— Два американо со льдом, — Джимин мило улыбается девушке за прилавком, по-быстрому оплачивает свой заказ, и нервно топчется на месте. Не то чтобы время слишком поджимало, но вот только Хёнджин слишком ясно дал понять, что долго слушать её оправдания не будет. — Подождите, — девушка на секунду теряется, чуть было не роняя под столешницу кошелёк. — Пончики с шоколадом, пожалуйста.

— Сколько вам? — милая дама примерно её возраста натянуто улыбается в ответ, когда, возвращаясь к Джимин с одним пластиковым стаканом американо, собирается уже уходить за вторым.

Ю снова знатно теряется в собственных мыслях. В конце концов, банально брать два пончика совсем не вариант — она сама спокойно съест их чуть ли не одним махом, да и скромничать при Хёнджине смысла нет совершенно. Не на свидание ведь с ним собирается, так к чему все эти девчачьи «‎Ты ешь, ешь, а я воздухом питаюсь обычно». Ей просто нужно попросить прощения и хоть как-нибудь отойти от вчерашней попойки. В конце концов, тошнота пусть и ушла, но головную боль никто отменить не успел.

— Давайте пять, — Джимин слегка поджимает губы после того, как наконец озвучивает получившийся в её голове вполне подходящий ответ. И, судя по реакции собеседницы, она далеко не первая такая в списке клиентов этой кофейни. — А нет, лучше шесть.

— Хорошо, — и снова натянутая, но от этого не менее привлекательная улыбка показывается на чужих губах, заставляя Джимин точно так же, почти что измученно улыбнуться в ответ и снова достать из кошелька парочку купюр.

За эти два дня она потратила половину из всех своих накоплений, которые, по сути, должны были пойти ей на рояль. Родное фортепиано это конечно здорово, да и продавать его после никто даже не планировал, просто уже как год в их квартире пустует отдельная комната для огромного инструмента, о котором мечтали как Сыпёль, так и Джимин. Рояль — это ведь так пафосно, так классно. Даже у них в музыкальной школе он всего один и к нему доступ открыт только тогда, когда в их помещении проходит какой-нибудь городской музыкальный конкурс. Да и звучание у большего инструмента соответственно ярче. Мечта любого пианиста. После поставленного диагноза, правда, Джимин на неё было совершенно наплевать.

— Совсем плохо, да? — встречает её вопросом Хёнджин, когда та возвращается к их столику у окна уже с кофе и пончиками.

— Что? — Джимин и правда не понимает, о чём он именно спрашивает. Парень ведь, вроде как, не знает о её болезни и о том, как сейчас из-за неё усиливается и без того не особо приятное действие вчерашнего спиртного. Да и как бы он мог сообразить, что она не в самом лучшем состоянии, если Ниннин с её навыками визажа вроде как довольно неплохо постаралась?

— Ну, — тянет Хёнджин, подпирая тыльной стороной ладони подбородок и до неприличия внимательно разглядывая Джимин, которая всеми силами пытается попасть трубочкой в крышку стакана. — Не пойми меня неправильно, просто я всегда обращаю внимание на детали, — наконец девушка справляется со своей простой задачей, почему-то доставившей ей так немало проблем, и поднимает вопросительный взгляд на парня. — От тебя не пахнет твоими духами. Может быть, они закончились и все дела, но тогда на одежде осталось бы хотя бы немного. Но на ней тоже не твой парфюм. Ты не особо любишь краситься, но сегодня на тебе макияж. Ну и последнее, — он тяжело вздыхает, очень сильно сомневаясь в том, стоит ли ему продолжать, — перегар немного чувствуется. Совсем чуть-чуть.

Хёнджин едва улыбается, когда не видит на лице Джимин недовольства. Скорее сильное замешательство, взволнованность — наверняка ведь кто-то мог почувствовать всё это. Возвращаться домой в таком виде слишком рискованно, пусть мама, вероятней всего, уже давным-давно на работе.

