Дни сменяли друг друга. Летели как листья с деревьев — уходило теплое лето, и на место его наступала промозглая осень. Впрочем, было что-то и в этом времени такое, что брало за душу. Ржавый был парнем простым, от поэзии далеким — от того и не мог объяснить себе, что именно цепляло его в пожелтевшей траве и затянутом серыми облаками небе. Разве что память услужливо подсовывала картинки из раннего детства.

Вот ветка, окрашенная рыжиной, бьется в мутноватое окно в деревянной раме. Мурлыкает пушистый кот, вспрыгнувший на полку с рядом разнообразных икон — Барсик никогда не внимал бабушкиным запретам. Вот мальчик зевая потягивается в постели, и после проворно выскальзывает из под стеганного одеяла. На улице дождик, но это не важно — он не помешает прожить полный радостей день. Даже наоборот — можно пустить кораблик по образовавшемуся у дороги ручейку. Или взять банку и пособирать выползших червей, чтоб затем напроситься с дедом на рыбалку. Или просто попрыгать по лужам. Столько можно придумать всего!

Ему не так давно исполнилось шесть. Он — не Ржавый, не сталкер, а всего лишь Вася Калинин. И жизнь у него еще вся впереди — все еще беззаботная, по-детски яркая. И кажется, что всегда все будет вот так...

Эх... Как давно это было...

Впрочем, не жаловался он и на нынешнюю жизнь. Он к ней привык. Да и как не привыкнуть за такое время? Пол-десятилетия уже считай отгулял. Для своих уже был ветераном. К тому же...

Раскат грома, донесшийся, кажется, совсем рядом, невольно вырвал сталкера из его мыслей, а ученого заставил вздрогнуть. Над Зоной сгустились тучи. Бушевала гроза. Ветер выл словно раненый пес и таскал мусор по полу подобно разбушевавшемуся полтергейсту. Ливень обрушивался на землю сплошной стеной — шум его сливался воедино, и снаружи, должно быть, звучал оглушающе.

К счастью, прибежище их, некогда подсобное помещение крупного заводского здания, позволяло отвлечься, укрывшись от непогоды и ярости стихии. Костер согревал, отгонял окружающую темноту. И в его свете заброшенный угол становился даже по-своему уютным. Словно островок спокойствия в этот ненастный вечер.

Здесь им, похоже, и предстояло заночевать — Воробьев отказался идти по открытой местности в такой ливень. Впрочем, Ржавый не то чтобы собирался настаивать. Лазать по Зоне после заката дело в целом неблагодарное. Нарвешься еще на какую аномалию — и поминай как звали. Так что в этом решении возражений у сталкера не имелось.

Откинувшись назад и сложив руки на груди, Ржавый поглядывал то на пляшущее пламя, то на сидящего возле костра ученого. Тот съежился в комок и протягивал руки к огню — ну точно воробей, промокший и нахохлившийся. Усмехнувшись беззлобно от этого зрелища, сталкер подался вперед и окликнул его.

— Эй, Воробушек! Куртку дать?

— Что?

— Ну что, что. Куртку. Накинуть. Уж не знаю насколько тебе поможет, но может хоть прогреешься чуть.

— А, нет... Нет, спасибо, — голос слегка дрожал, но судя по тону, обладатель его улыбался. — Я скоро согреюсь.

— Ну как знаешь, — не став возражать, Ржавый снова вернулся в исходное положение. Впрочем, долго молчать не стал - становилось уже скучно. — Ты кстати молчаливый чего-то. Рассказал бы хоть что-нибудь!

— Например? — ученый чуть склонил голову набок. — Что именно?

— Ну я даже не знаю. Истории какие-нибудь с большой земли. Мож о себе что-нибудь.

— О себе... — протянув это, Воробьев замолчал ненадолго. Задумываясь. После чего покачал головой. — Да было бы что особо говорить. Скучный я. И рассказать толком нечего.

Действительно — что мог он поведать такого, что могло бы показаться интересным опытному сталкеру? Простой парнишка с большими мечтами и искренней верой в науку. Один из тех, над которыми смеются, но без издевки, как над маленькими детьми с разыгравшимся воображением. А после, услышав про истинные планы, крутят пальцем у виска: "Зона? Да ты ж там пропадешь!".

Ржавый, впрочем, отступать все же не собирался.

— Скучный или нет — а все ж я бы послушал. Как-никак, второй месяц уже вместе по Зоне бродим. Да и делать все равно нечего...

