Бруно умилённо выводит бессмысленные рисунки у тебя на ладони, отмечая, как она болезненно потускнела с вашей последней встречи. Лучше тебе явно не стало. Он опечаленно хмурится и негромко произносит:

— Лапушка, да ты белее бумаги.

Слова кружатся в голове, вьют из хаотичных мыслей верёвки.

— Тебе нездоровится?

В ответ – гнетущая тишина. Бруно, не дождавшись ни слова, печально вздыхает. Даже с закрытыми глазами перед тобой непременно возникал его облик и вспоминалось, как он проникновенно и застенчиво смотрел на тебя, словно в самую душу. От одних только мыслей становится неуютно. Ты неотрывно глядишь куда-то в угол.

— До сих пор на меня сердишься?

Буччеллати наклоняется незаметно поцеловать твою ладонь, но не успевает: ты протестующе дёргаешь рукой. Он замирает, почти коснувшись её губами, и отстраняется.

— Зачем ты так, знаешь ведь, как мне неприятно.

От этих действий кожу тепло покалывает. Он оставляет руку в покое, и та безвольно повисает вдоль тела. Бруно терпеливо кладёт её тебе на колени и довольно улыбается, когда чувствует большим пальцем неровный пляшущий пульс.

— Солнышко, может, выйдем прогуляться? Позволь загладить свою вину, — предлагает он, выглядывая, как ты хоть чуточку изменишься в лице. — Сад вовсю зацветает, и тебе полезен свежий воздух.

Ты всё-таки поворачиваешься и смотришь на него, нервно облизываешь губы, подбирая ответ. Только бы не утонуть в его глубоких глазах.

— Хорошо, — сипло шепчешь, с трудом сохраняя свою невозмутимость.

Он просиял. Два сапфировых озера норовят утянуть на дно. Ты смотришь в сторону.

— Molto bene!¹ Подожди, я прикачу твоё кресло.

Бруно ненадолго уходит. Эхо решительной походки змейкой стелется за ним по коридору. Пока его нет, ты рвано вздыхаешь свободнее, словно до этого что-то мешало, вяло трогаешь горло дрожащими пальцами и считаешь каждый шаг. Вскоре в проёме вновь показывается грациозная фигура. Перед ним, поскрипывая колёсами по полу, едет инвалидная коляска. Бруно по обыкновению оставляет её у кровати, фиксирует тормоза и берёт тебя на руки, а после, перед тем как усадить на место, ненавязчиво целует в лоб. От ветра и посторонних глаз он заботливо кутает тебя снизу белым одеялом, расшитым капельками, как на его костюме. И тихий щелчок снятых тормозов даёт понять, что для прогулки всё готово.

Колёса легко скользят по начищенному полу комната за комнатой. Мимо проплывает бесчисленное множество дорогих полотен, изысканное убранство. Воздух пропитан успокаивающим ароматом лаванды с нотками полевых цветов, от которого по спине бегут мурашки.

Ты крепко сжимаешь одеяло, так сильно, что вот-вот порвётся, и внимательно смотришь, как Бруно отпирает парадную дверь. За его спиной плохо видно, что там, снаружи. В происходящее даже трудно поверить, но вот он выкатывает тебя на передний двор. Впервые за очень долгое время ты чувствуешь лучики низкого солнца, и невольно щуришься: уличный свет ощутимо бьёт по глазам. Но Бруно любовно подбадривает тебя, и зрение постепенно приспосабливается. Ты дышишь ровнее, осматриваешься.

— Взгляни сюда, — он поворачивает на мощёную дорожку. — Вот чем я занимался в свободное время.

У дома раскинулся очаровательный палисадник, пестрящий яркими красками. Очень красиво. Хотя тебя нисколько не восхищает.

— Джорно помогал мне, — застенчиво бросает капо, — я мало разбираюсь в цветоводстве, но очень хотел тебя порадовать. Можешь поблагодарить его в следующий раз, как заглянет.

Его слова размываются на фоне другого звука. Где-то недалеко едет машина. Ты выходишь из оцепенения и прислушиваешься, оценивая, где она примерно находится, будто внезапно очнувшись от страшного сна.

— А можно..можно мне несколько? — ты жестом указываешь на цветы, и Бруно за спиной улыбается, наклоняясь, чтобы закрепить тормоза.

