват, окей?

Рука у Волкова живет своей жизнью — поднимается и опускается на колено, сжимает мягко. Сережа даже не дергается.

— Я обидел тебя.

— Я поступил, как мудак, и оставил тебя там, — жестче спорит. — И что бы ты сейчас не сказал, ты не виноват в своем состоянии, понятно? — смотрит глаза в глаза.

— Олег, всё хорошо. Я в порядке, — то ли себя убеждает, то ли Волкову врет, Олег не знает, но мотает головой.

— Нет. Мне жаль, Серый, правда жаль. Я обещаю, такого больше не повторится. Послушай меня, ладно? — просит он максимально серьезно. — Я… — Он вдруг вспоминает все слова, которые наговорил тогда. И про инвалида, и про характер, и про…

А ведь сейчас он понимает, так резко и ясно, какой Сережа на самом деле, и что всё остальное — лишь напускные шипы. И почему он сразу этого не понял?

— Я тебя не боюсь, — внезапно повторяет Сережа, более порывисто и сильно, сжимая волосы у Волкова на голове. И тут до Олега, наконец, доходит.

Не боится. Наврал, чтобы оттолкнуть, так? Да господи…

Олег, не контролируя себя, подается ближе, утыкается носом между сведенными коленками и прикрывает, жмурит глаза.

Чувствует, как на макушку опускается вторая рука, и поглаживает медленно за ушами.

Приятно.

— Оба виноваты, — шепчет Сережа через какое-то время. — Я правда не держу на тебя зла. И… я рад, что ты вернулся. Я думал…

Олега прошибает разрядом в очередной раз — после картинок льда на озере и пустой коляски сейчас он видит голубые, заплаканные глаза, и замерзший неосознанный шепот про «завтра».

— Я не знал про тебя и Марго, — говорит он всё же, гораздо тише, надсадно. — Думал, за тобой приедут, даже не проверил телефон, — начинает он быстро, всё ещё смотря только на чужие колени. Подушечки пальцев Сережи проходят по затылку — новая порция мурашек. — Я тебя больше не оставлю, — обещает он. — Просто позволь быть рядом и помочь. Я… — последнее Олег произносит тише, неожиданно, порывом единой, только что возникшей в голове мысли. — …Я бы так хотел забрать твою боль.

И это звучит уверенно, без оправданий и отлагательств. Олег сделает. Костьми ляжет, но теперь — никуда без этого обещания.

Забрал бы.

Плевать, что они знакомы всего ничего — Сережа за эти дни в нем что-то изменил, и это вовсе не от чувства вины.

Сережа, видимо, поняв, только кивает, никак не комментирует — лишь вздрагивает едва заметно.

У них всё в порядке, так, выходит?

Кажется, он говорит это вслух, — потому что рука останавливается, а Сережа отвечает через какое-то время:

— Да.

И улыбается, — и Олег, подняв, наконец, голову снова, силится улыбнуться в ответ.

Даже неловкости от того, что произошло, не остается, — подумаешь, переодел, подумаешь, на коленях сидит и принимает странную, непонятную, но приятную ласку.

Сережа совсем не такой сейчас, каким казался ранее.

Сейчас он кажется Олегу настоящим — в самом полном смысле этого слова.

Вряд ли Олег перестанет чувствовать гложущую вину ещё очень долго — но, по крайней мере, у них есть, над чем работать. Всё не закончится вот так, на самом плохом.

В сердце тепло.

— А теперь… Олеж, можно мне какао? — у Сережи слегка прикушена нижняя губа, когда он стреляет взглядом на журнальный столик. Олег моргает.

Вот хитрый лис. Заприметил, значит.

Не замечает, как губы расплываются в улыбке шире — а от детского и наивного обращения в груди разливается давно забытое тепло.

— Ну конечно, — облегченно выдыхает он, поднимаясь.

По коже головы — приятное покалывание, вызывающее неопознанное чувство желания продолжения. И щемящую, какую-то светлую волну внутри, под сердцем. Олег укутывает Сережу в плед и в одеяло, передает всё ещё горячую кружку в чужие руки — Сережа выглядит укутанным в сто слоев вороненком.

