— Il Volo — Musica che resta

      Продолжению их разговора случилось настать только ближе к вечеру, когда Чуя более-менее оклемался и перестал изнывать от монотонного ощущения тошноты. Дазай нашел для него антипохмельное, и Накахара вознес небесам благодарственную молитву — выворачиваться, когда можно не делать этого, ему не импонировало.

      Они протерли пол на старом балкончике, выходящем куда-то в торец дома, вынесли туда столик, подушки, чайный набор и, стоило жаре стать немного менее пронзительной — уселись болтать. Мимо них дважды проскочил Атсуши, церемонно простучала обувью Кека и ритмично прошла Йосано, прежде чем их убежище было замечено, и мысль устроить совместный вечер подхватили остальные обитатели общежития.

      Осаму и Чуя, почти уже час рассуждающие о погоде, обменялись говорящими взглядами и продолжили держать хорошую мину при плохой игре. Чуя, до сих пор ворочающий в голове мысль, что между ними с Дазаем наконец-то есть что-то, что он мог бы робко охарактеризовать, как официальные отношения, иногда зависал на этой мысли, вертел ее так и этак, сдергивал с лица выползающую туда счастливую улыбку, опускал глаза — и немного недоверчиво сжимал ладонь Осаму под столом.

      На первый раз тот посмотрел вопросительно, на второй непонимающе, на третий слегка улыбнулся и сжал его пальцы в ответ.

      Накахаре этого хватило, чтобы в горле застрял ком.

      Отношения.

      Отношения.

      От-но-ше-ни-я — он смаковал это слово, катая его по рту, разбивал на слоги и буквы, ощущая онемелую, недоверчивую неуверенность, будто бы спрашивая себя — что, все вот так вот просто?

      Конечно, оглядываясь назад — просто не было. Чуя с каким-то непередаваемым чувством вспоминал свои мысли, переживания и ощущения. Ему было стыдно, хотелось спросить у себя — почему ты молча страдаешь, ради чего какие-то непонятные, ненужные никому жертвы, шаги назад, уступки вместо действий?

      С другой стороны, он вспоминал, как Осаму говорит об Одасаку. Вспоминал, как хотел быть достойным того, чтобы стать кем-то не на раз. Кем-то постоянным. Кем-то, кто, не будучи первым, станет последним. Кого он выберет, ради кого он остановится в своих нескончаемых поисках.

      Чуе хотелось действий в свой адрес, однозначных — вот только он забыл, что пока не получит правду в лицо, высказанную в лоб, намеков в свой адрес не поймет.

      Он маялся с Тачихарой несколько месяцев, а с Дазаем и того больше, испытывая противоестественную обиду за то, что тот не замечал ничего в свою сторону. Ничего такого, чего Чуя не делал бы обычно, но в сторону Осаму — особенно красноречиво, подчеркнуто.

      Следовало помнить, что Дазай тоже не читает мысли. Чуя не хотел об этом помнить.

      Они бегали за чаем по очереди, Дазай таскал закуски к столу, но пока они не собрали свое добро и не ушли обратно, одни остаться достаточно долго для начала доверительной беседы не могли. Только когда чай был заварен уже в квартире и все их принадлежности разложены вне открытого пространства, а дверь закрыта на замок, они смогли выдохнуть.

— Не замечал раньше подобной навязчивости за ними, — Чуя покачал головой, глядя куда-то туда, где, по его представлениям, остались сидеть детективы, с неодобрением. Осаму нечитаемо кивнул — не говорить же, что на тему их отношений Рампо уже принимает ставки?

      Они расселись, в этот раз Чуя устроился откровенно под боком у мужчины, привалившись к нему плечом.

— Итак, Ода умер, ты сбежал… А потом? — Накахара принялся водить пальцем по тыльной стороне чужой руки, очерчивая мелкие шрамы от порезов, выпирающие из-под кожи венки, прогладил длинные линии пястных косточек. Дазай аккуратно накрыл его руку своей свободной, скрывая выступивший на скулах румянец волосами — слишком уж сильно его отвлекали действия Чуи от всех разговоров.

