— Поверить не могу, что сын Салима Османа может быть таким тупым! — Колчек хлопнул себя по бёдрам и выругался, дюзнувшись локтём о край стола. Он мерил каюту широкими шагами, всплёскивал руками, жалуясь на недогадливость Зейна. — Что, совсем ничего в башке не щёлкнуло? Когда чешую увидел, или когда голос услышал, или…

Перед глазами возникли обтянутые мокрой тканью плечи и лукавая улыбка. Зейн облизнулся, пытаясь уловить фантомное прикосновение, почувствовать снова солёный привкус во рту, но с разочарованием вздохнул: ничего. В груди трепыхалось сердце. Быстро-быстро, как никогда — и Осману всё труднее было отогнать от себя мысль о том, что он влюбился. С первого взгляда, с первого поцелуя — так, кажется, писали в книжках, что читали придворные дамы, обмениваясь сплетнями и пересказом особенно пикантных подробностей, происходящих с персонажами. Из случившегося с ним приключения вышла бы прекрасная романтичная история. Зейн дотронулся кончиками пальцев до губ, саднящих после русалочьих ласок. Парень заподозрил бы пиратского капитана в обмане (какая же из того юноши русалка? у него волосы даже до плеч едва достают), если бы собственными глазами не следил жадно за блеском чешуек на щеках. Цвет их напоминал самые чистые волны, и даже от одного образа в воспоминаниях горело нутро от желания изучить таинственного незнакомца поближе.

— А мы сможем ещё увидеться?

Выражение лица Колчека невозможно было описать словами, зато прилетевший подзатыльник вполне. От капитанского удара в глазах заплясали звёздочки, но туман так и не рассеялся.

— С мачты рухнул?! Если ты увидишься со своей ненаглядной тварью в следующий раз, то больше не увидишь света земного! — Колчек раздражающе широким жестом поправил шляпу, весь кипя от негодования. Ему-то что? Неохота от отца Зейна получить шпагу под ребро за то, что не сберёг ребёнка? Зейн улыбнулся, представив себе эту картину, и получил ещё и щелчок по носу. — Подъём! Значит так, сегодня спишь с командой, и чтобы ни шагу наверх. За нарушение приказа я… — пират почесал переносицу, придумывая наказание, — заставлю тебя драить трюм до грёбаного блеска на пару с крысами, понял?

Осман фыркнул, пожав плечами:

— Попробуй. Папа не будет в восторге от того, что ты меня используешь, как мальчика на побегушках, — Колчек стиснул зубы и сощурился:

— Мне без разницы. Ты слишком много о себе возомнил. Могу напомнить, что ты по-прежнему мой пленник, и я способен снова привязать тебя к мачте. Хочешь болтаться под солнцем? — Зейн поморщился и отвернулся, признавая поражение. Как бы ни хотелось проучить этого паршивого морского крыса, сохранить свободу в передвижениях хотелось больше. Лишь бы не болтаться примотанным на солнцепёке, обливаясь потом. — То-то же. Пошёл отсюда.

— Да, сэ-э-эр, — издевательски протянул парень, не сдержавшись, и вышел из капитанской каюты с гордо поднятой головой. Джейсон усмехнулся. Все Османы такие упрямые? Перед глазами всплыло суровое, нахмурившееся лицо Салима, глядевшее на него с неприязнью после очередного боя: капитан Восходящего Солнца был занозой в заднице испанского офицера. И прекрасно об этом знал, не желая ничего другого. Пират и служитель короны не созданы друг для друга, как человек и русалка, не совместимы жизнью, только морскими волнами да общими сожалениями. Джейсон прикрыл глаза, избавляясь от печальных мыслей (папа говорил ему не влюбляться в Салима, говорил), и тяжело вздохнул. Может быть, и не стоило похищать мальчишку. Забот с ним много, лишний рот на корабле, к тому же ввязался в поцелуй с русалкой. Говорили же ему… В груди забрезжило нехорошее предчувствие, собралось клубами тумана, но Джейсон отогнал его, выходя на палубу. Предчувствия это по части Джоуи. Ему же сейчас нужна светлая голова.