— Давай включу что-нибудь? — предлагает, а Сережа, не отрываясь от напитка, кивает. От усердия у него уже шоколадные усы появились, так, что не усмехнуться не получается.

От небольшого старого телевизора идет мягкий желтоватый свет. Олег особо не вдается в подробности, что там идет, просто передает пульт в руки Разумовскому. Сережа уже засыпает — видно, как клюет носом прямо в кружку. Тепло разморило, согрело, а теперь клонит в безопасный, спокойный сон. И всё же, он ещё не спит — продолжает пить маленькими глотками какао, пока Олег, сидя рядом, практически вплотную к кокону из одеяла, тянется к телефону и набирает доставку в ближайшем доступном кафе.

Выбора сейчас особо нет — он точно не пойдет в круглосутку за продуктами, оставив рыжего одного. А так им привезут что-то нормальное гораздо быстрее, чем Олег успеет купить и приготовить.

Телефон звонит, вызывая резкую дрожь по телу и возвращая в реальность. Первые несколько секунд Олег тупо моргает, пялясь на знакомый номер на экране.

И как теперь объяснять Марго, что Сережа совсем не у себя дома и точно сегодня не приедет?..

Только импровизировать, блин. Иначе ему… конец. Олег смотрит на Сережу, не обращающего сейчас на него никакого внимания — слишком занят кружкой с какао в руках — и тихо выдыхает, усилием воли отгоняя напряжение и страх, нет, ужас внутри, которые пришли и осели комом ещё несколько часов назад. Всё будет в порядке, говорит он себе — больше такого не повторится. И, сделав это, Олег спокойно поднимает трубку.

II

Сережа смотрит с немым укором и поджимает губы, глядя на в спешке собирающуюся Марго.

— Не дуйся, — она останавливается вдруг прямо посередине комнаты, застегивая строгий фиолетовый пиджак и поправляя манжеты. Улыбается мягко, и Сережа на это лишь притворно-обиженно фыркает. — Я ненадолго, сегодня обещаю приехать раньше. Привезу морковный торт.

— Пытаешься меня подкупить? — язвит он в ответ, силясь не растянуть губы в улыбке. Знает, блин, чем.

— М-м, нет, это так, просто. — Она мотает головой, а потом быстро, за минуту, собирает волосы в расслабленную простую косу.

— А мне ты чем прикажешь заниматься? У нас интернет не оплачен. — Он бы и сам на счет закинул, только вот телефон неделей ранее начал катастрофически сильно глючить, а руки до починки ещё не дошли.

— А вот это сюрприз. — Она, наконец, перестает суетиться, сжимает слегка чужое плечо и несильно тормошит. Загадочная улыбка не дает никакой точной информации — а потом Марго и вовсе уходит, закрыв за собой дверь.

— Сюрприз, — недовольно повторяет Сережа, резким движением выкатывая коляску до дивана и, только перебравшись на него, недовольно включает телевизор.

Он сегодня один, Марго на тренировке, у Олега тоже — ему всё-таки разрешили прийти вчера на одну из, чтобы хватку не терять. Игра в матчах всё ещё была недоступна — наказан ведь, с Сережей возится.

Сейчас эта мысль ощущается не так остро и обидно, как неделей ранее, хотя бы потому, что Сережа, наконец, увидел, — Олегу с ним, кажется, не скучно. И ругаться они перестали. Если Волков, конечно, не хороший актер.

После озера — о котором Сережа одновременно старается не вспоминать и вспоминает с непонятными эмоциями внутри, — после того вечера и ночи, когда Олег вернулся, когда попросил прощения, когда они поговорили, когда Олег… в общем, много чего сделал — после всего этого что-то изменилось.

Странно и неуловимо — но всего за пару дней они словно наконец поняли друг друга и перешагнули границу, которая, казалось, была нерушима.

И спустя неделю, после новых прогулок, совместного времяпрепровождения, — Олега сегодня не будет.

Сережа старается не обижаться и не переводить все стрелки на себя. У Олега своя жизнь, говорит он себе, повторяя раз за разом, — и она не обязательно должна совпадать с твоей.