— К новой работе у меня были минимальные требования: никаких строгих правил, никакого дресс-кода и возможность помогать людям. В отдел Танеды я отказался идти сразу, хотя тот намекнул на такую возможность. Вооруженное детективное агентство было хорошим вариантом, но пойди я туда, и далеко копать Фукудзаве не пришлось бы, — Дазай замолчал, а Чуя мысленно вполне мог представить, чем бы это все закончилось: Дазая взяли бы голыми руками, возможно мертвым, возможно — убив в нем планы стать законопослушным гражданином.

— Пару лет я провел затаившись — этого времени хватило, чтобы документы, где фигурировало мое имя, или засекретили, или уничтожили, или как минимум переложили достаточно далеко, чтобы они не мозолили глаза. В свою очередь я ничем противозаконным не занимался, торчал в барах и изображал безработного, которым и являлся. Хотя несколько раз меня находили такие важные люди, что от перспектив на поприще всякого разного незаконного в глазах темнело, — Дазай, невидяще глядя куда-то в стену, покачал головой.

— В такие моменты я думал о том, мучился ли Ода так же: знать, что можешь убить кого угодно, но не убивать? Я мог уничтожить всех их, мог переиграть, мог победить — и каждый раз я просто поворачивался спиной и уходил, запрещая себе поддаваться соблазну. Наверное, это время как никакое иное научило меня терпению, смирению и заставило работать над собой.

      Дазай рассказывал и рассказывал. Про то, как учился жить, как обычный человек, — может, чуть более легкомысленный и талантливый, чем прочие, более наблюдательный, чем многие, но не более того.

— Мне больше не шестнадцать, и я не люблю бескорыстно. Я хочу давать и брать, хочу просыпаться — и первым делом находить твое тело руками рядом со своим. Хочу пить кофе на работе и знать, что в это время ты готовишься ехать в офис. Хочу просматривать сводку и не думать о том, что каждое разрушенное здание — это ты мог защищаться, а меня рядом не было, чтобы остановить тебя, если твоей жизни будет угрожать поглощение твоим жестоким богом внутри, — Дазай отстранился так неожиданно, что Чуя свалился головой ему на живот и съехал на бедра, а тот, убедившись, что Чуя упал удачно, наклонился над ним.

      Чуя, успокоившись, перевернулся на спину, устроил голову на чужих коленях и встретил его горящий взгляд да бескомпромиссно поджатые губы с максимально безмятежным видом.

— Я хочу, чтобы ты был моим, и мы оба знали, что ты мой, как и я — твой, — яростно заявил Осаму, ведя пальцем по телу Чуи от ямочки между ключиц — вниз, до самой кромки шорт. — Я хочу, чтобы ты не думал о том, что ты один, или о том, что имеешь право рисковать своей жизнью ради кого угодно, — больше нет. Я хочу, чтобы ты помнил о том, что ты принадлежишь мне, телом и душой, — Дазай обвел чокер Чуи кончиком пальца, подцепил его, отделив от кожи. Чуя от этого жеста покрылся мурашками. — Ты был прав, ты заслуживаешь большего, чем дрочка или секс без обязательств, больше, чем я мог бы дать тебе раньше, больше, чем я понимал твои нужды прежде. И — я тоже устал быть один. Устал любить невзаимно, устал любить мертвеца.

— Тяжело переиграть того, кто умер святым, — Чуя криво усмехнулся, шмыгнул носом, когда там защекотало и провел рукой по щеке, чувствуя, что плачет. — Ты всегда будешь его любить, что бы я ни сделал. Всегда. Мне было шестнадцать — и я был влюблен в тебя в той же мере, в которой ненавидел. Ненавидел все — твой рост, твою внешность, а ночью просыпался в мокрых трусах, дрочил, рыча твое имя, срывался при встречах и следил краем глаза. Был готов на все, но ты даже не замечал меня вне миссий. Потом познакомился со своими друзьями — и я никогда еще не ощущал себя таким ненужным.

      Осаму свел брови, сделавшись печальным, но мешать говорить на стал.

