Лампочка под потолком горела тускло, делая и без того невзрачную комнату совсем уж серой и неприветливой. Содержимое её – стальная кровать с тонким матрасом, раковина на стене, да единственный табурет, наводили на мысли о тюремной камере. Усугубляло эффект отсутствие окна. Любой назвал бы это место крайне неуютным.

Но именно здесь, в этой маленькой комнате, Ржавому было сейчас, кажется, лучше, чем где-либо и когда-либо.

Здесь не было тревог и отсутствовала необходимость постоянно находиться начеку. Здесь было безопасно. Тепло.

Здесь был его Воробушек, лежащий сейчас рядом и положивший голову ему на плечо. И ласково перебирая пальцами его каштановые кудри, сталкер чувствовал спокойствие и безмятежное тихое счастье.

А вот Воробьев его сейчас не разделял.

Первая эйфория схлынула и вновь уступила место тревоге. Им надо было поговорить, но учёный слишком не хотел портить этот момент. Слишком. В конце-концов, он все ещё мог оказаться сном. И если так – он бы предпочел, наверное, не просыпаться вовсе.

Но сколь не растягивай время – всему когда-нибудь приходит конец. Потому...

– И... Вот так вот все просто? – произнёс он, приподнявшись.

Ржавый перевёл на него взгляд, не понимая. Для него все было отлично. О чем это он?

– Что ты имеешь ввиду?

– Я имею ввиду... Это. Всё.

– Это... А. Понял. А что, должно всё быть сложно?

– Я на это рассчитывал.

– Значит ты не учёл в своих расчётах то, где находишься! – сталкер усмехнулся. После пояснил – Это ж не большая земля, где пьяная драка троих уже достойное новостей событие, а убийство – вообще что-то изряда вон. Здесь Зона, а у неё свои законы. Вернее даже их отсутствие. Нет, кто-то конечно пытается их навязать – долговцы, например. Но им, думаешь, заняться нечем кроме как за парочками бегать? Тем более, тут и девок днём с огнём не сыщешь – так что все они туда же. А кто говорит что не туда же, от того лучше вообще подальше держаться – или врёт нагло или за кабанами гоняется. И руку ему ни в коем случае не пожимать!

Произнеся это, Ржавый засмеялся. Учёный улыбнулся тоже – веселье его было заразительным. Жаль, что он не мог сейчас разделить его полноценно. Промелькнув было и в его душе, оно исчезло, подавленное тяжелыми мыслями и чувствами. И снова погрустнев, он сел.

– Вижу, в Зоне тебе хорошо. Но... Ты же не собираешься оставаться здесь вечно, верно?

Слова эти похоже, оказались меткими – с лица сталкера сошла улыбка. Ржавый помрачнел. Взгляд его стал тяжелее – исчезла из него яркая весёлая искорка.

– Знаешь... Вообще-то собираюсь.

Молчание сгустилось до тяжёлого. Тягостного. Воробьев сжал в пальцах простыню. Прикусил губу.

– Тогда почему ты позволил мне...

– А чего ты от меня хотел?!

В этот раз уже Ржавый перебил его. Отвернулся к стене. Он ненавидел разговоры о будущем. И особенно – ненавидел когда они портили какой-то редкий хороший момент.

Нельзя в Зоне о нем думать. Невозможно. Он навидался уже тех, кто думал вернуться к зиме – и погибал на следующий день лета. Тех, кто говорил – "вот уже скоро поеду домой!", уезжая в итоге в гробу. Сколько раз это было – потолкуешь с кучкой сталкеров у костра по дороге, послушаешь чью-то песню, посмеешься над анекдотом. Вернёшься обратно – а нет уже ни сталкеров, ни костра. Есть трупы вокруг пепелища – истерзанные, застреленные, накрытые выбросом...

Девять граммов свинца – и тебя уже нет. Пару минут – и алое небо накроет тебя ветром, пламенем смертельного уровня радиации. Один прыжок – и клыки сомкнутся на твоей шее. Секунда уйдёт на шаг в аномалию.

Нельзя в таких условиях думать о том, что будет завтра.

– Жить тут можно и нужно сегодняшним днём. Я не дам тебе гарантий, что спустя несколько дней не напорюсь на толпу кровососов или бандитскую пулю. И если ты будешь спрашивать о будущем – ответа я тебе не дам. Я понятия не имею, каким оно будет, и не хочу даже думать.

– Но уйти ты отсюда при этом все равно не собираешься...

– А ты думаешь мне есть зачем и куда?

Под пронзительным взглядом Ржавого, Воробьев замолчал. Как, впрочем, и сам сталкер, погрузившийся в тяжелые, отгоняемые в обычное время, воспоминания.

За окном кружились хлопья снега. Отсветы множества гирлянд то и дело красили их в яркие цвета – красный, синий, зелёный, жёлтый. С улицы слышался звонкий смех – дети строили крепость и лепили снеговика. Спешили по домам люди с множеством пакетов в руках – те, кто до последнего работал или попросту припозднился с покупкой подарков. Город и жители его были объяты предпраздничной суетой.

Наступал новый год.

Как и любой другой студент, Василий Калинин должен был отмечать в этот день два события – окончание сессии и приближение главного праздника. Только вот настроения не было ни на одно.