Атмосфера вокруг вся такая таинственно романтичная, почти что сладкая; чувствуется даже как между ними едва заметно оседает что-то вроде взаимного интереса друг к другу, но ощущение это настолько эфемерное, что даже как-то не особо хочется обращать внимание. Просто лёгкая такая симпатия. Понятное дело, когда-то бы она возникла в любом случае — им вместе не один день провести. В силу всех этих проблем Джимин, возможно, даже до конца её учёбы.

— Любишь наблюдать за людьми? — девушка морщится после первого же глотка. Кофе она не особо жалует, пусть иногда и приходится по несколько чашек на дню пить, а уж американо со всей этой его невкусностью и примитивностью — тем более.

— Нет, само собой получается, — Хёнджин лишь пожимает плечами, наконец отводя взгляд в сторону.

Где-то на фоне, совсем тихо звучит давно привычная корейская музыка — Джимин ею не особо интересуется, пусть и смотрит временами всяческие яркие и красочные клипы, а вот Хёнджин, судя по всему, очень даже. Тихо что-то сам себе под нос подпевает, пальцем свободной руки по столу стучит, умудряется ещё параллельно с этим поглощать пончики.

И вся эта картина как-то не очень хорошо вяжется с тем, что Джимин увидела в первый день их знакомства.

Для неё Хёнджин — красивый парень, жутко не любящий свою тётушку, но при этом абсолютно спокойный, почти незаметный, рядом с кем-либо другим. Они не учатся в одной школе, да и на занятиях в музыкальной не виделись до болезни Джимин, но уже по тому, как он ведёт себя с ней, Ю может сказать —

что-то здесь определённо не так.

— Почему ты не ушёл домой вчера? — вылетает как-то совершенно случайно. Джимин даже не думала начинать этот диалог, но её мысли успевают вырваться наружу ещё до того, как понимает, что к чему.

А Хёнджин именно этого и ожидал. Без какого-либо волнения во взгляде смотрит в глаза Джимин. Всё так же подпирает рукой подбородок и бестолково мешает трубочкой холодный кофе в стакане. И это тоже слишком сильно отличается от того, каким он был в тот день.

— Играл, — и говорит правду.

Джимин всё это время казалось, что Хёнджин на дух не переносит фортепиано. Сколько бы раз они уже не виделись на занятиях, сколько бы не приходилось им доходить до тех моментов, когда девушка не выдерживала и просила продемонстрировать тот или иной кусок произведения — он всегда отказывал. Хмурился постоянно, пусть и старался не показывать всё это своё недовольство. И Джимин почему-то даже на секунду не могла подумать, что Хёнджин сам может провести за игрой больше двух минут. В конце концов, немало нужно времени, дабы уснуть над инструментом. Очень немало.

— Почему ты согласился на занятия со мной? — и этот вопрос её волновал. Сколько бы Джимин не думала над этим — у Хёнджина не было ни единой причины соглашаться на всё это. Поэтому она и осмелилась спросить напрямую.

И снова в ушах неприятно начинает трещать. Вот прямо будто какие-то перебои в электричестве мелкие происходят — Джимин только с этим сравнить и может. Действительно, словно резко перестал работать телеканал, и вот эта смесь звуков — от писка, до скрежета. Только-только прошло, только улеглось, и вот снова. Пугает то, что боль начала появляться чаще. Но это было ожидаемо; Джимин даже виду не подаёт, всё так же заинтересованно глядя на Хёнджина.

Над этим вопросом он уже немного задумался. Совсем ненадолго. Но что-то в этом вопросе его всё-таки ввело в мелкий ступор.

— Ты ведь знаешь, что тебя называют гением? — Джимин неуверенно кивает в ответ. — Тётя все уши прожужжала тем, какой ты великий пианист. С самого начала только об этом и говорила, — в его голосе слишком явно чувствуются нотки насмешки. — Мне было интересно тебя увидеть. Услышать, как играешь. Узнать, что из себя представляешь.

— И как?

— Ты обычная, — и снова Хёнджин пожимает плечами.