      Следовало прояснить все — никакого больше молчания, никаких умалчиваний. Он высказался — теперь черед Чуи говорить. А он послушает. Все, что наболело.

      В конце концов, следовало сразу выяснить, с какими демонами ему придется бороться.

— Потом ты ушел — и на меня смотрели косо. Озаки спрятала меня, учила, усылала на другой конец земли, чтобы обо мне забыли, прекратили связывать наши имена. И все забыли с такой готовностью, что, когда я вернулся — оказалось, что кроме верхушки нет никого, кто помнил бы, на что я способен на самом деле. Почему надо мной так трясутся. Мне пришлось заново добиваться уважения в наших кругах, а для этого пришлось перепортить морды самым разным типам, — Чуя упрямым движением вытер мокрое лицо, глаза у него горели застарелым гневом и обидой.

— Я устал пахать за тебя и за себя, искупая твои грехи и вытягивая из задницы совет пяти, куда никак не могли найти нового члена. Я забыл, что такое отношения, партнеры, здоровый сон и работа по графику. Я работал — и топил в этом все, что меня мучило, все свои кошмары и мечты. Бесконечный круг — просто потому, что где-то кто-то когда-то не посмотрел на меня так, как я хотел бы, чтобы на меня смотрели. И так — несколько лет, пока ты не всплыл раз, другой. Я возвращался в рутину, и тем, кто меня из нее выдергивал, мешая просто тихо сдохнуть где-нибудь, был ты.

      Дазай молчал, принимая справедливые упреки — он уже и сам не помнил, почему забил тогда на Чую, кроме того, что тот казался ему слишком послушным песиком Мори. И не понимал, почему так и не посмотрел на него, пока рядом был Ода.

      Эта любовь и правда все больше казалась Осаму помешательством.

— Когда мы встретились на первом убийстве Криптума, том самом, помнишь, когда увидели первое тело на причале — я перед этим нашел твои кольца, хотел выкинуть, но почему-то снова надел. Смотрел, как тебя треплет за шиворот твой коллега, Куникида, и думал — ведь я ему не нужен, он отлично себе живет без меня. Меня раздражало то, что пришлось ехать, видеть твое счастливое лицо, — Дазай положил руку ему на щеку, но Чуя не перестал говорить, только зачастил.

— Когда оказалось, что у Агентства, конечно же, никого нет для работы со мной, кроме тебя — я подумал, что судьба не сможет поиздеваться надо мной еще сильнее, чем она уже это сделала: пихать мне в лицо моей неотмершей мечтой, моей привязанностью — это же скотство. Но она сделала это. Мы были в баре, и я трясся, когда ты называл меня как-нибудь. Знаешь, как мне хотелось слышать все это и не думать, что ты несерьезно? Знать, что я правда заслуживаю того, чтобы ты тратил на меня эти свои тупые подкаты, звал красавчиком, трогал так, как мне хотелось больше всего, чтобы я не чувствовал, что все это — всего лишь игра, фальшивка для успешного исхода дела. Потом в машине меня все время роняло тебе на колени, а дома, словно опять в насмешку над тем, что я про тебя знал, ты пустил меня спать рядом. Без ножа, а потом и с ножом, и я каждый раз оказывался у тебя в руках к утру, иначе не мог согреться, и только с тобой спал, как убитый, сном младенца — сам выбери, что понравится больше.

      Я думал, что весна — это время обновления, но ты настолько прочно осел в моей жизни, что я никак не мог избавиться от твоего общества. Мори словно добил своим приказом, запретив мне избегать тебя — с таким же успехом, он мог сковать мне руки и ноги и оставить поперек рельс в ожидании поезда. Такая… Беспомощность. А ты лез мне в нутро, бередил старые раны, растравливал сердце, — Чуя снова плакал, судорожно закрывая лицо руками.

