— Естественно, если ты хочешь, — Джоуи улыбнулся неловко, по-прежнему держа руку вытянутой, видимо, надеясь, что Зейн не откажет ему в такой простой и необременительной просьбе. Необременительной для Гомеса: пираты каждый вечер собирались на верхней палубе и танцевали под немного небрежное, но оттого очаровательное исполнение музыкантами песен, которые гуляли по всему морю от корабля к кораблю, как стайки рыб. И Джоуи исправно заканчивал свою работу к вечеру, подводил черту под расчетами и записями в журнал, появлялся на палубе, чтобы поотбивать каблуками нехитрый ритм. По крайней мере, Зейн лицезрел это каждый раз, как и расцветающее при таком зрелище угрюмое лицо канонира.

Сам Осман ни разу не участвовал в веселье и, честно говоря, не горел желанием, особенно после сегодняшней стычки с Мёрвином. Нужно было быть полным придурком, чтобы не понимать, что канонир будет весьма нерад видеть Зейна, танцующим подле Джоуи. С другой стороны, у него вроде как нет выбора — пусть таблетка и «съедена», но он всё ещё считался пленником и приказ капитана Колчека не позволял ему оставаться в одиночестве. Остаться здесь, на такелаже, обнимаясь душой с морем, в тишине и спокойствии — вот чего хотелось сейчас Зейну, но…

Что за странный всплеск неподалёку от борта?

— Ладно, пойдём, — улыбка, посланная Джоуи в ответ, вроде была достаточно убедительной, потому что Гомес засиял как начищенный дублон и нетерпеливо перекатился с пятки на носок, дожидаясь, когда Зейн перевернётся к палубе лицом, чтобы слезть с верёвок. Осман же не торопился: пропитанный солью, водой и долгими путешествиями канат заметно скользил под подошвой сапог, и случайно соскользнуть с него не составляло никакого труда. За день кто-нибудь из менее опытных членов команды то и дело оказывался за бортом, поторопившись — снова? — и неосторожно промахнувшись ногой мимо опоры. Капитан устраивал невнимательным взбучку и наказывал помощью Мёрвину, а этого Зейну хотелось меньше всего, хотя он и завидовал мокрым, дрожащим от ветра пиратам, испробовавшим прохладу моря, погрузившимся с головой в волны. Это была его мечта, его цель, затмившая всё остальное, всё то несущественное, о чём мечтали другие, не понимая, что на самом деле имеет значение.

На этот раз всплеск получился громким и отчётливым.

— Зейн!

Вода ударила в спину, закупорила уши и нос, вытолкнула вверх. Зейн не барахтался, как испуганный щенок, он всплыл и замер на одном месте, двигая руками-ногами, чтобы не утонуть раньше времени; сколько бы он не вертел головой, нигде не было видно и блеска от чешуи его морского ангела. Кто тогда плескался так знакомо хвостом о деревянную обивку корабля? Неужели он ошибся? Где? Где? Разглядеть что-либо помешали брызги, окатившие его с ног до головы, да рывок, голос, рявкнувший над ухом:

— Шевелись, Зейн!

Ему не хотелось шевелиться. Тем более ради этих рук — не тех, не таких, тёплых и человеческих, ничем не похожих на любимые ладони, от которых вечно веяло сладкой прохладой, которые могли бы увлечь их обоих в танец, танец, развязывающий любые нити-связи с пиратами, землёй, домом, да даже отца Осман сейчас бы продал за одну только минуту со своей русалочкой. Но — пришлось зажмуриться, грести, перебирая волны пальцами в надежде коснуться хотя бы ненароком чешуйчатого хвоста и получая только пустоту. Неужели ему просто показалось? Послышалось-почудилось? Он уже сходит с ума? Может, надо было всё-таки проглотить таблетку? Зейн закусил щёку со внутренней стороны, крепко держась за верёвку переброшенного через борт подъёмника. Только бы не расплакаться: один-единственный неудачный побег ещё не означает поражение.

— Живой?

Осман закашлялся от хлопков по спине, сбившись с дыхания, и кивнул, зябко передёрнув плечами, словив хмурый, недоверчивый взгляд Гомеса. Кажется, тот что-то заподозрил, так что Зейн заулыбался во все тридцать два, выжал лишнюю воду из рукавов и покосился в сторону всё ещё покачивающегося от его трюка такелажа:

— Вот и я теперь крещен этими чёртовыми верёвками, а?

— Ты всё равно не пират, — Джоуи, хмыкнув, заметно расслабился, вытряхивая воду из сапог, зато подоспевший к месту происшествия Колчек напрягся ещё больше:

— Хосе, я тебе вроде сказал следить за мальцом! Какого чёрта он оказался за бортом?

— Он… упал.