— Ладно, — Воробьев все же сдался. — Наверное ты прав. Но мне правда рассказать о себе нечего. Жил я как все. Отец военный, мать медсестра. Дед с ее стороны тоже доктором был. Думали, я пойду по стопам — но как-то не мое оказалось. Мне всегда больше импонировала наука. Там ведь другие масштабы. Можно изучать что-то новое. Сделать открытие, способное изменить все — и медицину, и взгляды на нее, и методы. Ведь это именно ученые превращают фантастику из книг в реальность. Разве это не восхитительно?

Шлем скрыл это, как и все остальные эмоции — но ученый слабо улыбнулся. В то время как в голосе просквозила едва заметная грусть.

— Меня мало кто в этом понимал. В школе, помню, часто дразнили — зато как контрольная, так весь класс кидался списывать. Потом институт — у всех романы, любовь, алкоголь — праздник жизни! "А ты все зубришь в книжках по уши".

Вздохнув с досадой, он прервался на мгновение, подвинувшись чуть ближе к огню. После продолжил.

— Зато меня профессор Петренко приметил. Он тогда у нас преподавал временно. Помню, подозвал меня после пары — и рассказал, что собирается в Зону и предлагает ехать с ним, в качестве ассистента. Я поначалу даже и не поверил. Последний год, только-только диплом защищать — а уже тут... Такое! Понятное дело что я сразу же согласился. Так вот и оказался тут. Говорил же, скучный я!

— Да ничего и не скучный, — сталкер, не подававший голос до того, дабы не прерывать его, взглянул на ученого с теплотой. — Смелый ты, Воробушек. Упорный. Умеешь на своем стоять. Хорошие это качества, не все ими похвастаться могут. Даже среди нашего брата.

Шлем опустился чуть, отвернулся немного в сторону. Ученый, похоже, зарделся.

— Да ладно... Я просто людям помогать хочу. Не так чтоб одного-двух спасти — это тоже большой поступок и важный вклад, но... Что может тот же врач, например, если ученый все еще не придумал лекарство? Или не изобрел аппарат для точной диагностики? Да ничего. И, тем более, тут... Тут ведь такие возможности! Уникальные явления, существа, вещи, способные делать что-то попросту невероятное. Вспомнить хотя бы тот артефакт, что, по рассказам, способен лечить раны и на глазах сращивать плоть — если он реален, то это же просто что-то невообразимое. Если получится воссоздать подобное в лабораторных условиях — это произведет настоящий прорыв в медицине!

— Говоришь, способный лечить раны и плоть сращивать... — протянув это себе под нос, сталкер усмехнулся — Видал я такие. Как-нибудь может и принесу. Только если сделаешь мне одно одолжение.

— Я понимаю. Такие вещи не стоят дешево. Но профессор...

— Нет, ты не понял. Не профессору принесу. Тебе. Если кое-что сделаешь сейчас для меня.

Ученый вгляделся в прищур зеленых глаз. И невольно чуть сжался. Что мог сталкер попросить у него? Денег? Но большая часть их хранилась у Профессора. Убить кого-нибудь? Смешно! Он лишь совсем недавно приучился пистолет правильно в руках держать. Что-то еще?..

Глядя на то, как Воробьев, наивно купившись на хитро-недобрый взгляд, принялся потихоньку отползать от костра, Ржавый не выдержал и засмеялся.

— Ну что ты, Воробушек, серьезно что ли подумал, что я тебя обидеть могу? Дурак ты! Ученый, умный, а все же все равно дурак!

— Но... Правда! Что я могу такого сделать? — в голосе Воробьева смешалось возмущение и растерянность — Мне нечего дать или менять или...

— Шлем сними.

Просьба, короткая и спокойная, прервала бурный поток речей. Ученый, прервавшись, замолчал. Переспросил неуверенно.

— Что, прости?..

— Я говорю, ты бы шлем снял — предвидя вопросы, Ржавый пояснил — Просто сам подумай. Рядом уже не первый день, немало вместе прошли — а я даже лица твоего так ни разу и не увидел. Посмотреть мне на тебя охота, хоть узнать, пардон за каламбур, в лицо, с кем я имею дело.

Ученый замялся. Сталкер терпеливо ждал. Он, честно говоря, был готов услышать и принять отказ — научная братия люди осторожные, лишний раз без защиты остаться для них неоправданный риск. Однако...