«Учитывая, что ты, тряпка, без него буквально ничего сделать не сможешь, а для него это ой какая обуза».

«Правда думал, что кто-то в здравом уме согласится проводить с тобой время?»

Сережа пытался подняться однажды. Два дня назад, пытаясь открыть дверь сам — колеса снова заклинило, рука не дотягивалась до ручки.

Вот только попытка привела к новому падению.

Разум и логика говорят, что против заключения врачей не попрешь.

Сердце, снова собранное из ледяных осколков по маленьким кусочкам и склеенное, растопленное солнцем, — что если продолжать, то что-то может измениться.

Пока что не менялось ничего — и былое воодушевление, пришедшее на следующее утро после инцидента с Байкалом, когда Сережа проснулся в чужой постели в коконе из одеяла и пледа, — начало потихоньку истаивать.

По телевизору начинается фильм — то ли ужастик, то ли боевик. Сережа такие страх как не любит, но больше ничего нормального по каналам не находится, значит, смотреть всё равно придется.

Сюжет о каком-то питерском менте и маньяке-миссионере доходит примерно до середины, когда поплывшим мозгом Сережа понимает и слышит, что дверь в квартиру открылась.

Громкость телевизора не дает понять, кто пришел — неужели Марго вернулась? Но почему тогда не зовет? И, судя по вдруг усилившемуся шуму и тяжелым шагам, поступь вовсе не женская — шаги Марго Сережа прекрасно знает.

Сердце вдруг укалывается иглой страха. Сережа сглатывает, делает телевизор занемевшими руками на пару делений тише, и смотрит на приоткрытую дверь в коридор.

Марго ведь закрыла дверь, так?..

Черт, и до телефона сейчас не добраться…

А потом в проеме показывается рука — и темная макушка.

Сережа едва слышит, как выпускает шумно воздух из легких.

— Напугал. — Пульт отлетает на диван, Сережа несколько раз глубоко вдыхает, пока Олег, широко улыбаясь, заходит в комнату. В обеих руках — по пакету, телефон — в зубах. Вот, почему молчал.

— Прости, Серый. — Только сложив пакеты и забрав телефон, Олег улыбается ещё шире и стаскивает с себя куртку — прямо в гостиной.

Только сейчас до Сережи доходит: через неожиданно вспыхнувшую радость внутри, фейерверком взорвавшуюся и заставляющую улыбнуться в ответ, до искорок перед глазами.

— Погоди, а… Олег, ты что тут делаешь? — Он моргает, и вся эта ванильная щенячья радость от встречи тут же уходит на второй план. Он чуть хмурится, пока Олег разувается и закидывает ботинки на полочку в прихожей, смотрит растерянно, когда Волков молча подходит и кладет на журнальный столик маленькую шоколадку.

— По дороге Мороза встретил, сказал тебе передать, — без единой задней мысли добавляет он к своему действию.

А у Сережи всё ещё не складывается картинка в голове — он переводит взгляд с шоколада на Олега и обратно.

Какой ещё Мороз?

— Ну обычный, который из сказок, ну. Неужели не читал? — Олег падает в кресло (вообще-то, это кресло Марго) напротив Сережи и подмигивает.

У Сережи дергается глаз.

— Олег, ты дурак?.. — уточняет он непонимающе-звонко. Это какой-то сюр и непонятная шутка, и Сережа Олегова юмора вообще не понимает.

— Сам ты дурак, заберу сейчас, — Олег хмурится и подается вперед. Вот это выражение лица уже больше на него похоже.

Сережа не дает ему ничего сделать, — его рука оказывается быстрее, он забирает принесенную шоколадку прямо из-под руки Олега и тащит к себе. Буркает спустя пару секунд тихое «спасибо».

Нет, раз принес, значит его.

— Ты что тут делаешь? — всё же не успокаивается он, вперяя в него внимательный взгляд. Пальцы теребят обертку плитки, крутят ее в руках, постукивают ногтями по пластине. — У тебя же игра.

Складочка на лбу у Волкова разглаживается, — он откидывается обратно, улыбается, рассматривая Сережины руки с шоколадом, и качает головой.

