Сквозь мутные квадратики стекла и мерцающий сумрак едва можно было разглядеть палубу, но Зейн прилип к окошкам, как пятилетний ребёнок в ожидании чуда. Жутковатого чуда, учитывая суеверный страх команды перед крупной рыбой; их паника была непонятна Осману, нелогична и не вписывалась в привычную картину мира. Они же пираты, небось, даже китов видели, что им какая-нибудь треска или акула? И огромную рыбину шмальнуть из револьвера — раз плюнуть.

На корабле было тихо. Очень тихо. Так тихо, что парень слышал собственное дыхание, судорожными от волнения-предвкушения перебоями вырывавшееся из груди. Ну же. Ну? Где? На что смотреть? Чего бояться? Таинственные русалки всё не желали показываться, только негромкие всплески по бокам судна давали понять, что возле них кто-то плавает. Скрип ногтей по древесине. Кто-то хищный. Зейн моргнул, невольно сжимая висевшую на поясе шпагу (одолженную тем же Джоуи по приказу Колчека): у рыб не бывает когтей, даже у самых крупных и зубастых — и напрягся, практически до боли в глазах всматриваясь в чернеющую влажным блеском палубу. Та мерно качалась, успокаивая своей пустотой. Где-то внизу испуганно гудели пираты, шёпот пробирался сквозь щели в полу, заставляя Османа покрыться мурашками.

Тук-тук-тук-тук. Сердце билось, как сумасшедшее, готовое остановиться, замереть при виде ожидаемых чудовищ, однако лёгкое разочарование уже начинало расползаться внутри, замедляя ритм. Кажется, это всего лишь дурацкие пиратские сказки. Легенды, основанные на мертвецах и воспалённом ромом и пьянством воображении. Зейн закатил глаза и отошёл от окошка, без зазрения совести плюхаясь на капитанскую койку. Та всё равно была смятой, будто Колчек никогда не заправлял её, довольствуясь беспорядком, и Осман уже не мог ей никак навредить. Не то чтобы он об этом думал – все мысли были заняты убеждением себя в том, что было глупо вестись на всеобщую панику и верить в русалок. В страшилки, которыми морские крысы пугали сами себя, чтобы, видимо, плаванье не казалось таким пресным.

Снаружи раздался громкий стук, будто что-то вывалилось на палубу.

Зейн метнулся к окошку, отгородился ладонями от мешающего света свечи, пытаясь разглядеть источник шума. Получалось плохо: в исцарапанном за многие пути стекле виднелись только тени, словно исчерканные мелкими штрихами, мешающими разглядеть всю картину. Парню пришлось практически вжаться лицом в створки, чтобы уловить мелькнувшее белое пятно. И ничего. Больше похоже на привидение, чем на русалку, подумал Зейн и отшатнулся, пытаясь достать револьвер из-за пояса: с другой стороны окна внезапно появились ладони, ощупывающие препятствие. Они двигались медленно, сантиметр за сантиметром, сосредоточенно шарили, дребезжа стеклом, искали выход. Или, скорее, вход. Осман щёлкнул курком, снимая оружие с предохранителя, и наставил на окно, следя за переплывающими по окну пальцами. Пальцы были темноватыми, совершенно не белыми… Их что, здесь две? Две русалки? Нет, вон виднелось что-то светлое, только всё равно не разобрать через дурацкое стекло.

Ладони надавили чуть сильнее, дерево жалобно скрипнуло, поддаваясь, Зейн отступил на шаг назад, готовясь выстрелить.

Стоящее за окном существо не было похоже на чудовище. На русалку тоже. Во всех балладах и моряцких песнях дочери моря представлялись длинноволосыми, бледноватыми от недостатка солнца девами, с неописуемой красотой и рыбьим хвостом. Перед Османом явно был парень, к тому же смуглый, как давно находящийся в плаваньи моряк, как крепкий утренний кофе с молоком, да и захватывающего дух в нём ничего не было. Сердце остановилось на мгновение лишь от неожиданности и застучало вновь; Зейн смотрел во все глаза на редкие чешуйки, покрывавшие щёки незнакомца, на чёрные кудри, на плечи, скрытые под мокрыми складками белоснежной рубашки — откуда только взял? Снял наверняка с убитого человека, подсказал внутренний голос. Осман сглотнул, стиснул револьвер покрепче, не спуская с этого странного парня глаз. Тот лишь склонил голову набок, точно так же наблюдая за молодым офицером, и положил ладони на раму, подтягиваясь ближе, приподнимая уголки губ в лукавой улыбке (внутри ёкнуло, распространяя мурашки по всему телу).

— Иди ко мне, — голос у существа оказался приятный, не скрипучий, и очень-очень ласковый, только в чёрных глазах не было ничего, кроме пустоты. С глубины чужих зрачков на Зейна смотрел сам морской дьявол. И хотелось смотреть в ответ, глядеть в эти омуты, утонуть в них с головой, растворившись в чужих объятиях. — Иди ко мне.