Внизу, между гамаков для команды, было душно и пахло солью ещё сильнее, чем в каюте Колчека, чьи шаги скрипом отдавались по потолку. Зейн спустился ещё на пару ступенек, остановился — бóльшая часть команды находилась за работой, выводя корабль из проклятого места, гамаки висели пустыми тряпками, не давая понять, который свободен. Парень примерно понимал, как это работает, — кто успел, тот и сел — но ссориться с пиратами из-за чьего-то занятого места не хотелось. Хотелось… Осман снова облизал губы. Хотелось утонуть в объятиях прохладных рук, услышать голос, журчащий, бурлящий, зовущий к себе, осыпать поцелуями смуглую кожу, такую тёплую по сравнению с синевой чешуек, погрузиться с головой, отдать всё, что есть, и больше, пока не сверкнёт знакомая лукавая улыбка, пусть даже с клыками, острая, как смертельная опасность…

— Ты чего тут делаешь?

Фраза, сказанная без злобы, заставила Зейна ощериться, будто Джоуи посягнул на святое, прервав мысли о чуднóм парне, и дёрнуться в сторону. Гомес миролюбиво вскинул руки:

— Эй-эй, не хотел тебя пугать! Извини, — мягкая улыбка привела Османа в чувство. Он моргнул, не понимая, что на него нашло, и неловко повёл плечами:

— Ничего. Просто не подкрадывайся ко мне со спины, — Зейн растерянно огляделся. Он зачем-то сюда спустился, значит, было нужно. Но что? Что ему могло потребоваться у команды? Парень потёр лоб, поднял взгляд на Джоуи и облизал пересохшие от соли губы:

— Что я здесь делаю, ты не знаешь?

— Знаю, — откликнулся Гомес так легко, словно ждал этого вопроса, и подхватил Османа под локоть, уводя вглубь, — капитан сказал переселить тебя пока к нам, чтобы ты был под надзором, — увидев безмолвное недоумение на лице своего спутника, Джоуи пояснил, — я же клерком служу, забыл? Заношу события на корабле в журнал, а твою мамку к себе на койку.

У Зейна не было матери. А у его русалки была мама?

Гомес прыснул от собственной шутки, но, не услышав ответного смешка, откашлялся, полез пальцами под оправу заляпанных очков:

— Что-то я сегодня в ударе. Извини ещё раз.

— Ничего, — бросил Осман, практически не слушая. До его ушей доносились звуки куда приятнее человеческого голоса. Плеск воды о борт. Ещё один, громче. Тихое шелестение чешуи об обивку корабля. Тихое-тихое, как улыбка на изогнутых губах. Совсем рядом.

— Можешь пришвартоваться тут, — Джоуи махнул в сторону одного из гамаков, но руку Зейна не отпустил, доведя того прямо до новоприобретённого спального места. Осман завалился на гамак (замерев осторожности ради, когда тот опасно заскрипел) и свернулся калачиком настолько, насколько смог, слушая, как море обнимается с кораблём, шепча ему волнами какую-то бессмыслицу. Гомес опустился рядом, поёрзал и снова подал голос:

— Если тебе что-нибудь понадобится, я сплю в двух шагах, да и Мёрв, — пират замялся, но тут же продолжил, – тоже здесь. Ну, ты услышишь, он храпит, как ебаный боров.

После одиночной каюты, в которой его держали и где единственным сокамерником была тишина, Зейн не боялся лишних звуков, он их просто не хотел, потому что они перебивали другие, любимые, вынужденные остаться за бортом. Здесь они казались ближе, чем в капитанской каюте, и — дальше от него. Джоуи поёрзал ещё, не дождавшись даже кивка, и мягко потрепал Османа по волосам:

— Эй, не кисни, — Гомес улыбнулся задорно, как умел, поймав уже более осмысленный взгляд Зейна, — вот, так-то лучше. Расслабься, тебе ничего не угрожает.

Зейн и не боялся. Это им стоило.

Зейн моргнул и прокрутил мысль в голове ещё раз. Она ощущалась странным инородным телом, как шальная пуля в руке, но при этом не вызывала отторжения. Кого им стоило бояться, и кому — им? Всей команде или Джейсону Колчеку, по вине которого он здесь оказался?

— Ты какой-то странный, — Джоуи приложил руку ко лбу парня, ощупывая на предмет жара, затем склонился, приложился губами на пару секунд и покачал головой, — и температура у тебя непонятная.

— Чем вы тут заняты?