Глядя за окно, парень в старом свитере сделал глоток и закашлялся, давясь обжигающей горло жидкостью.

Глядя за окно, на сияющий радостью и иллюминацией мир, парень в старом свитере осознавал, что не хочет жить.

Вот молодая женщина в белой куртке подошла к детской площадке, подозвала и обняла подбежавшую к ней девочку в фиолетовой шапочке. Вышел следом мужчина, пряча за спиной разноцветный подарочный мешок. Увел домой парочку разновозрастных ребят. Площадка начинала пустеть.

Его мать с отцом тоже вспомнили о нем. Отметились безвкусной открыткой с единственным "Поздравляем". Подписи еще поставили, будто это был очередной их юридический документ. С отвращением, парень отправил цветастый картон в мусорное ведро – при взгляде на него в голове сразу всплывали родительские лица, столь же бездушные, сколь оставленное поздравление.

Холодные, как у мёртвой рыбы, глаза матери, цедящей сквозь полоску накрашенных губ "не видишь, я работаю?". Небрежное движение руки отца, роняющего пепел зажатой в пальцах сигареты на дорогой ковёр, отмахивающегося: "Я занят. Поиграем потом".

Работа не кончалась. "Потом" так и не наступало. И так – год за годом. Сквозь много лет. Даже сейчас.

Парень сжал рюмку так, что пошла трещина по стеклу.

Из подъезда выпорхнула, смеясь, белокурая девушка. Загребла горстку снега и метнула в парня, выскочившего вслед за ней. Тот не остался в стороне и атаковал в ответ. После чего сразу же увернулся.

Они играли друг с другом как дети, до тех пор, пока она не перехватила занесенную для очередной атаки руку. И вдруг повалила его в сугроб, поцеловав. Они были счастливы вдвоём.

А он...

А что он? Все это было не для него и не про него. Его судьба обещала стать совсем другой. Скоро пройдут каникулы и начнётся новый семестр. Василий Калинин вновь вернётся на ненавистную специальность в ненавистный институт. Снова будет штудировать лекции по политологии и экономике. Снова не сдаст экзамен, после чего, с больной головой, будет слушать сначала визгливый голос отчитывающей его преподавательницы, а после нее – заученные фразы родителей.

"Мы столько вложили в тебя и в твоё образование..."

"Ты опять нас подводишь. Ты мог бы хотя бы попытаться не быть разочарованием?"

"Мы работаем, чтобы обеспечить тебе лучшую жизнь, неблагодарный ты..."

И по списку, не давая ему сказать хоть слово. Впрочем, говорить им все равно бесполезно. Они не услышат, что счастье их сына в другом, а от подобной "лучшей жизни" хочется повиснуть в петле. На его мнение им всегда было все равно.

Наверняка будет и сейчас, если он все же осуществит то, о чем думает уже не первый месяц.

Хотя нет. Они пожалеют. О потраченном времени и деньгах. Но не о нем. Он – лентяй, идиот, их совместное разочарование. К нему станут относится лучше только тогда, когда он станет таким же, как его отец – деловым человеком с успешной карьерой, большим бизнесом и абсолютной нехваткой времени.

И к этому ведь все и двигалось...

Рюмка была добита окончательно. Уронив голову на руки, парень сжал в пальцах пряди волос.

За окном царила радость, а ему хотелось выть от боли и тоски.

Ненавистная жизнь, от начала и до конца. Ненавистный прогноз. Ненавистный исход. Наступающий новый год казался издевательством, напоминанием о том, как он проведёт все следующие годы его жизни. Издевательством казались смех, счастье людей, яркие салюты.

Он уже не выдерживал всего этого.

Сидя на подоконнике перед раскрытым окном, парень пытался найти хоть что-то, за что он мог бы уцепиться. Хоть кого-то, кому будет не плевать. Хотя бы было...

Смешно. В памяти нарисовался лишь попугай. Маленький комок перьев, любивший присесть на плечо, поворковать на ухо и подставить маленькую голову под гладящую мальчишечью руку. Кеша, кажется, был единственным, кто вообще любил его на этом свете. Только и он его оставил – улетел сквозь забытое, оставленное отцом открытое окно.

Улетел... Может быть и ему улететь?

План созрел быстро и окно было закрыто.

Уезжая за город на старом потрепанном джипе, он знал, что едет на чистое самоубийство. И честно... Ему было все равно. Чем существовать задыхаясь в чужой клетке, лучше погибнуть, пожив хоть немного своей жизнью. Жизнью, где не будет железных рамок, ограничений и правил. Пусть даже и несколько часов.

Василий Калинин, недоученный студент и несостоявшийся бизнесмен, действительно вскоре погиб, спустя несколько дней в Зоне.

На его место пришёл Ржавый, свободный сталкер. Ржавый прожил так пять лет и был жив до сих пор.

– ...Вот так вот и вышло. Ни дома у меня, ни работы. Некуда уйти и никто не ждет. Вот что мне там делать, по-твоему?

Воробьев молчал, глядя в пол. Ржавый вздохнул.

– Вот и я не знаю, Воробушек. Никому я там не нужен...

– А я?

– А ты здесь пока. А дальше... Посмотрим. Я уже говорил, что не люблю говорить о будущем.

Ответом ему стало снова повисшее молчание.

В этот вечер они больше не говорили ни о чем.