Может, враки всё это? Не может быть опасной такая прелесть. Зейн скользнул взглядом по узкой груди, по округлым бёдрам, наполовину скрытым прилипшей тканью, задержался на ключицах и замер, снова наткнувшись на озорные огоньки в радужке напротив. Парень тряхнул чёрными кудрями и коснулся пальцами пуговицы на рубашке, расстёгивая её, качнул талией, опираясь руками о подоконник.

— Будь рядом со мной, мне так одиноко… Ну, что же ты не идёшь, мой храбрый пират?

Сравнение с морской крысой подействовало, как ушат холодной воды. Осман отступил ещё на шаг, не позволяя себе тянуться навстречу дурманящему голосу, от которого заходилось дыхание. Предупреждающе кликнул ногтем по спусковому крючку. Незнакомец дёрнул уголками губ, оскалил небольшие клыки:

— Хочешь меня пристрелить? Чем я тебе не угодил?

— Я не пират, — отрезал Зейн, следя за вытянувшимся вперёд парнем, стараясь не заглядывать за смятый ворот, кокетливо открывающий смуглую кожу, — я служу испанскому королю и не имею ничего общего с этими грязными ублюдками! Мой отец удостоен таких наград, о которых ты даже не слышал!

Клыки исчезли, лицо парня приобрело виноватое, как у щенка, но совершенно лишённое невинности выражение:

— Прости, я не хотел тебя задеть, — существо указало глазами на поднятое дуло револьвера и выдохнуло, — раз ты не пират, может, опустишь эту штуку? Не верь им.

Осман сощурился.

— Они держат тебя в плену, я прав? — чешуйки на щеках переливались в такт словам, завораживая. — Я могу тебя освободить. Ты же хочешь свободы, правда?

Бархатный голос ласкал слух, путал мысли, и без того сбившиеся в неясную кучу, скомканные в туман; Зейн хотел перевести взгляд на что-нибудь ещё, но ничто в каюте капитана Колчека не могло даже близко заинтересовать так, как этот странный… человек? Почему у него нет хвоста?

— Иди ко мне, — промурлыкал парень, вытянул руку и мягко, без напора вытащил револьвер из ослабевшей хватки. Смотрел прямо в глаза, в самое сердце, пробегаясь кончиком языка по губам. Это притягивало похлеще любых диковинных зверей. Зейн шагнул вперёд, обхватывая ладонями талию, сжал насквозь мокрую ткань рубашки между пальцами — дыша глубоко, тяжело, чувствуя, как прохладные ладони скользнули на шею, а пахнущее морем дыхание обдало лицо.

— Не хочешь… поцеловать меня?

Хотел. Очень хотел.

Первое столкновение губ было неловким, почти пьяным (Османа пошатывало, будто в трансе, от качки и вида тёмно-карих глаз так близко), и только со второго раза Зейн ощутил на языке солоноватый привкус. Поцелуй оказался холодным и мокрым во всех смыслах: с кудрей, одежды и локтей его партнёра по тихим выдохам и неприлично громкому чмоканью капала вода, заливая раму окна, пол в каюте, сапоги Османа, пропитывая рукава и подол рубашки, попадая даже на штаны. Только Зейну было всё равно, на это и давящий на живот подоконник. Он кусал призывно раскрытые губы, ловил негромкие стоны, позволив себе постанывать в ответ, и сжимал пальцы всё крепче.

— Осторожней, пожалуйста, — прошелестел парень, вплотную прижимаясь грудью к Осману, опутывая руками шею. Как странно, подумал Зейн вяло, чувствуя под ладонями выпирающие рёбра, как странно, что пираты боятся русалок. Они же такие ласковые. Такие нежные. Такие неземные. Ради таких и умереть не страшно.

Раздался выстрел.

Прохлада чужого тела исчезла, сменяясь промозглым ветром, послышался вой, полный боли, и всплеск. Топот ног, ругательство и встревоженное «Зейн? Ты слышишь меня?»

Осман хотел бы ответить — да, слышу, но мозг отказывался работать, донося звуки до своего хозяина как через толщу воды. Через море. Через обвивающие руки, которые растворились в никуда так быстро и неожиданно. Почему он ушёл? Зейну хотелось, чтобы этот поцелуй продолжался вечно, но приоткрытые губы ласкали только редкие капли, попадавшие от бьющихся о борт волн. Или это бился от боли чей-то хвост?

— Дерьмо, — рыкнул, кажется, Колчек, с силой стукнул ладонью по нижней челюсти Османа, да так, что та клацнула, а парень аж язык прикусил, и толкнул его через окно в каюту, — сказал же, сиди смирно! Дева Мария, никогда не захочу заводить сраных детей.  

Зейн не слушал, что там ворчал себе под нос капитан, усевшись на койку, он дотронулся до лица, уплывая в воспоминания о пленительном голосе и пахнущих солью кудрях.