Гомес потупил взгляд, протирая очки мокрой насквозь рубашкой.

— О, упал! А если бы…

—  Капитан, при всём моём уважении, — широкая фигура канонира заслонила собой Джоуи, привлекая внимание Колчека и пиратов, оттаскивавших подъёмник на место, — османовский засранец спасён, и Джоуи не помешало бы обсохнуть. Им обоим не помешало бы. Не утоп, и на том спасибо деве Марии, Посейдону и прочим, а мы устали, хочется посидеть побалакать спокойно, подрыгаться опять же под музыку.

Капитан бросил взгляд на нарочито шмыгнувшего носом Зейна, на подрагивающего Джоуи и, видимо, сделал какие-то свои выводы, просто развернувшись в противоположную сторону, возвращаясь обратно к затихшим музыкантам. Гомес выдохнул и отсалютовал очками Мёрвину, глядящему на него непонятным, нечитаемым для Зейна взглядом:

— Спасибо. Ты нам шкуры спас.

— Тебе, — отрезал канонир и последовал за капитаном, оставляя Джоуи в недоумении. Осман только пожал плечами: ему милость-немилость пушкаря была побоку, у него были проблемы посерьёзнее. Точнее, отсутствие одной хвостатой проблемы. Зейн не мог поверить, что ему только показалось, раньше слух не обманывал, наоборот, помогал услышать сквозь остальные звуки именно то, что было нужно, а теперь? Может, пока он держал таблетку под языком, какая-то часть подействовала? От этой мысли по всему телу пробежались мурашки. Притворяться, что потерял связь с морем, это одно, и совсем другое — действительно потерять. И проверить никак нельзя. Вроде тянет к воде по-прежнему, а вроде и…

— Нам надо переодеться, — Зейна потащили в сторону трюма, где хранились и личные вещи пиратов в том числе, под ответственность Гомеса. — Мы с тобой почти одинакового сложения, так что обойдётся без трудностей, я думаю. На-ка, возьми.

Осман забрал одежду, которую ему сунул Джоуи, почти бездумно, даже не замечая, что ему вручают.

— Ну, вот, — Гомес довольно цокнул языком, осматривая Зейна с ног до головы, — теперь ты совсем практически часть команды. Тебе даже идёт больше, чем мне.

На вкус Зейна, никакой разницы не было. Рубашка как рубашка, штаны как штаны, но Джоуи выражал такое удовлетворение всем своим видом, будто бы он нарядил его в самые богатые и роскошные одежды, достойные лишь королевского двора. Папу бы кондрат хватил, увидь он своего сына в таком виде, подумал Зейн, поправляя шнуровку, и хмыкнул.

— А на Мёрвина не обращай внимания, — Джоуи протянул ему жилет и протёр очки какой-то сухой тряпкой, поглядывая на застёгивающего пуговицы Османа, — не знаю, какая рыба-собака его укусила, но это пройдёт, когда он к тебе попривыкнет больше.

Зейн кивнул, не особо вслушиваясь в слова Гомеса, пытаясь уловить звуки за бортом. Волны, волны, волны… где-то наверху скрипел злополучный такелаж. Больше ничего. Осман вздохнул и направился вслед за Гомесом на палубу, где собралась вся команда. Когда Зейн был привязан к мачте, он каждый вечер наблюдал за пиратским весельем, теперь же было нелегко поверить, что он станет его частью. Это и впрямь ощущалось как крещение, как настоящее посвящение, хотя кое-кто, может, и не хотел бы видеть «испанского щенка» среди своих — неподалёку от размахивающего шляпой Колчека сидел рулевой Кинг, с прищуром наблюдающий за Зейном; навстречу Джоуи поднялся Мёрвин и с любезной ухмылочкой указал на небольшую бочку:

— Ваше королевское место, мон ами!

Джоуи улыбнулся ему и повернулся к Зейну:

— Сядешь со мной?

Карие глаза бегали по лицу, будто пытаясь прочитать в выражении что-то. Зейн на такое внимание к себе только вскинул брови, пожав плечами:

— Почему бы и нет?

Судя по лицу канонира, наблюдающего за тем, как они вдвоём умещаются на одну бочку, Мёрвин был готов назвать хоть сотню причин, почему «нет». Зейна они не волновали, он не собирался сидеть на холодной палубе, отмораживая себе задницу ко всем чертям, было только немного тесно из-за размера бочки и того, как близко сидел к нему Джоуи. В какой-то момент Гомесу даже пришлось придержать Зейна за талию, когда корабль качнуло особенно сильной волной. Осман даже со своего места услышал, как канонир буркнул «pendejo», стоило ладони Джоуи коснуться поясницы парня, но и тут не стал вмешиваться. Междусобойчики, вызванные тараканами в бритой башке, его не касались вплоть до тех пор, пока Мёрвин не распускал руки, а этого (при всей вспыльчивости канонира) не происходило, хотя тот каждый раз исправно клялся выкинуть Зейна за борт. Или обещал только взглядом.