Джимин эти слова отрезвляют куда лучше сегодняшних попыток Ниннин её искупать.

Словно удар с огромной силой по ней целиком. Словно такое острое и неприятное ощущение, которое растекается по венам, по всем артериям, доходя до самого сердца. В глазах темнеет, в ушах ещё больше шумов появляется, а головная боль снова достигает того пика, когда на глаза слёзы наворачиваются.

Ничего такого не произошло — ей просто сказали правду.

И только сейчас Джимин поняла, что значит – слышать о своей примитивности от другого человека, а не от внутренней себя. Разница колоссальная.

От другого слышать больно. И физически и морально. Настолько больно, что исчезают какие-либо звуки вокруг, уступая место всему тому неприятному хаосу ощущений, которые вот-вот уже перейдут на тот уровень боли, когда Джимин готова будет от неё завыть.

Хёнджин что-то говорит. На его лице — замешательство, какое-то непонимание. Джимин видит это обрывками и

ничего не слышит.

Почему до неё только сейчас дошло, что из себя представляет этот идиотский синдром Меньера? Почему только тогда, когда абсолютно чужой ей человек позволил себе сказать то, что думает, в глаза? Почему теперь ей должно быть тяжело?

Почему?

Почему?

И за что?

***

Джимин ждёт, когда наконец её выпустят из кабинета врача.

Сидит смирно на кушетке, тихо кивает на каждый вопрос мужчины в кресле, спину идеально ровно держит, руки на коленках — в общем, в самых идеальных традициях ученика госпожи Хван. Дышит ровно, держится как может, чтобы не сорваться. Её несколько раз бросает в жар, словно обдаёт ледяной водой. И всё это так смешано, так сразу, что в конце концов, когда её, наконец, отпускают, чуть ли не плача отвечает на нечитаемый хёнджинов взгляд:

— Давай ты просто сделаешь вид, будто ничего не видел? — девушка шумно выдыхает, забирает у него из рук собственную сумочку и облокачивается спиной о холодную стену сзади.

— Ладно, — Хёнджин соглашается быстро и прекрасно понятно почему.

Они совсем не в тех отношениях, чтобы его действительно сильно волновало здоровье Джимин. Конечно, если бы девушка была при смерти или теряла бы сознание, он наверняка не ограничился бы простым согласным «ладно». Но так как у неё просто закружилась голова (а Хёнджину совсем не нужно знать о том, что Джимин стала слышать куда более размыто и плохо, чем было утром), то и беспокоиться особо не о чем. От лёгкого головокружения, вроде, не так много людей умирало.

— Только вот скажи мне, — парень слегка поджимает губы, с интересом сощуривая глаза и слегка наклоняя голову набок, — ты пить хоть умеешь?

Джимин слабо усмехается. Конечно же он думает, что с ней подобное произошло из-за вчерашнего. И пусть продолжает в это верить дальше — для него же лучше не знать, почему и как всё прошло на самом деле. Кивает в ответ, отводит взгляд в сторону и тихо отвечает:

— Вчера впервые попробовала.

Девушка слышит, как рядом с удивлением громко выдыхает Хёнджин. Почти что смеясь. Действительно — кто в здравом уме выпьет настолько много, если пьёт впервые в жизни? Удивляет, что она вообще смогла сегодня с кровати встать.

— Ладно, давай отсюда уйдём уже? — парень осматривается, хмурится, всячески старается избегать взгляда какой-то медсестры в конце коридора и нервно кивает сам себе. — Я так ненавижу больницы, не представляешь даже.

— Представляю, — Джимин выдыхает шумно, улыбается и едва кланяется той самой медсестре (и та довольно быстро спешит уйти). — Я бы лучше весь день без перерывов слушала Бартока. Здесь просто отстойно.

Хёнджин снова усмехается.

