После первой линьки на Ткача надевают его первую накидку — красную, налитую цветом — чтобы ребёнок не потерялся и не замёрз. У ребят в деревне накидки тёмные от пыли и грязи и кажутся скорее бордовыми, чем алыми. Одна из девчонок спрашивает осторожно:

— Ты — Рождённое дитя?

Хорнет кивает. У неё самой накидка — яркая, ещё неиспачканная. Она сжимает подол.

Она дни считала, ждала — когда линька пройдёт, когда она уже будет не личинкой, а почти-что-жуком, когда ей разрешат познакомиться с её народом. И вот, и вот!..

— А правда, — вперёд выходит, наверное, старший — и смотрит зло, и в лапке сжимает нить, — что ты и не Ткач вовсе, и что у тебя даже нити нет?

И вот — она встретилась. Хорнет сжимает губы, и выбрасывает нить. Она у неё ещё не крепкая, но лапку мальчика хватает. Он не дёргается.

— Неправда, — говорит она.

Он несколько секунд на неё смотрит, а затем рвёт нить.

Она вздрагивает.

Конечно, мама учила её охоте; но одно дело охотиться с ней, и совсем другое — с Ткачами.

Самую младшую их них зовут Тей; она охотится наскоком и вонзает когти недостаточно крепко, и личинка от неё чуть не сбегает. Хорнет выпрыгивает вперёд и гонит её обратно к девочке.

Тей одним ударом убивает добычу и смотрит на неё с благодарностью.

— А мне Хорнет помогла, — говорит она довольным-довольным голосом, когда они собираются считать пойманное.

У неё на руке — царапина. Старший — его зовут Ши, — наклоняясь, чтобы её замотать, замечает:

— Ты бы и сама справилась.

Вскоре новое становится рутиной.

Утром — занятия с иглой; часто с мамой, иногда — сама. Если устала или отрабатывать нечего — чтение. На охоту с Ткачами она приходит уже днём — до этого они помогают родителям собирать товар.

До самого вечера они бегают по туннелям и ищут добычу. Хорнет запоминает все развилки, все повороты — так, как по карте не запомнить. И правила тоже запоминает.

К деревне богомолов не подходить. На поверхность не лезть.

(— Мы не можем позволить себе ещё одну войну, — объясняет мама. — Не сейчас.

Хорнет не знает, почему она говорит про _сейчас_, но не спорит.)

В конце охоты они подсчитывают, кто что поймал. Хорнет ловит как минимум двух глубней в день, помогает другим с охотой, и никогда не унывает.

В конце концов, она же принцесса.

Её накидка уже бордовая.

— ...здорово, — буркает Ши, в очередной раз видя её улов.

Хорнет хмурится.

— Я не понимаю, что тебе не нравится.

— Всё мне нравится.

— Тогда почему ты такой хмурый?

Разговоры вокруг затихают. Ши слишком резко режет глубню горло — на его накидку выплёскивается кровь.

— Я не хмурый.

— Правда? — она заводится с полоборота, потому что сколько можно, — Я ловлю больше всех, и всё, что я слышу это твоё «здорово».

— Тебе что, недостаточно? — Ши повышает голос. — Поклона хочешь? Поцелуя? А?

(— Иногда самое мудрое, — мама не поднимает взгляд от шитья, — это проиграть.)

Проигрывать совсем не хочется, и...

Ши отводит взгляд. Его зрачки дрожат.

...вместо того чтобы колко ответить, она замолкает. И уходит. Пауза, — и снова текут разговоры. К ней подбегает Тей по поводу какой-то ерунды.

Ничего не меняется.

Вечером — костёр и музыка. Ткачи любят работу, но и петь и играть тоже любят — на цилах, на гун, на лаци. Инструменты их родины. И её — она ведь тоже Ткач. Почти. (Она говорит об этом дома. Мама на секунду перестаёт вышивать и ничего не говорит.)

Иногда мама к ним присоединяется. Однажды она даже поёт — утробным, глубоким голосом, — балладу, сказ о чём-то старом, мёртвом и _их_.

В такие вечера — когда маска мамы кажется оранжевой в свете огня и когда Хорнет чувствует мелодию, не вслушиваясь в слова, — они возвращаются домой вместе. Она держит маму за руку, и она была тёплой и мягкой; и они совсем не разговаривают, но всё и так понятно.

«Я тебя люблю».

«И я тебя».

Иногда она думает, что, может, поэтому Ши иногда смотрит на костёр таким пустым взглядом — потому что его никто не держит за руку. Но нет — она видит его родителей, и они смотрят на него тепло.

— Я тебя не ненавижу, — говорит он, хмурясь.

Они возвращаются с очередной охоты с полными сетями, и Хорнет решается спросить у него напрямую. Про всё.

