Как бы сильно ни хотелось, Бруно никак не мог быть рядом с тобой каждую секундочку своей жизни. Дел и правда хватало, однако он успел заранее устроить всё так, что и наедине с собой ты не останешься.

Солнечные лучи заглядывают в комнату сквозь решётки на окнах, медленно, но верно заползая к тебе на подушку, чтобы разбудить. Едва открыв глаза, ты машинально тянешься к нижней части тела и гулко выдыхаешь с облегчением, нащупав ноги. На месте. Бруно нет. Сегодня. А кто есть?

Как бы там ни было, ты молча благодаришь его за то, что дал подольше побыть в постели и понежиться в шелках. Хотя кресло оставили в другом конце комнаты, далеко, словно с издёвкой. Ты не спеша привстаёшь.

Сделать хоть один шаг оказывается непосильной задачей: ноги неестественно подкашиваются, и ты обречённо растягиваешься на полу. Бруно отнял их слишком надолго, и тело забыло, как себя поддерживать. Внутри становится как-то горько, и на помощь звать не хочется – как будто такой небольшой вольностью можно было восстановить своё достоинство. И поэтому ты крайне медленно корячишься через всю комнату на коленях, упорно стараясь вновь подняться самостоятельно.

Так упорно, что даже не замечаешь кого-то в дверном проёме, пока он не говорит:

— А ты не спешишь.

Фуго цыкает, торопливо поднимая тебя под мышки и перетаскивая в кресло.

— Можно было и позвать.

— Всё равно почти получилось, — ты нерешительно пожимаешь плечами и по привычке нащупываешь на коленях одеяло, но его там нет. Вместо этого пальцы теребят край футболки.

— В семи ступах тебя не утолчешь, — строго, но беззлобно, говорит Паннакотта.

***

Прикатив тебя к обеденному столу на кухне, Фуго садится напротив. Непонятно, недоволен он чем-то или нет, и какое у него вообще настроение.

Ты в открытую наблюдаешь за тем, как он ожесточённо черкает что-то в тетрадке, и слышишь сердитое:

— Ну, наслаждайся своим остывшим завтраком. И не пялься.

Из Фуго неважный повар, но на пару тостов и яичницу с чем-то, напоминающим бекон (так подгорело, что не разберёшь), он всё же способен. Вилка непроизвольно дрожит в руке, пока ты начинаешь есть и спрашиваешь, не дожевав:

— А что ты делаешь?

Интересно же, что он там так яростно пишет.

— Проверяю чёртову Наранчину домашку. Вот сколько мне ещё учить этого шалопая одним и тем же вещам? — ворчливо бросает он, буквально царапая страницы до дыр, а потом смотрит на тебя. — Не болтай с набитым ртом, это неприлично.

Ты поджимаешь губы и переводишь взгляд на вазу посреди стола. Воду недавно меняли – такая прозрачная – а если посмотреть на Фуго через букет с определённого ракурса, один цветок будто лежит у него на макушке, как причудливая шляпа.

Получалось так забавно, что ты почти улыбаешься.

— Эй, — теперь Паннакотта пристально глядит на тебя. — Ты чего не ешь-то?

— Не говори мне, что делать.

Слова слетают с языка раньше, чем ты успеваешь его прикусить. И не то что бы в отсутствие Бруно ты становишься смелее, или находиться с Фуго комфортнее, хотя его, так-то, знаешь дольше других. Правую руку Буччеллати. Его ближайшего подпевалу. Ты кривишься.

— Смотри не заговаривайся. И вообще, послушай-ка, Буччеллати сказал тебя покормить, так что ешь.

— Подлиза.

Не похоже, что он прямо-таки в ярости, но ты явно провоцируешь именно такой исход. Фуго бьёт тетрадью по столу и это отчего-то даже приятно осознавать. Бруно никогда не позволял так себя вывести.

— Следи-ка за языком.

У него дёргается глаз.

— Думаешь, мне так хочется тут сидеть и с тобой нянчиться?! Чёрта с два! Никому не хочется видеть тебя в таком плачевном, мать твою, состоянии, когда ты нихрена без чужой помощи сделать не можешь, и даже не пытаешься поправиться! А при этом Буччеллати ещё и держит тебя рядом хер пойми зачем! — шипит он, сильно нахмурившись.

—...Пошёл ты, Фуго.

Он всегда знает самые больные места, и сейчас ранит без ножа сильнее, чем ты ожидаешь. В глазах закипают слёзы, и хочется сказать ему что-то ещё, но в горле оседает спазм: не получается произнести ни слова. Ты хочешь положить вилку, и руки трясутся ещё сильнее, чем прежде. Запястье прошивает судорогой. Одно неловкое движение – и ваза летит вниз со стола, разбивается вдребезги под ногами, а в прозрачной луже лепестками рассыпаются цветы.

— Чёрт возьми! — ругается Паннакотта, подрываясь с места. — Растяпа, блять! Смотри, какой бардак теперь из-за тебя!

— Прости, пожалуйста, — ты шепчешь в ответ, хотя тоже злишься: на него, на себя, и на эти дурацкие цветы из этого дурацкого сада.

Фуго собирается выкрикнуть что-то ещё, но видит, как ты сидишь, сжавшись в комок, схватившись за больную руку так крепко, что ногти впиваются в кожу, и замолкает. Вся злость обращается в недовольный нудёж, и он начинает аккуратно собирать осколки.

***

Какое-то время вы провели молча, пока Фуго вытирал воду и разбирался с букетом. Потом он без происшествий увез тебя в гостиную, помог забраться на диван и так же, не сказав ни слова, вышел.

На грядушке висит знакомое одеяло в чёрную капельку. Чистое, свернутое как по линейке. Пахнет Бруно, хотя стирал его Фуго.

Ты тщательно кутаешься по плечи и, притихнув, включаешь телевизор, негромко щёлкая пультом. Кабельного на нём нет, но иногда Наранча приносил, что посмотреть, на дисках.

Какой фильм он бы ни оставил на этот раз, ты плохо вникаешь и больше слушаешь, как Фуго возится на кухне: моет посуду, тщательно трёт кафель до блеска.

Когда он расстроен, то непременно находит покой в уборке, да и с самого вашего знакомства кропотливо следит за чистотой. Так что теперь по всему дому несёт хлоркой и очистителями. Ты натягиваешь одеяло до носа.

Когда Фуго возвращается и садится рядом, кажется, что прошла уже целая вечность. Он выключает телевизор.

— Лучше не смотри эту чушь. Отупеешь.

Паннакотта достаёт книгу и открывает на странице с закладкой.

— Вот. Принёс роман, который мы в последний раз читали.

От долгой нагрузки у него покраснели руки, а на ладонях местами слезла кожа (работал с химикатами без перчаток). Ему не больно? Или эта боль заглушает какую-то другую? Хотя, Фуго всегда стремился быть чистым-чистым во всех отношениях и так радикально к этому подходил, что, наверное, будь у него такая возможность, до скрипа вычистил бы даже свои внутренности.

Устроившись у него на плече, ты накрываешь его горячую ладонь своей, пока можно, хотя он всё равно убирает её через пару секунд и начинает читать. В сознании по ходу сюжета сами собой предстают фантастические образы недостижимых вселенных. У Фуго удивительно мягкий тембр голоса, если обходиться без повышенных тонов. Закрыв глаза, ты слово за слово погружаешься в историю, скрываясь от суровой реальности, и вскоре засыпаешь.

А в беспокойной дрёме пытаешься сбежать от человека, который даже во сне не даёт покоя.