— Конечно, солнышко, — кивает он и подходит к клумбе. — На кухне специально для них есть пустая ваза. Как думаешь, хорошо будут в ней смотреться?

Как только он опускается к цветам, повернувшись спиной, ты опрометью кидаешься прочь из коляски и устремляешься ползком к белому забору. Каменная крошка больно царапает ладони, пока пальцы погружаются в мягкий грунт, но звук приближающейся машины достойно мотивирует не останавливаться. Ты сглатываешь ком в горле и собираешься закричать, в надежде, что у них опущены стёкла, и удастся вовремя оказаться достаточно близко...

Но не успеваешь произнести ни словечка: тебя со всей силы пихают в спину, напрочь выбивая воздух из лёгких. Каблуком своих дизайнерских кожаных туфель Бруно тычет прямо в позвоночник, и ты беспомощно дёргаешься на земле. От страха трудно дышать.

Машина исчезает за горизонтом.

— Бруно, — ахаешь ты, не смея взглянуть на него. — Прости меня!

Раскаяние в содеянном накатывает волнами, усиливаясь, пока он наклоняется к тебе, чтобы приподнять и усадить на земле. Слёзы мокрыми разводами мешаются с грязью. На левой щеке внезапно расцветает жар от затрещины, и, распахнув глаза, ты понимаешь, насколько он огорчён. Словно убит горем, чуть ли не ранен в самую душу, и это с ума сводит.

— Прости меня, — лепечешь ты, как заевшая пластинка.

Молчание обжигает даже сильнее, чем горячий след на щеке. Ты тянешься вперёд, но Буччеллати поднимается и отходит, вовсе не такой добросердечный, как прежде.

— Вставай, — бесстрастно приказывает он, не повышая голоса. — Раз так хочешь проявить свою независимость, поднимайся.

Плечи дрожат. Сквозь тепло заходящего солнца ты смотришь на своего капо, такого безжалостного. Встать ты не можешь, и он это прекрасно понимает. Руки безвольно падают и натыкаются на холод металлических замочков там, где раньше были ноги. Внутри закипает накопившаяся желчь и ты мысленно материшь себя за такой безумный проступок.

— Возвращайся в своё кресло.

— Я не могу! — вырывается обречённый вопль, исполненный отчаяния и ужаса, что тебя поглощали.

— Давай же, — звучит приказ и ты всхлипываешь.

Мучительные секунды словно обращаются в часы, и, пока на дрожащих от напряжения руках удаётся подползти обратно к креслу, проходит уйма времени. Буччеллати и шагу не делает, чтобы как-то помочь, но и не порицает. А просто смотрит, какое жалкое зрелище: ты, наконец, добираешься до сиденья и отчаянно цепляешься за него. Одежда вымазана в траве, руки исцарапаны в кровь, и хоть каких-то сил себя приподнять уже не остаётся.

— Бруно, — хнычешь ты, уповая на его ответ, — пожалуйста. Я не могу, ну никак, помоги мне.. Подняться…

Спустя мгновение он уже бережно приобнимает тебя и сажает в коляску, укрывая одеялом всё ниже талии. Ты тут же хватаешь мягкую ткань, как спасательный круг, и через пелену слёз смотришь Бруно в глаза.

В них читается сожаление.

— Я сам виноват, золотко, — тихо произносит он, ласково перебирая твои волосы. — Тебе всё ещё рано выходить на улицу, а я подумал иначе. Переоценил твоё состояние.

Он беспрепятственно берёт тебя за руку-

— Ну вот, мы поранились.

<right>-и, опустившись на колено, целует каждую царапинку, снова такой душевный и терпеливый.</right>

— Снаружи пока жутковато, да? — произносит Буччеллати, не отнимая ладони от губ, и ты активно киваешь. Вздыхает.

— Прости, Бруно, я сожалею, очень, — неровно вырывается в ответ.

До дрожи хочется, чтобы он тебе поверил. И себе поверить тоже.

— Я знаю.

Он проводит пальцами вдоль своего предплечья, открывая на нём молнию, и достаёт из фиолетовой бездны небольшой букет цветов. Тех самых, из сада. Затем вкладывает его тебе в руки. Ты крепко прижимаешь цветы к груди.

— Давай вернёмся в дом.