— По тебе не скажешь.

Он недавно пережил очередную линьку. Ребята говорили, после неё он пойдёт к взрослым, но нет — он всё ещё недостаточно высок. Шёрстка у него бледная

— Слушай, — он останавливается, чтобы подождать отстающих, и поворачивается к ней. — Я не понимаю, что тебе не нравится.

— Мне не нравится, что я тебе не нравлюсь.

— Нельзя нравиться вообще всем.

— Но это нечестно! — она бросает взгляд — ребята далеко и не слышат. — Я не понимаю, почему. Ты как будто просто не любишь меня за то, что я существую.

Он отворачивается.

— Не придумывай того, чего нет.

Они продолжают идти.

Дом уже совсем близко, и они видят существо. Маленькое. Зелёное. Ярко-зелёное — она раньше не видела таких цветов в природе.

— Это что? — шепчет кто-то из младших.

— Мшистик, — Ши встаёт в боевую стойку и вытаскивает нить. Хорнет тоже напрягается.

— Не знала, что они забредают так далеко, — бормочет кто-то из старших.

Ши даёт им знак «стойте» и начинает красться. Шаг. Ещё один.

«Ошибка», понимает Хорнет, когда он делает слишком громкий шаг,и мшистик бежит прочь. Ши покачивается — он ещё слаб после линьки, не угонится.

Не думая, она бросается вперёд.

— Хорнет!

Она не останавливается.

Вперёд, вперёд, по туннелям — и в слишком светлый туннель со странным (грибным) запахом, и оттуда — к свету.

Она щурится. Мшистик ныряет в здание где-то слева; она промаргивается и, покачиваясь, пытается идти за ним. Она видит жуков; на неё бросают несколько удивлённых взглядов.

За ногу цепляется нить — она коротко вскрикивает и не успевает ничего сделать прежде чем её увлекает обратно в туннели и на руки её подхватывает Ши.

— Дурак! — взвизгивает она; он разворачивается и бежит прочь — глубже в туннели.

Он прижимает её к себе, как маленькую.

Она ловит его взгляд и не видит ничего, кроме страха.

— Что ты натворила?

Мама возвышается над ней и выглядит как настоящий зверь. Хорнет сжимается. Дома они не носят масок, и ей хорошо видно злое лицо.

— Ты же знаешь, как для нас важно перемирие! Знаешь, что будет, если жуки узнают, что принцессе Глубинного гнезда плевать на законы? — Мама трёт переносицу. — Хорошо, что Ши тебя остановил.

— Хорошо? — говорит Хорнет, не думая. — Да я бы поймала этого тупого мшистика, если бы не он!

— Если бы не он, — мама наклоняется к ней совсем близко, и она дёргается, — мне пришлось бы объяснять, почему к о р о л е в с к а я д о ч ь позволяет себе такие выходки.

— Я не, — она обрывается.

Если бы она не смогла...

Она видела трупы в одном из дальних туннелей — трупы Ткачей, жуков Халлоунеста и богомолов.

Война. Она же почти…

Она…

Неудивительно, что ребята так испугались. (они её наверняка теперь ненавидят)

Мама вздыхает. Отодвигается.

Хорнет, конечно, не рыдает. Рыдают только личинки и поражённые горем, а она уже давно не личинка и горе у неё несерьёзное. Было бы серьёзное — рыдала бы мама.

Мама гладит её по щеке.

— Иди спать, паучок.

Хорнет, конечно, не рыдает.

Когда она встаёт, мамы уже нет дома. У выхода висит накидка. Идеально чистая. Хорнет смотрит на светомушек — они уже совсем тусклые; значит, скоро день.

Она натягивает ярко-красное и идёт в деревню.

Когда она выходить на площадь, дети замолкают.

Вопреки её ожиданиям, они от неё не отворачиваются. Но и привечать её никто не спешит.

Ши смотрит на неё напряжённо, как будто готовый к удару. «Вот оно. Вот что он о тебе думает».

Она встаёт на колени и склоняет голову.

— Спасибо.

Теперь Ши выглядит несколько растерянным.

— За что.

— Если бы не ты, была бы… — она не может заставить себя произнести это слово, и сглатывая, говорит другое: — всё было бы плохо. Спасибо.

Она не смеет поднять голову. Она слышит шаги, шелест накидки – как будто кто-то садится на корточки, — и чувствует, как чужая лапка касается её.

— Я тебя не ненавижу, — тихо говорит Ши. Она встречается с ним взглядом и не видит… ничего плохого. – М ы тебя не ненавидим.

Он помогает ей встать на ноги.

— Будешь с нами охотиться?

Она некоторое время колеблется, но кивает.