— Да ну, там делать нечего. Хрень какая-то, а не тренировка, плюс Матвиенко больничный взял, — он ведет плечом и проговаривает это так быстро, что ясно становится сразу: врет.

— Ты что, опять подрался? — Сережа чуть наклоняет голову. Олег под взглядом тушуется, но мотает головой отрицательно. — А что тогда?

— Да ни с кем я не дрался, чего пристал. — Олег поднимается резво с кресла и начинает ходить по комнате. Потом останавливает сам себя, вперивается взглядом в фотографии на полочке на книжном стеллаже. — Просто пришел. Прогуляться не хочешь? — он не оборачивается.

— Тебе Марго, что ли, сказала? — Вдруг понимает Сережа, щурится немного, будто пытаясь прочитать ответ в чужой спине, скрытой только тканью футболки.

На затылке, совсем немного, над воротом, видно что-то серое. Татуировка, что ли? Кого?

Сереже было бы интересно посмотреть, — чисто с эстетической и художественной точки зрения, — но спросить-то как? Олег, разденься, я хочу посмотреть на твою голую спину?

— Да ничего она мне не говорила. — Олег, наконец, оборачивается. — Скучно там, говорю. Если не хочешь гулять, можем тогда фильм посмотреть. Я тебе как раз обещал поставить… — тут его губы трогает хитрая улыбка, и Разумовский сразу всё понимает.

Округляет глаза и бешено мотает головой:

— Нет, неа, мы не будем смотреть Гарри Поттера, пойдем гулять. — Он согласен на что угодно, только не в очередной раз слушать восторженные отзывы об истории, пока этот самый фильм идет на экране.

Говорить Олег по-любому будет, как и Сережа — слушать и отвечать, но лучше бы это делать вдали от ноутбука.

— Гулять, значит. — Олег улыбается шире.

У Сережи засасывает под ложечкой — по этой лыбе, по этим темным глазам видно, что Олег что-то задумал.

И вряд ли это что-то Сереже понравится.

— Гулять так гулять, — он кивает и принимает ответ, а потом вдруг, отойдя от стеллажа, делает несколько шагов по направлению к дивану.

Сережа сразу догадывается зачем — но среагировать не успевает. Мир почти сразу начинает вертеться перед глазами.

— Ай, Олег, положи меня на место! Олег, верни в кресло, Оле… да блин! — Сережа цепляется руками за плечи мертвой хваткой, чувствуя, как сильные руки держат так легко, практически не напрягаясь.

Это финиш, думается — на самом же деле это только начало.

Олег шепчет:

— Да ладно, сейчас оденемся и пойдем.

— Олег, у меня для передвижения коляска е… Олег! — Сережа охает, стоит только ощутить спиной мягкую поверхность кровати.

В месте, где тела касались руки, остается теплый след. Скоро исчезнет, но пока эфемерное присутствие ощущается как никогда, ещё и усиливается, пока сам объект этих мыслей рядом.

Сережа вспыхивает, приподнимается на кровати на локтях и сдувает с лица упавшую прядь волос. Щурится недовольно, а Олег, лыбясь во все тридцать два, отходит от кровати к шкафу.

Вот же… тактильный какой.

И не то чтобы Сережа удивлен — знает и понимает самого себя, помнит до сих пор, какими были объятия Антона, крепкие и по-своему близкие.

Марго, наоборот — такое никогда не любила. Не обнимала особо, пару раз только — когда Сережа школу закончил, на выпускном, когда они с Антоном медаль взяли на олимпиаде, и ещё раз... ну, когда всё случилось, там, в больнице.

Так что, да — Сереже было одновременно понятно и нет это постоянное нахождение вместе — он уже часто начал ловить себя на мысли, что находит определенные сходства в поведении Волкова и Шастуна.

Редкие, но меткие — взять хотя бы эту же тягу к объятиям.

И нет, Сережа вовсе не тешил себя мыслями и надеждами, он никогда не воспринимал, да и до сих пор не воспринимает то, что было между ними, как отношения — это никогда ими не было. Поддержка, партнерство, дружба, пусть и несколько ближе — не более того. Им было не до близости, не до выяснения отношений, не до, банально, зарождения симпатии или влюбленности.