— Такой цирк с этими нашими легендами, с твоими ухаживаниями, все эти совместные походы за кофе — один к одному. Я как будто увидел, какой могла быть моя жизнь, если бы мне вдруг выпало быть на месте этого твоего Оды, если бы мне повезло. Взгляды эти постоянные, от которых непротивно, от которых смущаешься, но прихорашиваешься, как птичка, начищаешь перышки перед каждым выходом, потом смотришься в зеркало, видишь свою ослиную рожу и глаза ненормальные. Я думал, с ума сойду: все вокруг тебя раздражали, улыбались, а я себе за то, что ведусь на это, в морду дать был готов.

— А потом я все испортил, — тихо сказал Осаму, уже примерно прикинувший, о чем говорит Чуя.

— А потом ты все испортил, — согласился Чуя. — «Маленькая шалость», «никаких обязательств», «взаимопомощь» — и член, тыкающийся мне в задницу. У тебя на всех твоих напарников стоит или только мне так повезло? — Чуя истерично рассмеялся. Дазай поджал губы.

— Я думал, что нельзя ненавидеть себя еще больше, но когда ты заставил меня кончить и я вспомнил, что это только «шалость», — я руки на себя наложить был готов, ты понимаешь? И гипс этот до кучи, и как я вокруг тебя весь вечер накануне прыгал — как же, Осамочка перетрудится, ему, наверное, бо-бо! — себя Чуя унижал с особым смаком, вкладывая максимум чувств.

— Я тебя хотел, как угодно хотел — я так думал, но понял, что только не так. Не на кухне лицом в стену, не без обязательств, — Осаму даже дернуться не успел, как Чуя откатился от него, на четвереньках оказался подальше и сел на голый пол, поджав колени к груди, буквально фоня чувством стыда и вины. — Я сбежал, ни капли не сожалея об этом. До сих пор не знаю, как ебаная баба криптумная меня засекла — я же все сделал, чтобы не спалиться, вообще все!

— Ты телефон не выключил, — устало вздохнул Осаму, откидываясь назад на выставленные руки и складывая ноги по-турецки. — А у них свой человек был в телефонной компании. Тебя просто по сигналу отследили и сложили два и два.

— Мудак, жаль второй раз не убить, — прокомментировал Накахара, мысленно давая себе оплеуху и запоминая, что в следующий раз бежать будет, выключив все, а еще лучше — выкинув мобильный куда-нибудь подальше. Номера можно и в памяти держать, если захочет позвонить, а еще лучше просто сделать себе отдельную симку для «своих», так сказать.

      Знать бы еще, кого причислять к этим самым «своим».

— Я дома лежал и сам себе пообещал, что надеяться, мечтать, а самое главное — плакать из-за тебя, я больше не буду. Наплакался уже, — Чуя, повторно собравшись с мыслями, продолжил рассказ. — Дрочил и думал…

— Дрочил? — переспросил Дазай, подумав, что ослышался, смутно припоминая, что заметил что-то такое на квартире, но поглощенный своими подозрениями и поисками призрачного любовника, задерживаться на мысли о «невиновности» не стал.

      Чуя слегка покраснел, выругался про себя, что не использовал другое слово или вообще не выкинул такие подробности, но сейчас уже поздно было бить себя по губам, и он, смутившись, неохотно повторил:

— Дрочил-дрочил и думал, — смущенно подтвердил Чуя. — Что…

— Лучше про дрочил, — не удержался Дазай и сел, подперев голову кулаком, с выжидающей улыбкой. Накахара пошел краснеть пятнами — и почти тут же взорвался:

— Пошел к черту!

      Попытку вскочить и самому убежать к черту пресекли через секунду — Осаму, совершив какой-то ненормальный бросок телом, как-то по-змеиному повалил его на татами и придавил своим телом, крепко обхватив руками за пояс.

— Прости. Прости, пожалуйста, я больше не буду, — повинился он. — Хотя часть про «дрочил» мне больше всех остальных пока нравится, я хоть себя таким мудаком не ощущаю.

— Ты и есть мудак, — прорычал Чуя. — И не делай вид, что тебе стыдно! Не поверю!

— За то, что я такой слепой идиот — стыдно, еще как, — вздохнул Дазай. — Если бы я не боялся получить от тебя в челюсть за что-то более откровенное, все могло быть иначе, и ведь у нас были моменты, когда можно было обменяться откровенностями. Стоило просто рот открыть — обоим.