Джимин спешит выйти из больницы первая. Вдыхает свежий воздух полной грудью, довольно улыбается, сильнее цепляется тонкими пальцами за сумочку на плече и по маленькой своей привычке шмыгает несколько раз носом. Почти никакого внимания не обращает на Хёнджина, когда тот выходит вслед за ней, протягивается, словно проспала весь день и всю ночь или не вставала из-за фортепиано несколько часов подряд. У неё в ушах всё так же звонко бьётся о барабанные перепонки вот это его «ты обычная».

Как забавно — Джимин это действительно задело. Девушка сама себе всегда казалась совершенно посредственным исполнителем. Бьёт по клавишам длинными хрупкими пальцами, как учили и сама училась, держит в голове произведение и играет. Да, она проживает музыку. Проносит её через себя, вдыхает вместе с пыльным воздухом в актовом зале какой-то очередной музыкальной школы. Но ведь так делают все пианисты, которые вышли хотя бы на уровень той же «К Элизе». В этом ничего гениального нет. И всё равно Джимин прокручивать в голове выражение лица Хёнджина, когда он это говорил, его поведение, манеру речи. Она видит в этом столько разочарования, словно сама на себе его испытывает. Парень ведь явно ожидал услышать большее от той, кого в их узком кругу называют «гением».

И всё же Джимин на него ничуть не обижается. Слегка расстраивается, сильно злится на саму себя, обещает, что дома из-за фортепиано не встанет, пока не отработает до мельчайших деталей очередной этюд, но всё равно улыбается Хёнджину. Чисто из вежливости, но улыбается.

— Когда следующее занятие? — девушка через плечо смотрит на парня.

Медленно спускается по ступенькам вниз, останавливаясь на каждой, дабы с нескрываемым интересом в глазах рассматривать кеды Ичжуо на собственных ногах. Разрисованные забавными рожицами из любимого аниме, они привлекали куда больше внимания к себе, чем когда подруга надевала их сама. Джимин даже кажется неплохой идея однажды попросить Ниннин о мастер-классе. Такую красотень и на просторах интернета встретишь не часто. Ручная работа, в принципе, куда красивее одинаковых магазинных.

— В понедельник, — Хёнджин думает недолго, отвечает немного запоздало, спускается вслед за школьницей и рядом с ней притормаживает. — Удобно будет?

— Очень даже, — Джимин пожимает плечами и ярко улыбается.

Она рада тому, что Хёнджин и правда не задаёт никаких вопросов. Просто точно так же медленно плетётся рядом, молчит, словно понимая, что разговоры сейчас будут лишними, и всячески старается сделаться как можно более маленьким и незаметным.

Не то чтобы Джимин очень сильно хотелось, чтобы он ушёл — просто говорить с Хёнджином не о чем совсем.

Он совсем на неё не похож. Вот прям вообще никак. Очевидно, что ничего, кроме госпожи Хван и Рахманинова, им обсудить не получится. Любимую книгу? Этот парень не особо похож на читающего человека. Фильм? Больше будет похоже на флирт. Джимин нравится тишина, нравится слушать, как размеренно ветер колышет листья деревьев. Ей нравится просто тот факт, что конкретно сейчас она не одна — рядом был человек, который смог помочь. Пусть именно из-за этого человека девушке помощь и понадобилась.

— Тебя провести? — спрашивает Хёнджин, когда они, наконец, выходят за двор больницы. Скорее из чистой вежливости.

И Джимин точно так же вежливо отказывает:

— Да нет, — девушка снова улыбается, заправляют за ухо ветром прилепившуюся к губам прядь волос и тихо прокашливается. — Мне всё равно на автобус.

— Ладно, — Джимин и правда удивляет то, как быстро Хёнджин со всем соглашается. С его образом это как-то ну никак не вяжется. — Тогда до понедельника, — парень шмыгает носом, улыбается в ответ, машет рукой и не спеша уходит.

Джимин, наконец, может выдохнуть спокойно. Позволить себе закинуть голову назад, в попытках сдержать слёзы.

Она совсем не слышала того, что сказал Хёнджин тогда, когда уходил. Просто глупо улыбалась. Так, словно действительно понимает.