Сережа в принципе никогда не знал, да и не хотел знать, что это такое — пока ему было комфортно на льду, на тренировках, всё остальное переставало иметь значение.

Олег… появился в жизни слишком резко — буквально свалился на голову и заполнил собой всё пространство. И у Сережи никогда не было такого человека, который бы обосновался в этом пространстве так быстро и легко.

Объятия, касания, любое движение — воспринимается правильно. Так, будто это нужно —

и касательно этого Сережа катастрофически растерян.

Особенно сейчас — когда не предпринимает (снова) абсолютно никаких действий, чтобы остановить ехидно улыбающегося Волкова от кощунства: он открывает шкаф и начинает нагло шариться в поисках подходящей одежды.

— Ты бы хоть спросил… — Сережа приподнимает бровь, наблюдая только внимательно за тем, как Олег — молча и пристыженно — оглядывает наполовину полный женской одеждой шкаф. — Другая дверца, — на выдохе и попытке сдержать усмешку.

— А… а я уж думал, это всё твое. — Олег, видимо, находит выход из положения.

А Сережа, вспыхивая вновь, давится воздухом — и отправляет в его сторону первое, что попадается под руку — подушку.

Олег продолжает ржать.

— Придурок, — бурчит, пытаясь отползти назад, к изголовью кровати. Глупый, наглый, абсолютно не смешной, неповоротливый, дикий…

— Сам такой, — отзывается Олег, даже не оборачиваясь, и отправляет подушку назад.

Ещё и меткий. Хорошо хоть вторая подушка не порвалась, иначе было бы повторение той катастрофы на птицефабрике.

— Так, ну что тут, — продолжает Олег, достает вешалки со свитерами. Любимый — сиреневый, который Сережа бы и надел сейчас, — летит в сторону.

А Сережа вдруг затихает, враз растеряв всю серьезность.

Олег так ведь нормально и не ответил ему про матч — всё-таки Марго заставила прийти. Сюрприз, блин.

— А если серьезно, — начинает он, не сдержавшись. — Олег?

— М, — мычит тот, не поворачиваясь. Под футболкой выделяются мышцы, перекатываются плавно, пока Волков просто переставляет вешалки и отбирает вещи.

— Ты не должен быть здесь. — Сережа поднимает взгляд.

Он ведь говорил себе не привязываться — а Олег всё равно как-то умудрился вписаться за эту неделю. Чего стоили только те слова в тот вечер, а их постоянные прогулки, игра в приставку, просмотр фильмов…

— Ну правда, у тебя своя жизнь, свои дела, не обязательно было тратить ещё один день на меня, я понимаю, что… — тараторит почти, но затыкается, стоит Олегу повернуться.

— Ты опять загнался? — спрашивает он, приподняв бровь. Совершенно спокойный. Сережа сглатывает и опускает взгляд.

— Вот только не надо делать вид, что ты всё свое время готов проводить со мной, — просит. — Когда это не так.

Это правда — суровая, горькая, но правда, и Сережа это прекрасно понимает. Какими бы хорошими у них ни были отношения, как бы много они ни общались, Олег — человек со своим окружением, взглядами, делами, занятиями, и проводить время с инвалидом, помогать ему, — явно стоит не на первом месте в списке приоритетов.

С Антоном они тоже близки. Были.

Но это физически невозможно — это сложно, муторно, изматывающе. У Антона карьера и будущее, Сережа бы просто потянул его вниз за собой, да и не были они друг другу, по сути, никем, кроме друзей, объединенных лишь тягой ко льду. С Олегом… ещё сложнее.

Он тут вообще принудительно, так ещё и сверхурочные из-за симпатии берет.

Когда Олег не отвечает, Сережа продолжает говорить:

— Это… не в укор тебе, но ты сам пойми. Сколько ещё так может продолжаться? — Он поднимает взгляд медленно, с опаской словно, и натыкается на потемневшие глаза напротив. Припоминает вдруг: он уже говорил эти же слова. — Тебе разрешат вернуться на лед, тебе нужно тренироваться. Я никуда не денусь, но сколько ещё ты меня на руках так таскать будешь? — Под конец фразы голос опускается почти что до надсадного шепота. — Вряд ли я вообще встану, а ты что, так и будешь перетаскивать из одного угла квартиры в другой? Забьешь на спорт?