      Чуя побился немного в его руках и затих. Успокоился.

— Я думал, что больше никогда не позволю себе такой слабости — заглядываться на тебя, — тихо заговорил он. — Пообещал себе даже не мечтать, только представить в последний раз — и завязать с этим совсем. А ты позвонил. В самом процессе, в самом конце. Раздраженный, прямо как я сам, когда приходится ждать тебя где-то. Я кончил, зная, что ты слушаешь, и от этого было еще лучше и ужаснее одновременно. В моей голове все было настолько хорошо, насколько вообще могло быть хорошо, — а в следующую секунду я уже заставлял себя расстаться с этой прекрасной иллюзией. А потом я вышел из душа — и получил по морде, и даже не понял, кто это был, запомнив только общие черты. Был уверен, что галлюцинация, потому что ты не мог так ударить, вообще не твой стиль — но девчонка оказалась лучше, чем можно было бы предположить, — чужое достижение Чуя признал весьма неохотно. — Парня только моего жаль. Я так и не связался с его родственниками, надо будет…

      Дазай кашлянул, отстранился, усаживаясь перед непонимающим собеседником по-новому, и взял его руки в свои. Чуя, хмуро опустивший глаза, поднял вопросительный взгляд на мужчину.

— Касательно этого. Должен кое-что рассказать, — почти торжественно начал Осаму и почти тут же посерьезнел. — Как я понял, та девушка пришла к тебе домой только для того, чтобы незаметно сделать слепки ключей. Но не знаю, что пошло не так: то ли испугалась, что ты выходишь, то ли решила дать время разойтись, не привлекая внимания, надеясь, что ты не хватишься пропажи, но, в общем, она осталась, и единственным пришедшим в голову способом тебя обезоружила. Не подумав, конечно — после такого ключи от дома точно были бы бесполезны, ты бы просто опять переехал или же может быть там были еще какие-то — я, честно говоря, уже не помню, но знаю точно, что все замки, ключи от которых были на твоей связке, поменяли той же ночью.

      Чуя, подумав, кивнул — эту часть он более-менее знал из отчетов, да и сам потом кое о чем догадался, когда услышал про дверь. Дазай перевел сбившееся дыхание и продолжил, так и не отпустив чужих рук.

— На выходе из квартиры ее заметил твой мальчик и взял на прицел, позвонил Огаю через сто посредников, тот скомандовал везти к ним, и он повел ее к машине. Где-то на лестнице она выбила пистолет и бросилась бежать от него, а на выходе из дома ее поймал я. Пуля в ногу была моя, а вот пуля в спину — его. Признаться, он действовал более эффективно — и очень неудачно для нас. Я обещал ей помощь в обмен на информацию, но она слишком быстро теряла кровь, я еще потратил немного времени, чтобы позвонить Йосано. Она начала говорить, но не успела — умерла в процессе. Я так разозлился на твоего парня, что двинул ему по голове — хорошо он успел сказать, что не знает, как ты там, иначе бы я казнил его прямо там. Приехавший Мори просто приказал сделать грим, и они сделали фото. И в мешок. Полагаю, в себя он пришел под ласковым взглядом босса на каталке в морге, и тот сказал ему что-то вроде «поздравляю, вы выиграли шанс начать жизнь с чистого листа, вот ваши новые документы, всего доброго» — и отправил его домой, к жене и детям.

— А ты?

— Я в это время спешил проверить, как ты там. Про парня, как ты понимаешь, я сказать не мог — не знал, а потом боссы велели мне держать рот на замке, — Дазай закончил облегчать душу шумным выдохом.

      Чуя тоже выдохнул: одним грехом у него на душе стало меньше. Только было жаль, что Осаму не рассказал всего этого раньше.