Звякнула, расходясь, молния. Ткань зашуршала. Блеснул оранжевым отсвет на темном стекле.

На сталкера глядела пара наивных голубых глаз.

Он был еще моложе на вид, чем ему представлялось — юный, нетронутый ожогами, следами боев и шрамами — всем тем, что Ржавый привык видеть на лицах товарищей и чем вдоволь обладал и он сам. Встрепанные каштановые волосы завивались крупными кудрями. Глядя на них, сталкер с трудом отогнал иррациональное желание пройтись по ним пальцами. Невольно в памяти всплыл учебник по истории искусств. Он не слишком любил этот предмет, но готов был поклясться, что любой из классических художников, представленных там, оторвал бы подобного парнишку с руками, чтоб рисовать с него какого-нибудь ангела. Уж больно он напоминал своим лицом тех самых юношей со старых картин.

Сообразив, впрочем, что он уже попросту пялится на него, Ржавый смутился и отвел взгляд.

Впрочем, ему повезло. Учёный, похоже, не заметил подобного его внимания. Просто потому, что сам сидел устремив глаза в пол, и отнюдь не сразу решился взглянуть снова на своего товарища. То ли стеснялся, то ли ещё чего – чёрт его знает. Ржавый же неразборчиво пробормотал себе под нос.

– Да... Это ж как надо в учебники закопаться, чтобы с таким-то видом...

– А?

– Не, не, не обращай внимания, я тут о своём. О вечном.

Усмехнувшись неловко, сталкер почесал в затылке и притих, не зная, что ещё сказать.

Эх... Была бы гитара – было бы легче. С гитарой всяко веселее. Душевнее. Правда не то чтобы Ржавый был особым умельцем – так, что в зоне услыхал, то и играл. Потому своего инструмента у него не было. А стоило бы, наверное, обзавестись...

В размышлениях, воспоминаниях о сборищах у костра и звучавших на них мелодиях, он не заметил, как начал мычать себе под нос мотив одной из любимых своих песен. И так же не сразу осознал, что к его полунапеву вскоре добавились и слова.

Воробьев не остался в стороне.

– Песен ещё ненаписанных, сколько? Скажи, кукушка, пропой...

Голос его был тихим, лишенным "изысков" которыми могли похвастаться профессиональные певцы. Но, в то же время таким... Таким... Ржавый пожалел, что его небогатая фантазия не могла описать конкретно вызываемые им эмоции. Лишь одна, очевидно глупо звучащая мысль, пришла в его голову – голос ученого был для него таким же, как осень. Невзрачная внешне и трогающая что-то внутри души, вытаскивающая какие-то давние, полузабытые чувства.

– В городе мне жить или на выселках, камнем лежать, или гореть звездой...

– Звездой.

Он совсем не был певцом. Но в этот момент не удержался. Слова прозвучали как подтверждение – рано под камень, рано для падения! Если не ему – то уж Воробьеву точно. Только ведь начал жить, не достиг тех высот, к которым рвался. Но обязательно ещё достигнет – в этом сталкер почему-то был твердо уверен.

– Солнце моё, взгляни на меня...

Глаза их пересеклись и Ржавый уловил – следующая строка за ним. И... Да чёрт с ним, с прокуренным горлом!

– Моя ладонь превратилась в кулак...

– И если есть порох...

– Дай огня!

– Вот так.

Снаружи шумел дождь. Где-то вдали гремел гром. Доносился хлесткий звук активированной чем-то аномалии. Но все это было сейчас далеко и неважно. Сейчас был согревающий костер, маленькая комната, и одна песня на двоих её обитателей.

Все продлилось лишь несколько минут – и после оба замолчали. В комнату вновь проник шум извне. Стихло необъяснимое чувство. Но все же...

– Знаешь, Воробушек... Хорошо с тобой, – наконец подал голос сталкер. Учёный не ответил ничего. Лишь снова спрятал взгляд. И, почему-то, зарделся.

Ночь предстояла холодной. Костёр грозился вскоре догореть. А идти за дровами в такую погоду не было никакого смысла.

Это должно было стать ситуативной шуткой – тот момент, когда ржавый, расстегнув потрепанную куртку, предложил его обнять и завернуть – чтоб ему было теплее. Как и в случае со шлемом, он был готов услышать его отказ.

Как и в случае со шлемом, Воробьёв не отказался.