Олег всё ещё смотрит, и Сережа не может отвернуть головы. Это нормально, говорит сам себе, это правильно. Ты всегда сам по себе, это детдомовская истина, которую даже Марго не вытравила, потому что сама знала: в спорте то же самое. Не ты — так тебя. Взаимопомощь, поддержка, дружба — вещи хорошие и нужные, но отдаваться человеку полностью не станет никто и никогда — рассчитывать нужно только на себя.

Сережа в мыслях не замечает, как Олег подходит ближе, — дергается только, стоит ему опуститься рядом, сесть почти вплотную, сжать ладонью колено — это Сережа видит, опустив на мгновение взгляд на ноги.

Олег не дает. Миг — голова поднимается по мановению руки, теплые пальцы перехватывают подбородок и поднимают выше, сталкивая взгляды.

У Сережи дыхание перехватывает — он может рассмотреть самые мельчайшие детали лица напротив.

Родинка на скуле.

Карие глаза очень теплыми кажутся в свете солнца, падающего из окна.

Шрам — слева, на виске, незаметный почти обычно, как от удара от разбитой головы.

Откуда?.. С тренировок?

Однако он нисколько не портит.

Только-только проступающие, темные щетинки на щеках и подбородке.

Обветренные губы.

— Сколько надо, столько и буду таскать. Мне не трудно, — говорит он тихо. — Не веришь, что ли, Серый? — спрашивает, будто бы с вызовом.

— Олег, хва… — просит, в прочем, не отдвигаясь ни на миллиметр назад. Будь его воля, он бы уже отполз дальше, попросил бы серьезнее, выгнал — и Олег бы ушел. Но вместо этого он позволяет себя перебить:

— …тайся, — договаривает Олег с хитрой улыбкой, и тянет руку под колени.

А после — снова взлет.

И никакого падения, хотя Сережа в первую секунду и цепляется за его плечи крепко, намертво.

— Если ты так пытаешься уйти от темы, не выйдет, — говорит он всё же, потихоньку успокаиваясь.

Подбородок почему-то горит.

А руки ощущают чужое тепло — а ещё каменные, стальные мышцы рук, плеч и груди.

Скользнуть пальцем на затылок, совсем ненамного дальше, и можно будет коснуться кромки татуировки — понять, какая она на ощупь.

Сережа белеет и дает самому себе мысленную оплеуху.

— Я же сказал, что не отпущу, обещал же, — Олег продолжает говорить серьезно.

Это чувствуется — по тембру голоса, по биению сердца под ладонью, по размеренному дыханию.

Слишком близко и тепло.

У Олега как будто температура тела на пару градусов выше нормы.

— И ты встанешь. Потому что это уже обещал сам себе ты, — добавляет он практически на ухо.

Сережа игнорирует мурашки.

— А теперь, раз уж ты снова выпендриваешься, — Олег возвращается к шкафу, только вот Сережу уже не бросает обратно на кровать: идет вместе. Шкаф открыт настежь, рядом, на диванчике, валяется одежда, которую Олег уже вытряхнул и которую явно не собирается раскладывать обратно. Сережа чуть хмурится высказыванию и последовавшей за ним улыбке: это что за очередная перемена настроения? — Почему ты не говорил, что у тебя есть вот это?

А потом Олег разворачивает их, и первое, что Сереже попадается на глаза — первое, от чего у него в ужасе и понимании начинает биться сердце, — первое, от чего он прерывисто выдыхает, не веря, бешено мотая головой и стискивая чужие плечи, — костюм.

Чертово кигуруми лисенка, дурацкий подарок Марго, которое он надел только пару раз лет в четырнадцать.

— Нет, — выходит громко. — Олег, нет.

— Олег, да, — звучит довольно под ухо. Олег перехватывает тело поудобнее, словно подбрасывает, не выпуская из рук, и тянется к вешалке.