— Раз уж у нас сегодня вечер откровенностей, скажу вот еще что: когда я позвонил и ты взял трубку, тяжело дыша, ахая, постанывая — да, постанывая! — я думал, что приеду и сам тебя убью. Сначала того, к кому ты сбежал и из-за кого издаешь все эти прекрасные звуки, а потом тебя. За то, что не сказал, что у тебя кто-то есть, за то, что позволил мне… Не отшил меня сразу, за то, что я распустил руки на, скорее всего, чужого парня… Поэтому я прибежал к тебе еще до того, как ты в себя пришел, и… Когда я понял, что, может быть, только может быть, любовника я тебе выдумал — я тебя был готов расцеловать, а потом разложить на том же диване, — Чуя от его исповеди прогорел до углей и закрыл глаза, одними губами шепча что-то про извращенца. — Ты зря смущаешься, Чуя. Это был момент, когда я понял, что надо что-то делать, иначе я потеряю тебя. Не то чтобы ты у меня был, но на этот раз я потеряю тебя безвозвратно. Ты достанешься кому-то другому, даже не узнав, что я был готов убивать за тебя, — у Дазая потемнели глаза от сдерживаемой злости, а Чуя притих, чувствуя его «то самое» настроение, когда стреляешь, не слушая оправданий.

— Между прочим, о звонке — если не брать во внимание то, как я разозлился, думая, что ты стонешь под кем-то, то должен признать — меня тоже завело. Я бы повторил, — Чуя беспомощно уставился на мужчину, уже не зная, куда смущаться. Осаму улыбнулся самой обольстительной своей улыбкой. — Когда я понял, что Тачихара явно напрашивается, — я на самом деле даже обрадовался шансу хоть кому-то навалять. Наверное, больше даже, чем когда я понял, что сам ты не справляешься с его отшиванием. Это было такое удовольствие — загнать его в угол и стрелять между ног из его же пистолета, чтобы он всегда помнил, куда я буду целиться, если увижу его рядом с тобой!

— Он этот урок не выучил, — поделился Накахара, выпутываясь их чужих рук, в которых он не помнил уже, как и уселся, и поднимаясь, чтобы найти сигареты и покурить куда-нибудь в окно. — Вче…ра? Или три дня назад? Не помню уже… В общем, он предлагал мне в бар сходить, а перед этим глазами дырку проделал. Я его отшил всеми словами, какие только на ум пришли, — Чуя покачал головой. — Надеюсь, он понял, потому что иначе я его просто пристрелю — босс поймет и простит, такие идиоты среди офицеров нам не нужны.

      Сигареты нашлись, и Осаму открыл ему окно на улицу пошире. Чуя уселся прямо на подоконник и с удовольствием закурил, посасывая сладковатый фильтр. Осаму уселся под окном, вытянув ноги, и Чуя запустил руку ему в волосы, легонько поглаживая и почесывая. На душе, после того как он выговорился, стало лучше, хотя он успел забыть, для чего вообще начинал рассказывать это все.

      Наверное, ради самого процесса.

— Забавно, — неожиданно для себя вдруг сказал он, и Осаму поднял голову. Чуя поспешил продолжить мысль, чувствуя, что, кажется, припоминает, к чему вел. — Стоило мне заречься даже думать о тебе, как ты стал делать все, чтобы я начал о тебе думать. Ты укладывал меня спать, ездил со мной на работу, следил за питанием, заботился. Потом мы проснулись вместе, и ты… Я чувствовал, как ты касаешься меня, пытаясь не разбудить. Слушал, как ты убежал в душ, думал о том, что мне надо тоже, еще хотел вырваться и найти кого-нибудь на ночь, чтобы перестать думать о тебе, — но нас дернули в доки, и ты меня тогда, к контейнеру… — Чуя набрал как можно больше воздуха в грудь. — Мне понравилось, — выпалил он на одном дыхании и отвернулся, нервно затягиваясь и не замечая, что уже перешел на фильтр. Только едкий дым заставил его опомниться и затушить прогоревшую в обход его внимания сигарету в подхваченной свободной рукой пепельнице.

      Дазай, сидя у стены, был рад, что его дебильную улыбку от уха до уха не видно.

— Правда? — глухо переспросил он, ощущая себя полнейшим идиотом — зато счастливым. Чуя угукнул, и запрокинувший голову Дазай с какой-то ненормальной радостью заметил кончик его покрасневшего ушка.