— Тебе нравится? — Джоуи, как заботливая мамочка, поправил воротник рубашки у Османа, дёрнувшегося от неожиданного прикосновения, и улыбнулся мягко. — Я помню, я обещал потанцевать, но сейчас поёт капитан…

Колчек и впрямь пел, практически как сирена, но в отличие от морских дев, с навеянной долгим днём хрипотцой и аплодисментами вместо испуганных криков. Песни, которые пели пираты, не были похожи ни на те, что ходили среди народа на суше, ни, тем более, на те, что были любимы в училище (хотя и напоминали их по содержанию), или у королевского двора. Они были полны жестокости, бравады и желания бороздить моря, но голос капитана — глубокий и бархатный — смягчал их звучание. Зейн поглядел по сторонам: команда, прежде подпевавшая, сейчас слушала своего лидера в полнейшей тишине.

И никакого лишнего плеска за бортом.

Осман тихо вздохнул. Он не понимал абсолютно ничего. Несколько ночей в лихорадке, прохладные ладони на щеках… и это всё. Почему-то ему казалось, что чудное видение с чёрными кудрями им было заинтересовано, если не всерьёз, то хотя бы достаточно, чтобы продолжать появляться. Сердце ныло, в грудной клетке тянуло от расплескавшегося внутри разочарования. Надо было всё-таки съесть ту таблетку, тогда бы, может, не так противно было откладывать свои разбившиеся грёзы.

— Вот теперь пойдём, — Гомес встал, потянув Зейна за собой, и пробежался взглядом по команде, уставившейся на этот необычный дуэт. — Поскольку нас теперь двое, я не мог упустить такой шанс и не спеть одну песню…

Пока Осман стоял неловким, застывшим столбом, не ожидавшим, что сейчас вместо танцев они будут ещё и петь, Джоуи забрал у музыкантов гитары, вручив одну Зейну, выкатил в середину две бочки и, усевшись на свою, начал настраивать инструмент.

— Это песня об одной несчастной женщине, — Гомес снял очки и повесил их на вырез рубашки, снова улыбнувшись Зейну. Осман пока не понимал, чего от него ждут, но тоже взялся за настройку гитары, благо, это он умел. Джоуи снова окинул команду взглядом, с лёгким прищуром из-за плохого зрения, и расправил плечи. — Женщине, потерявшей единственного ребёнка.

Казалось, все затаили дыхание, ожидая, когда начнётся грустная история.

О, увы, Йорона,

Йорона в лазоревом,

— заговорил Гомес певуче, перебирая струны. Зейн вскинул брови, не ожидая такого странного выбора песни, но ничего говорить не стал, дожидаясь своего вступления. Джоуи бросил на него быстрый взгляд, и Осман запел вслед за ним, эхом повторяя:

Увы, Йорона

Йорона в лазоревом,

Пусть за это придётся заплатить жизнью, Йорона,

Но я буду любить тебя вечно.

Буду любить тебя вечно!

Резким движением, больше похожим на вспугнутую птицу, Гомес — рраз! — вспрыгнул на бочку. Щёлкнули каблуки, команда ахнула. Отшатнувшийся Зейн пошёл по кругу, наблюдая за Джоуи, продолжая подпевать.

С верхушки самой высокой сосны

Я старалась тебя заприметить, Йорона.

— Гомес подмигнул Осману, перелетел изящным прыжком на вторую бочку, только ухмыльнувшись на одобрительный свист.

Зейн едва поспевал за буквально парящим над палубой Джоуи, которому словно ничего не стоило перепрыгивать с бочек на борт, как антилопа, резво перебирать струны и не сбиваться с ритма, петь так, будто его никто не слышит — впрочем, помимо команды слушало только море. У Османа получалось чуть хуже, но ободрительные хлопки и присвистывания, когда Гомес крутился вокруг него вихрем, придавали сил. Зейн даже не заметил, как втянулся в их маленькое представление, влился, словно всегда оттанцовывал на палубе этого корабля, словно всегда его тень плясала вместе с ним, прерывая свет от фонарей, неверный и трепещущий им в такт.

Может быть, даже, мелькнула шальная мыслишка, он мог бы остаться с ними. Остаться с морем.

Вчера я рыдала от желания увидеть тебя, Йорона,

Сегодня же плачу потому, что повстречала тебя.

Всплеск — отчётливый, как у крупной рыбы.