Грубоватый голос Мёрвина, со свойственной ему вечной иронией, перебил шёпот волн, и Зейн подавил в себе желание зажать уши ладонями, чтобы не слышать его; Джоуи подскочил, как ошпаренный, — отчего гамак Османа заскрипел, качнувшись, и от этого звука у парня едва не свело зубы — и улыбнулся канониру:

— Проверяю, как себя чувствует наш пленник.

Мёрвин окинул его довольным взглядом и хмыкнул:

— Как-как, херово, скорее всего, его русалка поцеловала, — мужчина крякнул, забираясь на своё место, скинул сапоги и отставил подальше, разминая отёкшие от постоянного стояния лодыжки, — мальцу щас какая только ебала не будет мерещиться, так что готовь смирительную рубашку. Не пройдёт к утру, придётся за борт выкинуть.

Вытянувшиеся лица Мёрвин удостоил только хриплым:

— Да не ссыте, шучу я, — гамак заскрипел под его весом, но с петель не сорвался, — поцелуй русалки действует недолго. Утро вечера мудренее, закрывайте глазоньки. Особенно ты, Османов сын.

Под тяжёлым взглядом Зейну стало неуютно: канонир вообще не казался ему человеком, внушающим доверия, скорее жутким и мужланистым. Джоуи же с него глаз не сводил, перекидываясь бесконечными шутками про мамаш — видать, Мёрвин был его любимым членом на корабле, — и постоянно отираясь подле него, особенно когда Натан палил из пушек и каждый выстрел сопровождал зычным «вот та-а-ак, ебать!». У томно вздыхающих по своим кавалерам девиц было такое же выражение лица, как у Гомеса, когда тот смотрел на канонира. Зейн, конечно, сплетни не любил и за чужими чувствами подглядывать не хотел, но как такое не увидишь, если прямо на раскрытых ладонях кому-то своё сердце несут.

Он бы предпочёл так преподнести изнывающую душу тому парню. Будь этот парень хоть трижды русалкой.

Мысль о том, что его могут утянуть на морское дно, туда, где папа никогда не найдёт, не приходила в затуманенную русалочьим дурманом голову.

Ночью, когда вся команда храпела на разные лады, усиливая головную боль, ржавыми гвоздями ввинчивающуюся в лоб, Зейн не мог заснуть. Он метался на грани между дремотой и явью, не совсем бодрствующий, но и не совсем в сознании, поэтому даже не испугался, ощутив на щеках прохладные ладони, прикосновение которых казалось знакомым.

— Ты красивый, — прошелестел голос, уже певший ему манящие песни. Осман силился распахнуть глаза, посмотреть снова, но почему-то не мог, оставаясь лежать и слушать, — тебе тяжело, верно? Если пойдёшь со мной, будет только легко-легко. Я тебя спасу.

По лбу чуть влажными прикосновениями пробежались пальцы, и боль стихла, оставляя только недоумение: и как это он так долго мучился, если можно было избавиться мановением руки?

К дотронувшейся до его рта ладони Зейн прильнул губами, слепо тыкаясь, как ещё не умеющий видеть щенок, оставляя мелкие поцелуи. Раздался смешок — лукавый, очаровательный, как звон ракушек, — и Осман не смог сдержать вздоха, снова почувствовав соль и прохладу на языке. На этот раз они целовались неспешно, тихо и так сладко, что у Зейна голова шла кругом, он тянулся вперёд, к пахнущему морскими сокровищами дыханию, и отмахивался от слабых воспоминаний о встревоженном лице Колчека, который кричал, что связь с русалкой его погубит. Он ему не отец. Впрочем, и отца Осман бы сейчас не послушался, наслаждаясь короткими вздохами и любимой рубашкой под пальцами, от которой снова всё промокало до самого гамака. Не страшно, высохнет. Единственное, что раздражало — отсутствие живого образа перед глазами. Ему хотелось видеть. Видеть не получалось.

— В следующий раз, — кокетливо промурлыкали ему в губы, когда Зейн вздохнул снова, пытаясь избавиться от дремоты и открыть глаза, — подождёшь меня?

Осман закивал так часто, что хрустнула шея, и был вознаграждён многообещающим, мимолётным прикосновением.

Остаток ночи ему спалось легко. Легко-легко.