      Ушка, которое хотелось поцеловать.

— Еще я помню, как я переживал, что ты… без обязательств, — прошептал Накахара, немного собравшись с мыслями. — Отношения — это же для двоих, а мы… никак не. Были, — добавил он. — Но сейчас мы же… да? — с надеждой переспросил Чуя. Просто чтобы убедиться, что он верно все понял и ничего не перепутал.

— Весь день уже да, — усмехнулся Дазай. — И я бы все-таки предложил тебе… с обязательствами.

— Ох, заткнись, — Чуя закатил глаза и, развернувшись, спустил ноги. Прямо на плечи Дазаю. Тот поймал его лодыжки и звонко поцеловал сначала одну, потом вторую, заставив Чую покраснеть.

      Они остались сидеть: один на подоконнике, второй под ним. Чуя сверлил макушку Дазая глазами, словно это могло помочь понять, что происходит в его лохматой голове, отмечая, что Осаму пора стричься. Дазай же молчал: видимо, тоже не знал, о чем говорить, а может, наоборот, подбирая слова.

      Наконец, он явно на что-то решился.

— Продолжая вечер ответов и вообще пользуясь тем, что мой партнер должен знать несколько больше, чем остальные, — ты никогда не думал, почему Мори не аннулировал мой допуск к информации, несмотря на то что я работаю на детективов?

      Чуя отрицательно покачал головой. Осаму, приняв за ответ молчание, поглаживал его лодыжку и стопу, наконец-то придумав, куда деть руки и подбирая слова, чтобы объяснить некоторые вещи, из-за которых его жизнь никогда не будет проще и никогда не станет окончательно свободной от других людей.

— Им был нужен сторонний аналитик, формально имеющий возможность использовать всю имеющуюся у двух организаций информацию.

— Им? — нахмурился Чуя, начиная подозревать что-то неладное, но еще не понимая, что именно может крыться за простейшей фразой.

— Бюро, — просто ответил мужчина. — Танеда поручился за меня с условием оказания некоторых неспецифических услуг; оценивание данных, предоставляемых двумя сторонами, в том числе.

— Тот пакет данных, полученных этим вашим директором, — осенило Чую. Осаму кивнул.

— Да. «Боссы» в курсе, Танеда настоял на моей принадлежности к «светлой стороне Силы» в обмен на оказание некоторой помощи в тяжелых ситуациях. Моя смерть всем им невыгоднее, чем даже моя жизнь. Я подписал кучу документов, и есть куча информации, разглашать которую я не имею права, но подобным в агентстве обвешаны почти все, даже оба Танидзаки, так что мне не о чем переживать. Молчать не так уж и трудно.

— Уже довольно поздно, — неловко попытался закрыть неудобную тему Чуя. Осаму только кивнул, в последний раз погладил его лодыжку и встал. Чуя вдруг оказался сидящим перед ним, таким высоким, красивым и собранным от слова «отстраненный».

— Пойдем в душ вместе? — просто спросил Дазай. Накахара подзавис, заливаясь краской и представляя, чем они смогут заняться там вместе.

— Просто мыться? — решил уточнить он на всякий случай. Осаму помотал головой.

— Как тебе захочется, — честно внес ясность мужчина.

— В том-то и проблема, — отозвался Чуя с сожалением. — Что мне всего хочется. И ни к чему я вот так сразу не готов. Пока не буду уверен.

      И Дазай впервые, кажется, за все время улыбнулся ему без намека на что-то, но с таким откровенным пониманием его состояния, что Чуя не смог не улыбнуться ему в ответ, чувствуя себя великим заговорщиком.

      Жизнь, конечно, любила поиздеваться над ним, а может не жизнь, а судьба, но озвучивать мысль, к которой шел весь вечер, Чуя уже не стал — не тогда, когда Осаму взял его на руки, как ребенка, и понес в душ, чтобы, может быть, заняться там чем-нибудь совершенно недетским.

      Может быть, у жизни было убогое чувство юмора. Но, в конце концов, если она вела все к такому исходу — то Чую все уже устраивало.

(14 июля 2020)