Зейна точно выдернули обратно в реальность, напоминая о том, что действительно важно. Он кое-как допел с Джоуи, раскланялся, не воспринимая почти похвал, прислушиваясь. Больше звуков возле корабля не было или, по крайней мере, Зейн не мог их уловить; только послышались мокрые, шлёпающие по древесине шаги где-то на нижней палубе. И тут же стихли.

— Эй, ты вообще меня слушаешь? — Джоуи дёрнул его за плечо, беззлобно улыбаясь, вытер пот со лба. — Отличный из нас дуэт, говорю. Ты неплохо справился.

— Ты был лучше, — подошедший Мёрвин глянул на Османа искоса (Зейн подавил желание закатить глаза) и похлопал Гомеса по спине, выражая восхищение, — прыгаешь аки горная козочка, Хосе, как только с бочек этих не дерябнулся.

Джоуи поправил очки, пожав плечами:

— Главное, верить в себя. И тогда не дерябнешься.

Кого ты обманываешь, подумал Зейн, наблюдая за тем, как в уголках глаз Гомеса собираются маленькие лучики из-за продолжающихся, своеобразных комплиментов от канонира. Видно же невооружённым взглядом, что похвала Мёрвина тебе приятна, зачем притворяться, что это не так? Наверное, ему никогда не понять всех этих ухаживаний. По крайней мере, человеческих. Его сердце тянулось… в несколько ином направлении, и Осман изнывал от желания побежать на нижнюю палубу и проверить, не почудилось ли ему тогда во время выступления. Может быть, он уже с ума сходит?

— Извини Натана, — слова Джоуи снова пришлось слушать, сосредоточив внимание на нём, а не на собственных мыслях, — он грубый, но это из-за того, что он меня к тебе, — Гомес фыркнул смущённо, нервно поправив пояс на штанах, — ревнует, видимо. Раньше я с ним больше времени проводил, а теперь с тобой. Так что прошу прощения за него.

Зейн кивнул. Опять же, до поведения канонира ему не было никакого дела, пока тот не препятствовал поискам его морского ангела, но приходилось делать вид, что душой и телом Осман на корабле, а не под толщей воды, где наверняка красиво переливаются рыбьи хвосты в окружении рифов, где днём солнце пронзает морскую гладь, заставляя всё светиться. Где, наверное, можно подружиться со стайкой рыб и плавать, не думая о тех финтифлюшках, которыми забиты головы людей здесь, наверху. Пока что об этом можно было только мечтать, однако Зейн, побежавший к нижней палубе, как только Джоуи ушёл вместе с Мёрвином, пока что не отчаивался. Как-нибудь он найдёт выход, как-нибудь станет полноценным обитателем волн и заживёт припеваючи с тем черноглазым, смуглым парнем, который больше не появлялся, но постоянно занимал все мысли.

И едва заметный кулон-ракушка, лежавший в насквозь промокшем гамаке, только это подтверждал. Осман подержал его аккуратно в ладонях, чувствуя, как радостно бьётся сердце, и положил в карман. На шею повесить было нельзя, это вызвало бы лишние вопросы, а их Зейн хотел меньше всего.

— Что ты будешь делать, когда Осман тебя настигнет?

Голос Эрика звучал равнодушно и спокойно, но Джейсон знал, что это только показывает, насколько тот волнуется. Колчек обернулся, отошёл от борта и ухмыльнулся:

— Надеюсь, что-нибудь горяченькое.

— Джейсон, — Эрик нахмурился, отчего повязка на глазу чуть сморщилась, — спрошу ещё раз. Что. Ты. Будешь. Делать?

— Ты не понимаешь, — Колчек вздохнул, мечтательно глядя вдаль на подсвечиваемые луной волны. Большая часть команды уже спала, остались только часовые да они с Кингом. Даже османовский сын, его надежда на шанс увидеть Салима, крепко спал, на этот раз не пытаясь поцеловаться с какой-нибудь рыбиной.

— Нет, я понимаю, возможно, даже лучше, чем ты, поэтому и спрашиваю, — Эрик резким жестом указал на повязку, даже потыкал в неё для пущего убеждения. Джейсон поморщился, Кинг же продолжил, — забыл, что Салим далеко не так добр, как тебе рисуется в твоих розовых мечтах? Он тебе не друг и тем более не любовник. Он враг. Прислужник испанской короны, которая мечтает стереть нас с лица земли и воды. И ты повлёк его за собой. Среди нас нет никого, ты слышишь, ни-ко-го, кто был бы ему дорог.

— За исключением сына…

— Я бы это исключение предпочёл не видеть у нас на корабле, если оно значит, что придётся сражаться и отдавать команду на растерзание этим ублюдкам. Осману никто не важен, кроме сына, а значит, у похитителей нет даже права на искупление. Подумай над этим.

Джейсону даже нечего было возразить.